Сегодня у нас будет беседа о ревности. В книге святителя Игнатия (Брянчанинова) «Приношение современному монашеству» есть целая глава, посвященная ревности, истинной и мнимой. Уметь отличить иcтинную ревность от ложной очень важно, потому что если человек имеет ревность, но направляет ее в неправильное русло, то она не приносит ему пользы, а причиняет вред. Ложная ревность может привести человека к прелести или к такому состоянию, за которым последует страшное падение, — и тем самым обречь его на погибель в вечности. Из-за гордости благодать от человека отступает, и тогда диавол может над ним страшно посмеяться. Поэтому приходится вновь и вновь напоминать об этой важной составляющей духовной жизни.
Совершать монашеский подвиг без ревности невозможно, но часто истинная ревность превращается у нас в ложную. Мы с вами будем говорить в основном о ревности истинной, но сначала вспомним, как изображена в Евангелии ревность ложная — та, которая была присуща фарисеям. Как известно, фарисеи не были людьми заурядными, безразличными к вере. Они почитались ревнителями благочестия и даже отделяли себя от всего иудейского народа. (Само слово «фарисей» в переводе означает «отделенный».) Представление фарисеев о благочестии, их ревность как раз и является весьма характерным примером — и, наверное, примером на все века — ложной, неправильной ревности.
Вспомним, в чем они упрекали Спасителя: Книжники же и фарисеи роптали и говорили ученикам Его: зачем вы едите и пьете с мытарями и грешниками? Иисус же сказал им в ответ: не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию (Лк. 5, 30–32). Конечно, общаться с падшими людьми без вреда для себя способны не все, потому что многие по своей немощи могут увлечься теми пороками и грехами, которые свойственны этим людям. Тем не менее укажем на признак истинного благочестия — это смирение, снисхождение к людям грешным. И напротив, гордость, почитание себя каким-то особенным (иногда это может выражаться даже и не в явном порицании какого-то грешника, а всего лишь в выделении себя из общей массы), презрение к людям, которые кажутся нам опустившимися, оскверненными, — все это является одним из признаков ложного духовного устроения.
В чем может выражаться неправильная ревность? В том, что человек без всякой нужды, а только из-за своей гордости, фантазии, высокоумия выбирает для себя какие-то особенные подвиги, какие-то особенные добродетели, по большей части внешнего характера, считая, что исполнить их очень просто. («Высокоумие» в данном случае можно понимать как «возношение». Греческое слово со значением «возносящийся» буквально переводится как «парящий умом». Таким образом, высокоумный — это человек, высоко о себе мечтающий, парящий умом в каких-то высоких о себе представлениях.) Допустим, человек возлагает на себя строгий пост, носит нищенскую одежду, делает много поклонов или уединяется для того, чтобы избегать общения с людьми, которые, как ему кажется, вводят его в грех. При этом он осуждает людей, которые, с его точки зрения, живут нерадиво.
Конечно, для фарисеев имели значение другие добродетели, не те, что сейчас важны для нас, но Спаситель ведь не напрасно сказал: Берегитесь закваски фарисейской и саддукейской (Мф. 16, 6). Может получиться так, что все выдуманные ими обряды мы отвергнем, а сам фарисейский дух, то есть соблюдение только внешнего благочестия, сохраним. Поэтому все упреки Спасителя в адрес фарисеев за соблюдение ими всевозможных человеческих преданий, могут быть отнесены и к нам.
Когда монахи упрекали Моисея Мурина за то, что он нарушил устав скита, позволив себе разжечь огонь и сварить пищу (а он сделал это из любви к посетившим его странствующим братьям), один из пресвитеров скитской пустыни сказал, что Моисей нарушил заповедь человеческую, но соблюл заповедь Божию. Значит, и такой подвиг, как строгий пост, который в соединении с другими подвигами приводил многих пустынников в бесстрастное состояние, может восприниматься людьми неправильно и стать для них тем же, чем были для фарисеев предания старцев. Потому пост и назван в данном случае заповедью человеческой.
