Сегодня, основываясь на примерах из Евангелия, я хочу провести с вами беседу о борьбе с помыслами и о тех добродетелях, которые необходимы человеку для того, чтобы войти в Царство Небесное. В одной беседе невозможно изложить евангельское учение исчерпывающе, поэтому за основу рассуждений мы возьмем только восемнадцатую главу Евангелия от Матфея.
Глава начинается со слов: В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: кто больше в Царстве Небесном? (Мф. 18, 1). В то время они еще не представляли всей глубины учения Спасителя, не понимали, что такое смирение, хотя он уже сказал им: Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11, 29). Апостолы не могли вместить эти Его слова: благодать Святого Духа на них еще не сошла и потому они обо всем мыслили как обычные люди. Их искреннее стремление служить Господу искажалось человеческими страстями, и при всей чистоте их намерений ими порой овладевала гордость. Иногда между апостолами возникала и взаимная неприязнь.
В данном случае произошло нечто подобное: апостолы думали, что от всей души служат Богу, и желали быть ближе к нему. Однако понимали ли они до конца, что такое Царство Небесное? Осознавали ли, что оно называется Небесным не только по своей высоте и значимости, но и в противоположность царству земному?
Апостолы стремились быть ближе к Господу Иисусу Христу, и хотя это желание само по себе весьма похвальное, серьезное, доброе, однако в нем присутствовала гордость. И у нас часто бывает так же: мы стремимся быть в Царстве Небесном бóльшими. Да, мы желаем не земного, а небесного, потому что будто бы уже понимаем, чтó оно собой представляет, однако и в этом нашем стремлении присутствует гордость. поэтому очень важно объяснить упомянутое евангельское событие, чтобы суметь применить слова Евангелия к самим себе и исправиться.
Итак, ученики спросили: Кто больше в Царстве Небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Мф. 18, 2–3). Что это значит? Конечно, мы не должны быть подобны детям разумом. Апостол Павел говорит: На злое будьте дети, на доброе будьте разумны (см. 1 Кор. 14, 20)»». Если бы детство было некоим идеальным возрастом для достижения духовного совершенства, то, наверное, люди обращались бы к Богу, творили добрые дела и совершали все подвиги именно в детстве. Однако мы видим, что человек сознательно избирает тот или иной путь богоугождения или, наоборот, отвращается от Бога именно в зрелом возрасте. Основные дела, в которых проявляется его доброе произволение, он совершает, будучи взрослым или даже пожилым. Поэтому в Евангелии говорится только об одном качестве детского возраста — о неподдельном смирении, ибо дети мыслят о себе просто, без всякого лукавства. При неподдельном смирении человек смиряется совершенно без всякой задней мысли, а не ради того, чтобы чего-то достигнуть.
Слова Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное означают, что если мы не смиримся, то не только нельзя будет говорить о том, кто из нас окажется бóльшим или меньшим в Царстве Небесном, но мы и совсем в него не войдем. На пути гордого человека, который стремится к Богу, возникает неожиданное для него препятствие: при всем своем искреннем стремлении, при всей своей энергии, и может быть, при сильном понуждении себя, он вдруг оказывается неспособным что-либо приобрести в духовной жизни — и мы часто видим это на себе. Это происходит как раз по той причине, что человек мнит чего-то достигнуть и в Царстве Небесном стать бóльшим.
Далее Спаситель говорит: Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном (Мф. 18, 4). По-славянски: Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий во Царствии Небеснем. По преданию, Господь наш Иисус Христос с этими словами взял на руки ребенка, который теперь известен как священномученик Игнатий Богоносец. Спаситель поставил его апостолам в пример, — видимо, потому, что тот, будучи в то время отроком, имел о себе самое скромное мнение. Так обычно бывает у детей, находящихся среди взрослых: ребенок чувствует себя по сравнению со взрослыми ничтожным. Это сознание своей ничтожности, отсутствие каких-либо мыслей о своей значимости и является искренним, неподдельным смирением. Как уже говорилось, Спаситель призывает: Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем. Он ставит в пример Самого Себя и указывает на то, что смирение должно быть сердечное, то есть искреннее. И здесь Он говорит в сущности то же самое, только другими словами: Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий во Царствии Небеснем. Как дети делают всё искренне, просто, так и мы должны смириться от души, без всякой мысли о том, что смирение может послужить нам к достижению чего-либо, к приобретению какого-то преимущества.
Заметьте: в двух местах Евангелия разными словами говорится именно об искренности. Прежде чем говорить о смирении, великом или малом, полном или частичном, нужно сказать о самом главном его качестве — оно должно быть искренним: Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим, Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий в Царствии Небеснем. Без искреннего смирения войти в Царство Небесное невозможно. Бóльшим же в Царстве Небесном станет тот, кто приобретет эту добродетель в большей степени, то есть искреннейшим образом не будет придавать себе значения; тот, кто будет считать себя ничтожеством и станет не только показывать это перед людьми, но и почитать себя ничтожным внутренне, не думая о тех преимуществах, которые такое смирение может ему принести.
