По благословению Высокопреосвященнейшего Евгения, митрополита Екатеринбургского и Верхотурского

Печаль и радость. Почил о Господе старец протоиерей Николай Гурьянов


Среди тех, кто, бросив все дела, отправился 26 августа на остров Залит попрощаться с почившим старцем протоиереем Николаем Гурьяновым, была и группа священников, монашествующих и мирян из Екатеринбургской епархии. Редакция МЦВ обратилась к одному из них — игумену Аврааму, духовнику известных екатеринбургских монастырей Всемилостивого Спаса и Ново-Тихвинского женского, с просьбой рассказать о событиях этих дней.


Совсем недавно почил в Бозе знаменитый, всем известный старец с острова Залит, протоиерей Николай Гурьянов. Ему шел 93-й год. Перед смертью отец Николай, как рассказывали его келейницы, был в полном сознании, хотя от слабости едва мог говорить. Когда они почувствовали, что старец уже отходит, стали читать так называемую отходную, особую службу. Он держал свечу в руках. Одна из келейниц помогала ему, но он держал ее вполне сознательно.

И вот, когда читали разрешительную молитву, то есть в самом конце этой службы, уже он стал чувствовать, что испускает последнее дыхание. Келейница сказала ему: «Христос Воскресе!» Он тихо-тихо, едва слышно прошептал: «Воистину Воскресе!» — и испустил свою праведную душу. Действительно, кончина отца Николая была похожа на некоторое засыпание, успение. Я не знаю, конечно, что переживали близкие к нему люди, находившиеся в тот момент возле него, но расскажу о том, что сам я пережил, когда узнал о его смерти, и что чувствовал, присутствуя при погребении этого великого старца.

Можно было бы ожидать чувств печальных и скорбных оттого, что никогда уже не увидишь этого человека, никогда уже ни о чем не сможешь его спросить, услышать из его уст несомненную волю Божию о каком-либо явлении своей жизни, никогда не услышишь от него совета и о внутреннем своем состоянии. А отец Николай проявлял удивительную прозорливость, знание и того, что происходит в душе, в мыслях человека, и будущего, и того, что на расстоянии; он словно вглядывался в какую-то книгу и в точности прочитывал ясно и четко написанные там сведения о том, что нам необходимо. Даже когда он беседовал с теми, кто приходил к нему, он смотрел как бы немножко вбок и вверх. Действительно, можно было подумать, что отец Николай куда-то вглядывается и, там прочитав или услышав что-то, тут же сообщает просящим у него вразумления…

О его блаженной кончине в нашем монастыре узнали во время литургии, когда в алтарь передали записку о том, что умер старец Николай. Конечно, мы тут же позвонили на остров, потому что нередко среди верующих распространяются необоснованные слухи. Но в этот раз мы узнали непосредственно от самих келейниц отца Николая, что это правда.

Не могу сказать, что мы погрузились в печаль и скорбь. В сердце было какое-то особого рода торжество, некий покой, соединенный с умилением, и мир, и, может быть, тихая радость, такая радость, которая всегда от него исходила, когда к нему приходили. Он, бывало, и шутил, чтобы подбодрить людей унывающих и скорбящих, но от него всегда веяло именно покоем, необыкновенным миром и такой очень тихой, ясной радостью. Не знаю, может быть, мои эпитеты кажутся несколько абстрактными, но как передать это лучше? Чувство покоя в особенности укрепилось, когда мы прибыли на остров Залит.

По Божией милости и с помощью наших благодетелей мы смогли в тот же вечер оказаться в Петербурге, потом сели на машины и поехали в Псков. Весь этот путь, откровенно сказать, был очень утомителен физически. На следующее утро мы попытались сесть на катер, который должен был отплывать от Пскова, но оказалось, что все места уже заняты, его зафрахтовали более предусмотрительные москвичи, а мы вынуждены были поехать в село Большая Толба, откуда обычно поддерживают сообщение с островом лодки или маленькие катера. На остров мы приплыли вовремя, почти впритык, и успели только оставить вещи у наших знакомых, прийти в храм, прочитать молитвы, облачиться в священническое облачение, и тут уже должен был прибыть на службу архиерей. Удивительно, что те, кто отплывали из Пскова, из-за сильного тумана задержались почти на три часа.