Когда Спаситель сказал фарисеям, что пришел не праведников, а грешников призвать к покаянию (см. Лк. 5, 32), то этими словами Он намекнул на то, что и фарисеи не праведники, а грешники. Но они не образумились и, желая оправдаться, продолжали укорять Господа, обвиняя Его учеников в нерадении: Они же сказали Ему: почему ученики Иоанновы постятся часто и молитвы творят, также фарисейские, а Твои едят и пьют? (Лк. 5, 33). Фарисеи упрекали учеников Спасителя за то, что те нарушают посты, молятся мало и не совершают положенных молитвословий. Он сказал им: можете ли заставить сынов чертога брачного поститься, когда с ними жених? (Лк. 5, 34). Конечно, во время брачного пира никто поститься не будет, но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни (Лк. 5, 35). Значит, всему свое время (Еккл. 3, 1): сначала нужно устремить внимание на внутреннее делание — на приобретение духовных добродетелей, а позднее, по достижении некоторого преуспеяния, будет уместен и пост.
Спаситель объясняет это в следующих притчах. При сем сказал им притчу: никто не приставляет заплаты к ветхой одежде, отодрав от новой одежды; а иначе и новую раздерет, и к старой не подойдет заплата от новой (Лк. 5, 36). Если мы хотим исправить свою душу, в которой есть своего рода прореха — какой-либо порок, недостаток, — при помощи только одной добродетели поста, то это будет подобно попытке приставить к ветхой ризе новую заплату. Надо поменять всю ризу. В Евангелии от Луки сказано, что к рваной одежде не подойдет заплата из новой ткани, — и в самом деле она будет смотреться нелепо. У других евангелистов об этом говорится немного иначе: новая заплата на старой ризе дыру только увеличивает. Действительно, новая, более прочная ткань, пришитая к ветхой, еще больше ветхую материю раздирает. Поэтому нужно поменять всю «одежду» души, то есть стяжать все добродетели. Мы же часто желаем иметь какую-то одну добродетель, причем обычно внешнюю, например соблюдение поста.
Господь для объяснения Своих слов приводит и другое сравнение: И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут (Лк. 5, 37). Мехи — это употреблявшийся в древности сосуд для жидкости, который обычно делался из овечьей шкуры. Молодое вино, как известно, играет, бурлит и поэтому в ветхих мехах находиться не может: оно их просто прорывает и из них выливается. И мехи, которые могли бы послужить для чего-нибудь другого, также пропадают. В данном случае под молодым вином подразумевается молитва: если мы стремимся исполнить добродетель молитвы с неразумной ревностью, не учитывая своих возможностей, то «мехи» нашей души могут прорваться — благодать молитвы может в нас пропасть, а наша душа погибнуть.
С фарисеями именно это и происходило. Придавая значение внешнему исполнению закона, они уделяли много внимания посту, строгому соблюдению всех предписаний, исполнению молитвенных правил в определенные часы дня и думали, что делают нечто великое, но от этих мыслей впадали в гордость и, вместо того чтобы обновиться, окончательно растлевались и погибали. Из-за того что фарисеи гордились своим внешним благочестием, их души словно раздирались, обнажаясь от всякой добродетели. Не могли они сохранить и благодать молитвы: не удерживали внимания, и молитва их растекалась, подобно вину из сосуда.
В то же самое время Спаситель говорит, что молодое вино нужно вливать в мехи новые. Это означает, что мы поступаем неразумно, если упражняемся в каком-то особенном делании, оставаясь при этом «ветхими», то есть сохраняя в себе страсти гордости, тщеславия, не борясь с ними и думая, что несмотря на это мы преуспеваем. Говорить о достижении каких-то возвышенных степеней молитвы можно лишь тогда, когда наша душа обновлена. Только так мы сбережем и то и другое. И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше (Лк. 5, 39). Когда человек меняет привычный образ жизни, например отказывается от неправильного способа молитвы, от неправильного поведения, то ему кажется, что он многое потерял. Ему так кажется не потому, что он действительно чего-то лишился, а потому, что на самом деле он еще не вошел во вкус нового вина, оно в нем еще, образно говоря, не устоялось. И то малое, что он имел раньше, кажется ему чем-то великим именно по его неопытности.