Далее Господь Иисус Христос говорит и о других добродетелях, которые необходимы для того, чтобы войти в Царство Небесное, в частности о любви к ближнему. Говорит просто, одной фразой, а потом вновь возвращается к этой теме, но уже в другом аспекте, рассматривая эту добродетель с другой стороны: И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот меня принимает (Мф. 18, 5). Таким образом, необходимо иметь любовь и к самому ничтожному, с нашей точки зрения, человеку. Нельзя презирать никого, даже самых незначительных людей: все они овцы стада Христова, поскольку носят на себе имя Христа. Все должны быть для нас одинаково велики, одинаково значительны. это тоже имеет отношение к смирению, потому что смирение проявляется как в помыслах человека, так и в его отношении к другим людям. То же можно сказать и о гордости: человек может гордиться внутренне, никак этого не показывая, но потом эта гордость обнаружится в его обращении с людьми.
Тот, кто хочет быть в Царстве Небесном бóльшим, естественно, относится к другим людям с некоторым презрением, почитая их хуже себя. А человек, считающий себя ничтожным, всякого христианина, даже того, который в глазах других людей является презренным, почитает равным себе или даже выше себя. Только один Бог знает, велик человек или ничтожен. истинный христианин смиряется настолько, что в каждом человеке видит образ Божий и служит этому человеку, как самому Богу. Вот свойство смирения. Мы видим, что смирение перед нашими ближними обращается в любовь к ним. гордый человек стремится к преимуществу, он презирает тех, кто ниже его, — смиренный всем уступает и служит ближнему, как Самому Христу, таким образом принимая Его.
Читаем дальше: А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской (Мф. 18, 6). Спаситель называет здесь малыми либо тех, которые смирились, либо, может быть, тех, которые на самом деле не занимают никакого положения в обществе и кажутся нам людьми, ничего не значащими. И такого «малого», презираемого всеми человека мы должны принимать. Если же мы его соблазним — чем угодно: гордостью, высокомерием, каким-нибудь смущающим поступком или неправильным отношением, — то мы не должны думать, будто это ничего не значит, потому что он якобы ничтожен. Служа этому человеку, мы сподобляемся величайшей награды — принимаем Самого Христа, а соблазняя его, мы подвергнемся страшнейшему наказанию, настолько ужасному, что лучше было бы утопить нас в море с камнем на шее.
Далее Господь наш Иисус Христос говорит о том, как нужно бороться с соблазнами. Сначала Он предостерег всех нас, чтобы мы не соблазняли друг друга, иначе можем навлечь на себя страшное наказание. Теперь Спаситель предупреждает нас о том, что все же соблазнов будет много, мы должны быть к этому готовы и знать, как себя в этих случаях вести. людей, не принимающих учение Христово, на самом деле гораздо больше, чем истинных христиан, потому что есть и христиане мнимые, например христиане различных неправославных вероисповеданий. Да и среди самих православных немало людей, которые носят имя Христово только по видимости, поскольку не желают понуждать себя к жизни по Евангелию, а лишь едва-едва исполняют внешние обряды. кроме того, много людей, совсем не принявших евангельскую проповедь. Все это приводит к тому, что соблазнов будет чрезвычайно много, причем столь сильных, губительных, отвлекающих людей от служения Богу, что Господь наш Иисус Христос, сочувствуя миру, говорит: Горе миру от соблазнов, потому что человек, поддавшийся им, погибает.
Вдумайтесь в слова Спасителя: Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит (Мф. 18, 7). Мы часто не осознаём, что соблазнов избежать невозможно, или забываем об этом. Некоторые думают, что если будут усердно молиться, то их никто, ничто и никогда не соблазнит. В этом они и видят суть своего подвига: жить так, чтобы вокруг нас не было соблазнов. Конечно, по возможности мы должны избегать соблазнов, удаляться от тех мест, где они есть, но совершенно уберечься от них нельзя. соблазны приходят к нам через людей, мир, разные обстоятельства, помыслы, внушенные демонами. Бывают соблазны от диавола и даже от нашей собственной плоти. источников соблазна множество, но святые отцы выделяют три основных: диавол, мир и плоть — наше собственное падшее естество. Поэтому даже если мы совершенно удалимся от мира (что в наше время сделать почти невозможно), то уж от собственного естества и от диавола мы не спрячемся.
Иной наивный человек думает, что если запрется в комнате, то диавол его там уже не искусит. Однако такому человеку, наверное, будет еще страшнее. Демоны посмеются над ним еще больше, чем над тем, который борется, находясь среди искушений, и понимает, что бежать-то, собственно, некуда. Как говорится, от себя не убежишь. Некоторые, пребывая в монастыре и терпя какую-то брань, полагают, что стоит перейти в другой монастырь, как соблазнов не будет. Но они настигают человека везде. Даже если у нас в памяти мало впечатлений, — допустим, мы как-то оберегали себя от них или ушли в монастырь в детском возрасте, — то и через эти немногие впечатления диавол может возмущать нашу душу: он станет необыкновенно усиливать действие этих впечатлений, так что они будут нас потрясать, и какое-нибудь ничтожное воспоминание воздвигнет в нашей душе страшную бурю. И наоборот, самые страшные соблазны и искушения под действием благодати Божией могут ослабеть и превратиться в почти несуществующие, впечатления о них как бы изгладятся из нашей памяти.