Мы взяли с собой наш братский хор, в самом малом составе — как говорится, на всякий случай. И вот, оказалось, что архиерейский хор не прибыл. Как потом выяснилось, они ждали того самого катера и поэтому не смогли приплыть. Наш хор пропел почти всю службу — и в этом тоже была какая-то милость Божия. Я думаю, что отцу Николаю было угодно, чтобы наш хор вовремя оказался в храме и пел литургию.

После литургии, которую возглавлял архиепископ Евсевий, началось отпевание, и служба продолжалась в общей сложности с девяти часов до половины четвертого. Тогда только гроб опустили в могилу. Конечно, некоторые из верующих плакали, но большинство были в настроении очень серьезном и в то же самое время мирном, покойном, радостном, — но радость эта была не такой, как обычная наша человеческая радость, когда мы веселимся о чем-то, а внутренней, сдержанной, духовной.

Вспоминается одна подробность: последний раз я был у отца Николая несколько лет назад, и, поскольку он был человеком очень преклонного возраста, я дерзнул у него спросить: «Отец Николай, я вас еще увижу?» Он говорит: «Да, увидишь». И вот он умер. Казалось бы, не произошло то, чего я хотел. Но мои духовные чада уговорили меня поехать именно по этой причине: «Отец Николай сказал, что вы должны увидеть его, значит, нужно поехать и увидеть его в последний раз». Несмотря на свои телесные немощи, я на это решился.

Когда мы приехали, отец Николай уже лежал в гробу в священническом облачении, и лицо его, как это положено при погребении священников, было закрыто воздухом, тем самым, которым закрывается чаша и дискос на проскомидии и после перенесения их на престол. Я думаю: «Как же я его увижу? Руки только?..» В душе было сомнение, но потом, когда началось погребение, архиерей сказал, что миряне прощаются с отцом Николаем при закрытом лице, а духовенство — при открытом. Таковы наши православные каноны.

И когда мы, священники, прощались еще раз с отцом Николаем, я имел утешительную для меня возможность смотреть несколько мгновений на его святой лик. Таким образом, предсказание его исполнилось, хотя это казалось мне уже невозможным. И вот погребли нашего дорогого батюшку… Но в нашей скорби не было ничего душераздирающего, мучительного, а был мир, всегда исходивший от отца Николая при его жизни и здесь также окружавший его.

Эти события, происходившие в канун празднования Успения Пресвятой Богородицы, дают возможность прикоснуться к тем чувствам, переживаниям и ощущениям древних христиан, которые присутствовали при успении и погребении Божией Матери. Интересно, что когда матушка Любовь, настоятельница Ново-Тихвинского монастыря, с несколькими сестрами год назад была у отца Николая, он пел им тропарь и кондак Успения. По возвращении они сказали мне: «Мы не понимали, что это значит», — и спросили у меня, что я об этом думаю. Я тогда что-то ответил, но, как оказалось, — теперь мы это понимаем — отец Николай уже тогда знал о том, что его кончина последует в Успенский пост, перед Успением, и таким образом он намекал, предсказывал, что должно произойти.

На протяжении последних нескольких лет отец Николай из-за своей немощи никого не принимал и как бы волей-неволей оставался недоступным для нас. Но вот, как ни странно, как ни парадоксально это звучит, его смерть освободила его от немощи, препятствующей ему быть с нами. И как мы говорим о Божией Матери, что Она по Успении Своем нас не оставляет, так можно сказать и об угодниках Божиих, и в частности об отце Николае, что он по преставлении своем также нас не оставит своими молитвами, и, может быть, по молитвам его Господь будет нас вразумлять, хотя мы не будем иметь возможность услышать совета из уст самого дорогого батюшки.

«Церковный Вестник», №17, 2002 год
http://www.tserkov.info