Сначала Спаситель полемизирует с фарисеями и книжниками, почитавшими себя мудрецами, знатоками духовной жизни, но являвшимися таковыми лишь теоретически, а потом открывает Своим ученикам то, в чем состоит истинная ревность и что является корнем настоящей духовной жизни. Собрались к Нему фарисеи и некоторые из книжников, пришедшие из Иерусалима, и, увидев некоторых из учеников Его, евших хлеб нечистыми, то есть неумытыми, руками, укоряли. Ибо фарисеи и все Иудеи, держась предания старцев, не едят, не умыв тщательно рук; и, придя с торга, не едят не омывшись. Есть и многое другое, чего они приняли держаться: наблюдать омовение чаш, кружек, котлов и скамей (Мк. 7, 1–4). Конечно, фарисеи делали это не только из соображений гигиены — они придавали такому обряду некое мистическое значение, полагая, что человек, который ест неумытыми руками, таким образом грешит, оскверняет свою душу. Видимо, они имели какое-то неправильное представление о веществе, или, как сейчас говорят, о материи, считали, что в ней есть что-то греховное, низкое и что она, когда с ней неосторожно обращаются, унижает дух человека. Например, у современных хасидов (это секта в иудаизме) принято, чтобы женщины сбривали волосы, так как волосы, по их мнению, есть нечто мертвое, плохо влияющее на душу человека.
Потом спрашивают Его фарисеи и книжники: зачем ученики Твои не поступают по преданию старцев, но неумытыми руками едят хлеб? Он сказал им в ответ: хорошо пророчествовал о вас, лицемерах, Исаия, как написано: люди сии чтут Меня устами, сердце же их далеко отстоит от Меня, но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим (Мк. 7, 5–7). Тем, чем являлось для фарисеев омовение рук, котлов, одров, скамеек, чаш, могут стать для нас любые внешние добродетели, в том числе и молитва, если мы совершаем ее неправильно. Когда мы много молимся, исполняем келейное правило, но при этом сердцем далеко отстоим от Господа, то наша молитва превращается в молитву фарисейскую, то есть мы чтим Господа только устами.
И не нужно думать, что у нас уже есть те добродетели, о которых пишут святые отцы. Некоторые полагают, что если они прочитали две или три книги святых отцов, то уже изучили святоотеческую литературу. Уверяю вас, что эти люди еще ничего не знают. Если даже прочесть абсолютно все аскетические книги, — а их очень много, — то понимание этих книг придет лишь с течением времени, по мере накопления духовного опыта. До нас постепенно будет доходить смысл тех или иных святоотеческих изречений, сохранившихся в нашей памяти. Перечитывая, например, «Лествицу» преподобного Иоанна Лествичника через десять, пятнадцать или двадцать лет после того, как мы в первый раз взяли в руки эту книгу, мы, может быть, только тогда начнем понимать, что же в действительности Иоанн Лествичник имел в виду. Поэтому для людей неопытных даже само святоотеческое учение может обратиться в заповедь фарисейскую, заповедь человеческую. Конечно, виноваты в этом не святоотеческие писания, а мы сами, поскольку понимаем их превратно, «выдергивая» из них те или иные мысли, льстящие нашим страстям, прежде всего гордости и тщеславию.
Любая добродетель может стать фарисейством: пост, которому святые отцы придавали огромное значение, молитва и даже любовь к ближним. Конечно, не истинная любовь, а мнимая — та, которую мы от прелести и самомнения приписываем себе в своем воображении. Мы жалеем кошечку, которая поранила лапку, или сочувствуем какому-то далеко находящемуся от нас человеку. Но, сострадая кому-то далекому, мы не жалеем сестру, находящуюся рядом с нами: она раздражает нас до бешенства. Это показывает, что никакой любви к ближнему у нас нет. Просто человек в сугубо фарисейском самомнении воображает, что приобрел ту добродетель, о которой пишут святые отцы и говорит Священное Писание.
Даже само чтение святых отцов может стать причиной того, что мы будем презирать и осуждать ближнего. Допустим, мы читаем Иоанна Лествичника, но его слова, адресованные нашей душе, мы относим не к себе, а к другим и начинаем порицать окружающих. И получается, что Иоанн Лествичник, устремлявший все силы своей души на то, чтобы помочь каждому желающему спасаться, невольно оказывается в роли какого-то иудейского старца. Мы умудрились извратить его учение до такой степени, что оно стало преданием человеческим, которое мы употребляем для осуждения людей. Именно в этом и состоит закваска фарисейская, остерегаться которой повелел Своим ближайшим ученикам Спаситель. Он говорил: Берегитесь закваски фарисейской и саддукейской, которая есть лицемерие (см. Мф. 16, 6–12). Значит, суть дела в том, что нужно чтить Господа не устами, а сердцем. Но как это сделать? Неужели при помощи одного воображения приписать себе любовь к Богу и довести себя до плача, чуть ли не до истерики? Тот, кто считает, что такие слезы имеют цену, очень ошибается: никакой любви и никакого умиления в них нет. Настоящие покаянные слезы, слезы умиления, а в особенности слезы любви к Богу, приходят после многого подвига. И чем более человек склонен к сентиментальному плачу (чаще к нему склонны женщины, как существа физически более нежные), тем труднее ему приобрести плач истинный, так как это прямо противоположные вещи.