Для того чтобы бороться с грехом, нужно не избегать соблазнов (хотя, как я сказал, по возможности следует все же их остерегаться), а быть готовым правильно действовать против соблазнительных помыслов, когда они изображаются в нашем уме. Причиной всех соблазнов является в конечном счете наше падшее естество. Если бы оно было чистым, бесстрастным, тогда любые впечатления, даже те, которые обычно являются соблазнительными для всех, не оказали бы на нас никакого действия. Мы знаем, что некоторые отцы достигали такого бесстрастия, что для них не были соблазнами даже человеческая нагота или дурное общество. Можно привести в пример самих апостолов, которые проповедовали слово Божие по всему миру, общались с самыми разными людьми и никогда не соблазнялись, но, наоборот, обращали к Богу тысячи и тысячи людей. Бесстрастие в апостолах было настолько укоренено, что они не могли соблазниться ничем. Таким образом, все дело в нас самих, в нашем внутреннем состоянии. В Евангелии нигде не сказано, что надо удаляться от мира, потому что это не всегда возможно. Евангельское учение универсально, оно действительно и в пустыне, и в многолюдных городах, и на торговой площади. Иной, уходя в пустыню, приносит туда с собой всю суету и даже бурю греховных помыслов, а другой умудряется сохранить внутреннюю тишину и безмолвие среди самого соблазнительного и суетного многолюдства.
Спаситель говорит: Горе тому человеку, через которого соблазн приходит. Однако, как мы знаем, есть много людей, для которых Евангелие ничего не значит, словно бы его вообще не существует. Для них это одна из многих книг, на которую можно не обращать внимания. Есть люди настолько безразличные к истине, что они никогда и не открывали Евангелия, поскольку оно кажется им скучным и ненужным. На таких людей устрашение Спасителя, конечно же, не действует. Поэтому Господь учит нас, кáк противостоять соблазнам, которые разнообразно воздействуют на нашу душу через чувства и ум. Он делает это при помощи очень емких, ярких образов. Но мы по своему каменносердечию относимся к его наставлению спокойно: лишь пробегаем глазами те жестокие примеры, которые приводит Спаситель. Они не доходят до нашего сердца: мы не принимаем всей душой этого учения, пусть кратко выраженного, но очень важного для внутренней борьбы с соблазнами. А ведь если мы поддадимся соблазнам, то нас действительно постигнет горе. Надо понять: если борьбу с соблазнами нужно было представить в таких образах, значит, эта борьба имеет чрезвычайное значение и, чтобы победить соблазны, следует приложить огромные усилия. Поэтому обратим особое внимание на следующие слова Спасителя.
Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный. Или по-славянски: Аще ли рука твоя или нога твоя соблажняет тя, отсецы ю и верзи от себе: добрейше ти есть внити в живот хрому или бедну, неже две руце и две нозе имущу ввержену быти во огнь вечный (Мф. 18, 8). Наша жестокость по отношению к себе в борьбе с соблазнительными помыслами должна быть столь сильной, чтобы мы могли уподобиться людям, отсекающим собственную руку или ногу. Нам страшно даже вообразить такую картину: человек отсекает себе свои собственные члены. Бывает, при какой-нибудь болезни, которая представляет серьезную опасность для жизни человека, ему необходимо ампутировать конечность. Люди соглашаются пойти на это после долгого раздумья, с трудом, только ради того, чтобы избежать смерти, а некоторые и в этом случае не решаются на ампутацию. Спаситель же предлагает нам именно такой образ: отсечение руки или ноги, и при этом говорит не о медицинской операции со всеми предосторожностями, а о грубой жестокости: если тебе мешает твоя рука, отсеки ее и брось от себя. Причем ее нужно не просто отсечь и отбросить, но сделать это следует с ненавистью — отсечь как то, что пленяет тебя, вводит в погибель и делает невозможным вхождение в жизнь в высшем смысле этого слова.
Та жизнь, которой мы живем сейчас, не является жизнью — это скорее некое постоянное, объемлющее нас умирание. Истинная жизнь начнется тогда, когда не будет этой борьбы между наслаждением и страданием, между жизнью и смертью, не будет всегдашнего противостояния опасностям, которые, по словам святителя Игнатия (Брянчанинова), «воюют» против человека и приближают его телесную смерть. Поэтому лучше избавиться от того, что нас соблазняет, даже если оно дорого и близко нам так же, как собственные члены тела. Лучше отсечь их от себя и стать, как нам может показаться, людьми несовершенными. Сейчас принято считать, что человек должен быть всесторонне развит. Евангелие же предлагает нам совершенно противоположный образ: оно говорит о том, что лучше нам быть хромыми или однорукими уродами, но войти в жизнь вечную, чем, будучи всесторонне развитыми, сохранив все, что нам дорого, быть ввергнутыми в геенну огненную.
Под членами тела, которые мы отсекаем, можно подразумевать и близких нам людей, и привычный образ жизни, и дорогие нам занятия и увлечения. Но в первую очередь здесь имеются в виду наши поступки и помыслы, — наверное, это будет наиболее точным пониманием предложенного евангельского образа. Можно попытаться истолковать эти евангельские выражения и так: отсеченная нога — это наше стремление к греху, отсеченная рука — наши греховные дела, потому что человек все делает руками. В Евангелии говорится еще об одном члене тела: Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную (Мф. 18, 9). Под глазом можно понимать сам греховный помысел, ибо грех начинается именно с созерцания соблазнительного помысла.
Некоторые забывают о том, что Евангелие — это учение Сына Божия, то есть учение совершенно правильное, истина без всяких искажений, ошибок, даже тени неточности. Никто из нас не может оказаться в таких условиях, в которых Евангелие стало бы для него недействительным, хотя бы в какой-то своей части. Это — Божественные законы, которые нам не столько даны, сколько открыты Господом Иисусом Христом, ибо они существуют от века. Как есть законы вещественного мира, так есть законы и мира духовного, и обойти или изменить их нельзя. Если мы пытаемся это сделать, то уподобляемся человеку, который бросает камень вверх и думает, что в данном случае произойдет какое-то исключение и камень не упадет.
Нам иногда кажется, что непреложность духовных законов условна. Но это не так. Спаситель сказал: Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам. Значит, мы должны осознать, что от соблазнов не уйдешь: они всегда будут нас преследовать. Если мы убедим себя в том, что борьба с помыслами не обязательно должна быть в высшей степени жестокой, то мы никогда не выйдем из нее победителями, и виноваты в нашем поражении будем только мы. Это очень важный момент: пока мы не поймем, что необходимо именно чрезвычайное насилие над собой, необыкновенное понуждение себя, мы не избавимся ни от одной страсти и в своей духовной жизни не сдвинемся с мертвой точки. Мы будем недоумевать: в чем же причина неудачи? А причина в том, что мы не хотим исполнять Евангелие, желаем быть исключением, хотя исключением по большей части мы можем быть только в худшем смысле.
Далее Господь наш Иисус Христос вновь говорит об отношении к ближним, потому что без смирения перед ними, без правильного отношения к ним — прежде всего к нашим единоверцам, братьям и сестрам во Христе, — не может быть спасения. Неприятно об этом говорить, но чаще всего мы вообще не думаем о других людях. Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного (Мф. 18, 10). Спаситель снова употребляет слово «малые», имея в виду тех людей, которые в наших глазах выглядят ничтожными, ничего не значащими, заурядными. Порой мы испытываем презрение даже к тем, кто во всех отношениях выше и лучше нас. Спаситель же учит нас не презирать и тех людей, которые кажутся нам ничтожными. Мы должны смотреть не на их видимое ничтожество, но на то, что ангелы, их охраняющие, предстоят пред лицом Божиим. Тот, кто в наших глазах незначителен, перед Богом велик, потому что ангел-хранитель этого человека молится о его спасении Самому Творцу.
Спаситель говорит о Себе: Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее (Мф. 18, 11). Человек может казаться нам «малым» не только по причине, допустим, малых умственных способностей или скромного положения в обществе, но и из-за своих грехов. Мы можем считать человека тяжким грешником, потому что он утопает в грехах, не соблюдает заповедей, не живет церковной жизнью. Однако и его мы не должны презирать. Во-первых, ангел-хранитель этого человека также предстоит пред лицом Божиим и молится о нем Богу. А во-вторых, Сам Сын Человеческий, Господь Иисус Христос пришел найти и спасти это падшее существо, которое настолько удалилось от Бога, что стало уже как бы погибшим, потерянным для Него. И если Сам Господь сошел с Небес, воплотился и сделал все для того, чтобы привлечь к Себе и самого ничтожного, грешного, опустившегося человека, то мы тем более не имеем права презирать кого бы то ни было.
Обращаясь к ученикам, Господь спрашивает: Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? (Мф. 18, 12). Эта притча была хорошо понятна древним иудеям. Скотоводство являлось одним из их основных занятий, и каждый из них прекрасно понимал, что если бы хоть одна овца из его стада потерялась, то он был бы вынужден пойти ее искать, а найдя ее, весьма бы обрадовался. Если мы радуемся вновь найденной нами вещи, тем более радуется Бог о каждой живой душе, о каждом человеке: И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся (Мф. 18, 13). А мы радуемся, когда находим ранее потерянную дорогую вещь, а человеком совершенно пренебрегаем, как будто он гораздо хуже той вещи, которую мы потеряли. На деле оказывается, что любви в нас совершенно нет: мы переживаем о сохранности своих вещей и совершенно безразличны к тому, спасается наш ближний или погибает. Но если уж мы не можем сразу приобрести любовь к ближним, то по крайней мере должны сокрушаться о своем к ним равнодушии, о своем каменносердечии.