Вернемся к беседе Спасителя с фарисеями. Но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим. Ибо вы, оставив заповедь Божию, держитесь предания человеческого, омовения кружек и чаш, и делаете многое другое, сему подобное. И сказал им: хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание? Ибо Моисей сказал: почитай отца своего и мать свою; и: злословящий отца или мать смертью да умрет. А вы говорите: кто скажет отцу или матери: корван, то есть дар Богу тó, чем бы ты от меня пользовался, тому вы уже попускаете ничего не делать для отца своего или матери своей, устраняя слово Божие преданием вашим, которое вы установили; и делаете многое сему подобное (Мк. 7, 7–13). Мы не будем рассматривать частные примеры, которые Спаситель здесь приводит, потому что они к нашей теме не относятся. Важно то, что с нами происходит нечто подобное: мы заменяем слово Божие, преподающее нам истинное, правильное понимание вещей, своим собственным рассуждением, которое в данном случае можно назвать «преданием нашим».
При этом мы или используем святоотеческие изречения, истолковывая их неправильно, или сами что-нибудь изобретаем в свое оправдание. Последнее чаще всего бывает с людьми невежественными (а среди нас такие есть — дети умом, вне зависимости от возраста). Бывает, разговариваешь с человеком и не знаешь то ли рассердиться, то ли рассмеяться: такие нелепости он говорит. Тем не менее он считает себя вправе слово Божие, которое дает истинное понимание подвига — будь то пост, молитва, любовь к ближнему, смирение, покаяние или послушание, — перетолковывать на свой лад. Это проявляется в том, что человек или берется за какой-нибудь подвиг преждевременно или, минуя борьбу со страстями, покаяние и постепенное развитие, стремится сразу к возвышенным добродетелям, допустим к любви или сердечной молитве. Таким образом собственным пониманием, названным Спасителем «вашим преданием», он устраняет и вытесняет из своей души слово Божие. Такому человеку, когда он впадает в самоуверенность, невозможно ничего объяснить и доказать: он слеп, но, подобно фарисеям, мнит, что намного превосходит всех грешников, которые его окружают и с которыми он вынужден общаться. Вокруг него, считает он, все глупцы, плебеи, ничтожные люди.
И, призвав весь народ, говорил им: слушайте Меня все и разумейте: ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но что исходит из него, то оскверняет человека. Если кто имеет уши слышать, да слышит! (Мк. 7, 14–16). Конечно, речь здесь идет прежде всего о пище, поскольку фарисеи и книжники упрекали учеников Спасителя в том, что те ели неумытыми руками; но это только буквальный смысл слов Господа. И когда Он от народа вошел в дом, ученики Его спросили Его о притче. Он сказал им: неужели и вы так непонятливы? Неужели не разумеете, что ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его? Потому что не в сердце его входит, а в чрево, и выходит вон, чем очищается всякая пища. Далее сказал: исходящее из человека оскверняет человека (Мк. 7, 17–20). Здесь Господь указывает на неправильность мнения, что через какую-нибудь внешнюю добродетель, вообще через что-либо внешнее можно себе повредить или себя спасти.
Далее сказал: исходящее из человека оскверняет человека. Ибо извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство (Мк. 7, 20–22). Можно было, конечно, сказать здесь и о чревоугодии, которое тоже «исходит извнутрь» человека. Когда мы, как говорят святые отцы, очистим своего внутреннего человека, тогда, безусловно, и внешние добродетели сможем исполнять правильно. Ведь если бы у нас не было прелюбодеяния и любодеяния в душе, то мы не соблазнились бы и ничем внешним: никакой соблазн, возбуждающий блудную страсть, не мог бы в нас проникнуть ни через зрение, ни через слух, ни через иные наши чувства. Если бы у нас не было гнева в сердце, мы никогда бы не смогли совершить убийство или ударить кого-то, даже просто на кого-нибудь разгневаться или вознегодовать. Если бы в нас не было зависти к чужому богатству, то мы никогда не могли бы совершить кражу, и так далее. Спаситель перечислил здесь не все грехи, а только самые страшные, и все они находятся внутри нас; даже если мы не совершаем их на деле — помыслы о них исходят из нашего сердца. Вот как передает слова Господа евангелист Матфей: А исходящее из уст, из сердца исходит, сие оскверняет человека (см. Мф. 15, 11). Все мы согрешаем в помыслах, и редко кто умеет удерживать их в себе, чтобы не согрешить словами. Мы знаем по опыту, что иногда какая-нибудь мысль, пришедшая в голову, лишает нас благодати, мира, и мы начинаем ощущать в душе пустоту. Иногда наши помыслы выходят через уста, и таким образом мы, даже не совершив греха на деле, себя оскверняем.
Значит, истинная ревность должна быть направлена на очищение нашего сердца, в этом и состоит настоящий подвиг христианина. Но такой подвиг очень труден, потому что для очищения своего сердца нужно подвизаться действительно с чрезвычайным напряжением, прилагать огромные усилия. Как я могу утверждать, что брат ввел меня в грех раздражения, если знаю, что причина гнева в моем сердце? Как я могу сетовать на то, что лицо противоположного пола соблазнило меня на скверный помысел, когда понимаю, что причина этого помысла скрывается также в моем сердце? И становится ясно, что оправдаться мне нечем: из-за скверны в сердце я смотрю на все не так, как нужно смотреть истинному христианину и вообще человеку, сотворенному по образу и подобию Божиему, но взираю лукавым оком. В лицах противоположного пола я вижу не образ Божий, а соблазн, в чужом благополучии также вижу соблазн; в том, что противно моей воле, я вижу соблазн к гневу, а иногда даже к убийству. Отдавая себе отчет в том, что мое око лукаво, я понимаю, что во всем виноват я один. Однако признаться мне в этом трудно, а вот говорить, что те или иные люди по причине своей неопытности или нерадения не дают мне возможности подвизаться и спасаться, — это легко и просто. И очень легко всех осуждать, подобно фарисеям.
Справедливо говорит Спаситель в ином месте: Фарисее слепый, очисти прежде внутреннее сткляницы и блюда, да будет и внешнее има чисто (Мф. 23, 26). Конечно, речь здесь идет не о посуде. Эта притча о нашей душе: если мы очистим внутренность своего сердца, тогда и внешние наши поступки будут чистыми. Представьте себе стеклянную посуду, испачканную остатками пищи: сколько бы ее ни мыли снаружи, внутри она все равно останется грязной, и эта грязь будет видна через прозрачное стекло. То же самое происходит и с душой человека, который стремится только внешне выглядеть добродетельным. Беда только в том, что его «грязь», его неправоту видят все, кроме него самого. Окружающие такого человека избегают, а он думает, что все его искушают, и не удивляется тому, что вокруг все «неправы», а он один «прав». Может быть, мы и не до такой степени поддаемся страстям, но в большей или меньшей мере каждый из нас поддается им в иные периоды и ищет себе оправдания в чужих проступках и ошибках.
Конечно, мы не должны нарушать посты из-за того, что считаем какие-нибудь добродетели ничего на значащими. Необходимо понимать связь между внешним и внутренним, сознавать, для чего все делается: какова, например, цель послушания или различных телесных подвигов: поста, поклонов, бдения, посещения богослужений.
Спаситель, пророчествуя о кончине мира, говорит следующие слова (по-славянски они звучат гораздо более емко и мудро, чем в русском переводе): Внемлите же себе, да не когда отягчают сердца ваша объядением и пиянством и печальми житейскими, и найдет на вы внезапу день той: яко сеть бо приидет на вся живущия на лицы всея земли (Лк. 21, 34–35). С одной стороны, здесь говорится о том, что нужно себя ограничивать, поститься и не слишком поддаваться житейским заботам, думать прежде всего о небесном. Но посмотрите, с каких слов начинается это поучение Спасителя: внемлите же себе, то есть, смотрите не на других людей, которые вам как будто мешают, а наблюдайте за собой. Можно сказать, что эти два слова внемли себе уже являются величайшим, самым мудрым наставлением, какое только можно дать любому человеку. А чему внимаем мы? Мы ведь смотрим по сторонам! Значит, мы не поступаем так, как учит Евангелие, не следуем словам Спасителя.