Так, нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих (Мф. 18, 14). Некоторые неверно полагают, что одним предназначено спасаться, а другим — погибать. Однако если человек погибает, то не потому, что такова воля Божия о нем, а потому, что он сам уготовил себе погибель, противясь Божией воле. Отец наш Небесный ищет спасения каждого человека, даже самого отвратительного, самого падшего. Если бы мы даже твердо знали, что такой-то человек не спасется (хотя до конца в этом не может быть уверен никто), то и в этом случае мы не должны были бы презирать его. Ведь человек погибает не по воле Божией, а противясь ей, поскольку воля Божия заключается в том, чтобы он спасся. Как же мы можем презирать того, кого любит Небесный Бог Отец?
Так, нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих. Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего (Мф. 18, 14–15). Слово «обличение» часто понимают неправильно, придавая ему отрицательный смысл и подразумевая такую ситуацию, в которой человеку приходится перетерпеть резкое, грубое обращение и даже оскорбления. Однако здесь имеется в виду совсем другое. Когда мы презираем брата, мы бываем к нему совершенно безразличны, он для нас словно бы не существует и потому мы предоставляем его самому себе. А если мы имеем к нему истинную любовь, то не можем оставить погибающего брата в неведении о его грехах, поэтому должны обличить его именно из чувства любви. Но нам обязательно нужно понимать, обличаем мы его по любви или же от злобы, ненависти, просто для того, чтобы человеку досадить. Если мы не чувствуем к этому человеку любви, то, вероятнее всего, нами руководит какой-то страстный мотив. Тогда нам лучше оставаться в бездействии — иначе получится, что мы обличаем человека не ради его спасения, а ради удовлетворения своей страсти.
Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего. Вот таким образом, тайным обличением, мы приобретаем ближних. Откровение помыслов, собственно, и есть то самое действие, которое предписывается Евангелием, с той только поправкой, что погибающая сестра сама приходит к старице и все рассказывает. Старица же обличает ее не для того, чтобы удовлетворить свою страсть, а для спасения сестры. Поэтому, рассказывая о своих прегрешениях на откровении помыслов или на исповеди, мы не должны бояться обличения. Наоборот, мы должны его жаждать, потому что через обличение, каким бы оно ни было: строгим, грубым или ласковым, — человек спасается. Он, потерянный для Бога, приобретается для Него вновь.
Далее Спаситель говорит: Если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово (Мф. 18, 16). В монастырях это также бывает, конечно, в виде исключения и ради того, чтобы принести пользу погибающему брату или сестре. Например, нерадивую послушницу или монахиню вызывают старшие сестры, беседуют с ней и пытаются вразумить. Бояться этого не нужно. Бояться надо греха, а не обличения, потому что последнее как раз исцеляет от греха. Не нужно смущаться и монастырской строгостью: хотя мы и имеем произволение к спасению, но по немощи нашего естества постоянно уклоняемся от него в греховные желания. Наше произволение все время колеблется в каких-то мелочах, поэтому мы должны быть готовы к обличению, к строгости, к наказаниям, ведь таким образом спасается наша душа. В монастыре наказания — это проявление любви, а отнюдь не неприязни. Порой сестра считает, что если кто-нибудь на нее пожаловался старшим, рассказал о ее проступке, то поступил плохо. Конечно, кто-то может поступить так и из желания досадить той или иной сестре, но по большей части, я думаю, это делается у нас ради того, чтобы не оставить сестру в неведении о ее проступках. Ведь порой со стороны они бывают виднее, так как поступки и слова других людей мы способны оценить более трезво, чем свои собственные.
Если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви (то есть всему обществу верующих. — Схиигум. А.); а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф. 18, 16–17). Святые отцы действительно отвергали человека, который не слушался всего церковного cобора — чаще всего это был Собор епископов той или иной Поместной Церкви или даже Вселенский собор. В монастырях же, если человек не хочет следовать тому, чего требует от него все братство или сестринство монастыря, то его извергают из этого общества, чтобы он не отравил других и сам опомнился, понял, какой страшный поступок он совершил, осознал, что погибает. Поэтому к нему применяется жестокость, но жестокость с целью исцеления. Так советует поступать, например, преподобный Нил Сорский: не исправляющегося брата изгонять из монашеского общества. Если же мы будем к такому человеку снисходить и все ему прощать, то он, скорее всего, будет все более и более развращаться.
Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф. 18, 18). Хотя эти слова более всего относятся к апостолам и наследникам их благодати — епископам, а также в значительной мере к священникам, однако их можно отнести и ко всему христианскому обществу: если мы будем жить по Евангелию, то наши слова будут иметь великую силу, будут действительны и значимы даже на Небесах. Если же какой-нибудь епископ или настоятель (а может быть, и общество братьев или сестер монастыря или даже целый народ) будет проявлять упорство в каком-либо неправильном мнении, то такая твердость не будет иметь никакого значения. Наши слова сильны лишь в том случае, если они согласны с Евангелием. Слово ребенка, сказанное по Евангелию, будет твердо и поистине действенно на Небесах, а слово, противное Евангелию, — пусть его скажет даже самый великий в церковной иерархии человек, епископ или патриарх, — будет ничтожным и ничего не значащим.
Вот о чем говорит здесь Спаситель. Не нужно понимать Его слова так, будто любой человек, облеченный иерархической властью, может делать все, что ему угодно, а Бог будет повиноваться любым его желаниям. Неужели Бог — это некая безличная субстанция, которой руководит тот или иной, исполненный энергии и разума, человек? Конечно, предполагать это просто смешно. Бог повинуется только тому, кто действует по Его воле, а правильнее сказать, это мы повинуемся Богу, и, поскольку мы становимся проводниками Божественной воли, наши слова приобретают великую силу. Именно потому, что мы исполнили волю Божию, связанное нами на земле бывает связано и на Небесах.
Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного (Мф. 18, 19). Если мы будем просить Бога о каком-то деле, угодном Ему, то наша просьба будет удовлетворена. И наше единение в воле Божией принесет свои обильные плоды, ибо сказано: Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18, 20). Когда люди не просто прикрываются именем Господа Иисуса Христа, но на самом деле действуют во имя Его, тогда среди них присутствует Сам Господь, Который ради славы Божией может исполнить все.
Подводя итоги наших рассуждений об этой беседе Господа с учениками, повторим условия, необходимые для того, чтобы войти в Царство Небесное. (Мы сейчас не говорили о том, чтó нужно делать, чтобы быть в этом Царстве бóльшим. Любой здравомыслящий человек думает прежде всего о том, чтобы в Царство Божие просто попасть, ведь неизвестно, войдем ли мы в него вообще.)
Итак, прежде всего нам нужно смиряться — так же искренне, как смиряются дети. Надо стараться самим никого не соблазнять, а в борьбе с соблазнами проявлять к себе необыкновенную жестокость. Мы никого не должны презирать, даже самого ничтожного, самого грешного человека. Если мы обладаем даром любви, то мы не должны быть к этому человеку безразличны, наш долг — делать все для его спасения. Если же мы любви не имеем, то надо постараться по крайней мере не досаждать ему, а самим смиряться и укорять себя.
Мы должны понять, что самое главное — это необходимость искреннего смирения и жестокой, мужественной борьбы с соблазнительными помыслами, в том числе и с помыслами гордости. Если мы не будем соблюдать этих духовных законов, то нам не помогут самые мудрые советы и даже самая усердная молитва. Нам не поможет даже непосредственное руководство святых отцов: ни Антония Великого, ни старца Силуана Афонского, ни Амвросия Оптинского, ни святителя Игнатия, ни Иоанна Златоуста, — и тем более мы не получим пользы от чтения их творений. Даже если мы исполнимся необыкновенной, нечеловеческой мудрости и прекрасно будем разбираться в святоотеческом учении, но при этом не проявим такого жестокого понуждения себя, о котором мы сегодня говорили, то от этого не будет никакого толку и наша духовная жизнь будет безуспешной.
***
Вопрос. Бывают такие ситуации, когда в храм приходят со своей бедой люди, которые редко посещают церковь. Я не знаю, могу ли я их обличить, упрекнуть за то, что они не ходят в храм?
Ответ. Когда человек приходит с бедой, ему прежде всего необходимо сочувствие. Если ты будешь его упрекать и говорить, что он виноват в этом сам, то это может плохо кончиться. Один священник рассказывал мне, что однажды он поступил подобным образом и потом сокрушался от своей неопытности. Он пришел освящать какую-то квартиру, а хозяйка стала рассказывать ему о своих скорбях, о болезнях и о том, что умер кто-то из ее родственников. Он ей сказал: «Это естественно — в церковь вы не ходили, Богу не молились. Все справедливо». Та разрыдалась, и пользы от такого его ответа, конечно, не было: только человека обидел.
Говорить что-то подобное надо очень сдержанно, взвешенно, «дозированно» — в зависимости от того, насколько человек может это принять. Пусть ты тысячу раз права, но если он твоих слов не принял, то результата никакого не будет. Бывает, что человек может обидеться, даже если ты говоришь сдержанно, — люди в наше время гордые и поэтому немощные, часто не могут потерпеть назиданий. Но все же что-то ему сказать нужно, — конечно, очень мягко. Это трудно, но этому нужно научиться. Бывают экстренные случаи, при которых человеку нужно сказать всю правду. Допустим, человек болен какой-то смертельной болезнью, например у него рак. Ему нужно сразу сказать: «Ты должен исповедаться, покаяться за всю свою жизнь, причаститься, собороваться, а иначе ты погибнешь. Будешь медлить — можешь и не успеть». Если человек говорит, что его отправляют в Чечню, то ему тоже надо сразу сказать, чтó нужно срочно сделать, потому что потом может не быть времени. А в остальных случаях, когда ситуация позволяет, нужно стараться быть мягким, думать о пользе человека, а не о том, прав ты или нет. Какой от нашей правоты толк, если мы принесли человеку вред?