И далее Господь наш Иисус Христос говорит: Бдите убо на всяко время молящеся, да сподобитеся убежати всех сих хотящих быти, и стати пред Сыном Человеческим (Лк. 21, 36). Давайте объединим слова, касающиеся собственно духовной жизни, с теми, в которых говорится, какими средствами при этом нужно пользоваться: Внемлите же себе… Бдите убо на всяко время молящеся. Вот вам и заповедь об умном делании, о внутренней жизни, и способ избежать прегрешений во внешних делах, то есть объедения, пьянства, увлечения различными житейскими заботами. Наставления, более полного, чем это, дать нельзя.
Мы же, вместо того чтобы следовать этому наставлению, наблюдаем за другими, и ни о какой непрестанной молитве, ни о каком очищении сердца у нас и речи быть не может. Виноваты обычно все и всё, только не мы: старица, настоятельница, духовник, соседки по келии, старшая сестра по послушанию, благочинная, эконом, скверная погода, открытая форточка, неудобная одежда, плохая или же чересчур хорошая трапеза (это тоже бывает для кого-то плохо), недостаток подвигов или, наоборот, неожиданный их избыток. В этом случае совсем не понимаешь, что делать и как помочь человеку: сегодня он желает класть поклоны, а завтра хочет спать, сегодня он мечтает поститься, а завтра подавай ему пирожное. Но самое главное то, что человек не понимает цели духовной жизни, которая состоит в очищении его сердца. И послушание, и откровение помыслов, и Иисусова молитва, и посильные для нас подвиги — все имеет целью очищение сердца.
Вспомним, как, например, рассуждает о телесных подвигах авва Дорофей, живший в то время, когда люди подвизались очень строго. Он говорит, что настоящий подвиг служит средством для смирения, и удручение плоти приносит пользу лишь тогда, когда мы от этого смиряемся. Если же подвиги такого действия не производят, то они не только излишни, но и вредны, к тому же часто приводят нас к гордости. Несколько дней мы гордимся, а потом силы наши исчерпываются, мы изнемогаем, унываем, отчаиваемся и бываем вынуждены оставить свой чрезмерный подвиг. А для нынешних людей даже самое скромное понуждение себя оказывается по большей части чрезмерным, потому что мы все очень немощные. Как человек бывает в старости немощен, так и человечество уже немощно: оно старо и потому истощено. Кроме того, всевозможные природные катаклизмы, издержки современной цивилизации, наши собственные грехи и грехи наших родителей сделали нас людьми чрезвычайно слабыми и больными. Святитель Игнатий еще в середине XIX века говорил: кажется, болезнь становится общественным бедствием.
И при всей нашей немощи мы претендуем в духовной жизни на нечто особенное: кто-то ищет послушания непременно такому старцу, как Антоний Великий, или мечтает быть учеником Иоанна Златоуста, потому что ему хочется, чтобы с ним много и красиво говорили; другой желает так сильно смириться, что весь просто исходит от злости, третий настолько горячо «любит» ближнего, что если кто-то ему в этом препятствует, он готов убить его на месте…
Если мы желаем добиться какого-то результата, давайте возьмемся за дело. Ведь если человек хочет, например, есть, то непременно будет думать о том, как добыть себе пищу. Когда кто-то из вас не успевает на обед, задержавшись на послушании, предположим, на час или два, то потом он все равно идет в трапезную, и если оказывается, что там для него ничего не оставили, то человек начинает раздражаться, искать справедливости, а если даже найдет в себе силы смолчать, то внутри у него все кипит. В конце концов он соскребает со дна кастрюли остатки подгоревшей каши и съедает их. Это понятно всем: человек голоден — и ни у кого не возникает никаких вопросов. Но когда дело касается духовной жизни, то никто почему-то не желает довольствоваться остатками. Все уже съедено, а человек хочет, чтобы его накормили как в праздничный день. Но это невозможно. Почему-то мы всё понимаем, когда дело касается нашего желудка, а когда речь идет о спасении нашей души, то не понимаем уже ничего и стремимся приобрести то, что приобрести невозможно. Мы пренебрегаем той возможностью для духовного преуспеяния, которая нам предоставляется, и не прилагаем никаких усилий для ее реализации, потому что на самом деле нам безразлично наше духовное состояние. Значит, здесь просто действует лукавство. Мы предаемся нерадению и, подобно фарисеям, ищем для себя оправдания в каких-то внешних обстоятельствах и укоряем других людей.