Вопрос. Как объяснить то, что человек, который искренне считает себя погибающим, все же чувствует, что спасется?
Ответ. Человек смиряется, кается в своих грехах, но надеется на милость Божию. Некоторые люди, имея глубочайшее смирение, сами себя осуждают на ад, но, вопреки всякой логике, одновременно чувствуют необыкновенную близость к Богу и имеют извещение о милости Божией. Пока они так смиряются, это ощущение близости продолжается, а по мере умаления смирения благодать удаляется, и человек теряет уверенность в спасении.
Эти вещи противоречивы только с точки зрения логики, в духовной жизни они естественно сочетаются. Чем глубже человек смиряется, тем спокойнее себя чувствует: он плачет о своих грехах и в то же самое время ощущает надежду на спасение. Когда же он теряет память о своих грехах, то ему все становится безразлично, он живет с каменным сердцем, не чувствуя ни надежды, ни отчаяния.
Вопрос. Может ли у детей быть лукавство? Если я не ошибаюсь, кто-то из святых отцов сказал, что нынешние младенцы своим лукавством превосходят взрослых.
Ответ. Все зависит от того, какие взрослые и какие дети. Одна пожилая женщина рассказывала мне, как однажды увидела на улице мальчика лет десяти, который грубо себя вел. Эта женщина была, как говорится, старой закалки и решила сделать ему замечание. В это время началась гроза, и она ему сказала: «Смотри, плохо будешь себя вести, Бог тебя накажет и молния тебя убьет». А он в ответ: «Иди домой и молись». Женщина ужаснулась и ушла. Что можно сказать таким детям?
Человечество становится все более и более лукавым. Об этом рассуждает Нил Мироточивый. Иоанн Лествичник, который жил в конце VI— начале VIIстолетия, пишет: «Почему современные нам подвижники имеют те же подвиги, что и древние отцы, но не показывают такого преуспеяния? Потому что не имеют той простоты и смирения, которые имели древние»[1]. Значит, уже в VI веке люди не имели той простоты и смирения, какие имели древние отцы. Что уж говорить про наше время! Потому Господь и не дает нам возможности совершать великие подвиги, что из-за нашей гордости и лукавства мы получим от них скорее вред, чем пользу. Поэтому нам остается только смиряться, когда мы видим свое убожество, немощь, нерадение. Мы, как сказал Нифонт Блаженный, должны идти путем умного делания, растворенного смирением.
Вопрос. Не могли бы вы привести конкретный пример жесткости в борьбе с помыслами? Как применять эту заповедь на деле?
Ответ. Когда нас искушает какой-нибудь помысел, вызванный даже, казалось бы, самой мучительной страстью, например унынием или отчаянием, мы этим помыслом услаждаемся. Это происходит потому, что обстоятельство, которое привело нас в уныние, кажется нам справедливым поводом унывать и размышление на эту тему для нас утешительно. Допустим, нас обидели. Мы начинаем думать: «Как можно стерпеть такую несправедливость?» — и впадаем в уныние. Этот мерзкий, отвратительный помысел нас, конечно, мучает, но в то же время (мы должны себе в этом честно признаться) и услаждает: если бы он нас не услаждал, мы бы его и не принимали.
Всякая страсть имеет в себе как услаждающую, так и мучительную сторону. Преподобный Максим Исповедник говорит о том, что наслаждение обязательно влечет за собой страдание. Например, блудная страсть, которая, казалось бы, приносит человеку наслаждение, тем не менее тоже его мучает. Собственно, и удовлетворение страсти прекращает муку лишь на мгновение. На самом деле страдание от блудной страсти иногда даже гораздо более страшное, чем от других страстей.
Поэтому, когда мы боремся, например, с помыслом уныния, мы должны бороться и со всеми его причинами, то есть с мыслями о том, что мы такие добрые, благородные, а с нами поступили несправедливо и жестоко. Эти мысли дороги и важны нам, они нас оправдывают, мы ими услаждаемся, начинаем испытывать печаль и находим в этом состоянии некоторое утешение. Оно нам дорого, потому что оправдывает нас. Но мы должны мужественно, с жестокостью отсечь все эти «справедливые», дорогие нам поводы для уныния, отбросить всякую мысль, которая приводит в действие ту или иную нашу страсть. Конечно, без Иисусовой молитвы сделать это невозможно, но при этом должно быть и наше собственное усилие.
Лучше нам мучиться в борьбе со страстью, отсекая греховные помыслы, привычные нам настолько, что они стали как бы нашими членами, нашим естеством. Лучше нам испытать страдания от отсечения этих, так сказать, мысленных членов, чем муку от самого действия страсти, которое бесконечно, потому что удовлетворить страсть невозможно: по мере удовлетворения она только больше разгорается. В этой жизни мы можем удовлетворить страсть хотя бы отчасти и имеем от этого некоторое утешение, кроме того, мы имеем возможность утешаться, например, общением с людьми. В будущей жизни не будет ни утешений, ни возможности удовлетворить страсть, и она, как кровожадный голодный зверь, набросится на нас со всею своею яростной силой, она будет жечь нас, подобно огню. Мы и сейчас иногда ощущаем страсть как действие огня, а в будущей жизни так будет уже почти буквально.
Вопрос. Мы можем заметить в себе действие гордости. А как мы можем заметить в себе смирение? В чем оно проявляется внутренне — в душевном мире, в спокойствии?
Ответ. Смирение может проявляться в снисхождении к ближним, терпении обид, может быть даже радости, когда тебя унижают. Действительно, смирение дает какое-то внутреннее спокойствие, в особенности при скорбях. О смирении также свидетельствуют любовь к ближнему, предпочтение ближнего себе.
Не нужно думать, что какие-то добродетели, появляющиеся в человеке, например смирение или любовь, никак не объяснимы и вообще не осязаемы. Безусловно, они вполне определенные, конкретные, просто мы по неопытности их либо не знаем, либо, в лучшем случае, знаем только по описаниям святых отцов и поэтому рассказать о них точно не можем. А тот, кто эти духовные чувства испытал, кто постоянно их переживает, может их описать. Бывают люди, которые не умеют излагать своих мыслей, но если человек обладает хоть каким-то даром слова, то он может рассказать о своих чувствах и самыми простыми словами. Наставления египетских подвижников изложены весьма незатейливо, но их слова имеют для нас силу и по сей день.
Вопрос.Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим. Но настоящее смирение приобретается многими десятилетиями, значит, сейчас нам нереально приобрести душевный покой? И как относиться к покою в душе сейчас, в моем страстном состоянии: как к временному утешению и укреплению от Господа?
Ответ. Этот покой водворяется в нашей душе тогда, когда в нас действует благодать Божия или проявляется какая-либо добродетель, например смирение или любовь к ближнему. Мы не имеем представления о том Божественном покое, о той тишине, которая нисходит в душу человека при обильном действии благодати или при полном смирении, поэтому то малое утешение, которое мы испытываем, кажется нам великим.
Вопрос. Если сестра тебя укорила в том, в чем ты не виновата, будет ли правильно попросить у нее прощения ради примирения? Вообще, нужно ли в любом случае брать вину на себя?
Ответ. Если это не вредит послушанию, работе, то лучше смириться. А если это в конечном счете нанесет вред делу, тогда нужно сказать об этом самой этой сестре, старшей по послушанию или старице. Допустим, в швейной мастерской кто-то напрасно тебя укорит в том, что ты будто бы неправильно шьешь, а ты смиришься и начнешь делать так, как тебе советуют, и в результате такого «смирения» будешь и на самом деле шить плохо. Конечно, и в этом случае, не принимая самого замечания, укорение надо перенести спокойно.
А в других ситуациях (допустим, кто-то разбил чашку, а укорили тебя) можно смириться. Конечно, тут надо рассчитывать свои силы, потому что иной «смирится», а потом так обидится, что лучше бы он и не «смирялся».
Вопрос. Если при искушении стараюсь быстрее открыть старице помыслы, чтобы от них избавиться, то получается, что я как бы избегаю борьбы. Такое устроение неправильное?
Ответ. Правильное. Но, во-первых, возможность исповедать помыслы есть не всегда, поэтому бороться с собой все равно придется. Во-вторых, откровение помыслов не избавляет нас от борьбы с ними при помощи молитвы, оно только помогает в этом. Самое главное все-таки не откровение помыслов, а молитва. Можно спасаться и не имея возможности открывать помыслы (хотя это и трудно), а только молясь и таким образом облегчая свою борьбу. Однако невозможно спасаться, когда ты помыслы открываешь, а молитву Иисусову и вообще умное делание оставляешь. Если нет умного делания, то в этом случае даже непонятно, зачем тогда откровение помыслов, потому что оно представляет собой делание хотя и очень важное, но как бы сопутствующее, вспомогательное.
Вопрос. Батюшка, я читала об одном старце, который сказал, что он не боится даже ада, потому что так любит Бога, что и в аду будет крепко держать Его в объятиях своей любовью. Как это понимать?
Ответ. Это не значит, что тот старец действительно сойдет в ад и будет там держать Бога своей любовью. Просто у него было такое чувство любви, что он не мыслил себе, что где бы то ни было — даже в аду — можно быть без Бога.
* Беседа в Свято-Игнатьевском скиту Ново-Тихвинского женского монастыря, 7 ноября 1999 года.