Таким образом, истинная ревность должна быть направлена на очищение своего сердца. Все, что совершается ради этого, — ценно, причем то, что в этом отношении приносит больше пользы, имеет и бóльшую цену. Ложная же ревность — это любовь воображаемая вместо истинной, это преждевременные подвиги, это стремление к такому смирению, которое нам не по силам, это оправдание себя отсутствием истинных наставников или мнение о том, будто мы и сами всё понимаем, поскольку читаем святых отцов. На самом деле, как я уже говорил, мы превращаем святоотеческие наставления в предание человеческое, искажая их смысл. И, конечно же, в таком случае никакого преуспеяния у нас не будет: время пройдет, а мы останемся всё те же.
Святитель Игнатий говорит: если человек, пребывая в монастыре, не приобрел покаяния, то он становится даже хуже, чем был тогда, когда только пришел в обитель. Вначале он имел ревность, искреннее стремление к духовному совершенству, а потом привык к монастырским будням, остыл, и все его представления извратились: он начал приобретать те страсти, которых у него в миру не было, и развивать те, которые действовали в нем слабо. И даже если человек имеет непрестанную молитву и великую благодать, но не заботится об очищении своего сердца, то поступает неправильно, не по-евангельски, принимая средство за цель, то есть средство к спасению — за само спасение.
***
Вопрос. Батюшка, поясните, пожалуйста, как применить к духовной жизни пример, касающийся остатков пищи.
Ответ. Если человек голоден, а ему говорят, что он не может поесть, потому что трапеза уже давно закончилась, то он ведь этим не успокаивается, раздражается, пока наконец не поест что придется. А когда дело касается духовной жизни, тогда он проявляет какое-то спокойствие, не ищет, чем бы насытить свою душу, а оправдывает себя тем, что у него нет для этого возможности. В результате становится очевидным, что настоящего духовного голода у него нет и он просто лукавый человек. Это не значит, что для утоления духовного голода надо каждый раз подбирать «остатки из котла». Кто имеет истинную ревность, тот всегда будет снимать сливки.
Мы постоянно оправдываемся: нет возможности, не те времена, нет наставников, никто толком ничего не объясняет. А что, собственно, нужно объяснять? Внемлите же себе… Бдите убо на всяко время молящеся — что тут еще растолковывать? Ведь были же подвижники, которые вообще не имели руководителей. Паисий Величковский говорит о том, что если нет опытного наставника, то наставления в умном делании можно заимствовать из святых отцов. Нет наставника, так что же, все уже и пропало?
Есть такой украинский анекдот. Человек идет по берегу речки, а его кум в это время тонет и кричит: «Кýмэ, кýмэ, рятýйте!» — то есть: «Спасайте!» А тот ему в ответ: «Не тратьте, кýмэ, силы, та й спускайтэся на дно!» Так и у нас: что силы тратить? Пойду на дно — и все!
Как можно себе такое позволить? Значит, мы не понимаем, что такое вечная жизнь, вечное блаженство и вечные муки. Мы не осознаём и того, что такое грехи. Не замечаем, что у нас в душе уже сейчас преддверие ада, что уже сейчас мы страдаем: из нашего сердца бьет некий грязевой поток, изливаются помои греха, оскверняющие ум, душу и уста, через которые все это передается другим, а нам это безразлично. Но зато мы утверждаем, что имеем любовь к ближним. Как одно с другим может совмещаться?! Как можно дойти до такого ослепления, чтобы кипеть злобой к ближним, переполняться презрением к ним, осуждением их, блудной нечистотой, тщеславием, многими другими страстями и при этом считать, будто мы имеем любовь к людям?
Бывает, на мгновение благодать смягчает сердце человека и он чувствует любовь, но потом благодать его покидает — и в нем снова начинает действовать страсть. Тогда человек осознаёт, что это чувство было лишь особенным действием благодати, а саму добродетель любви он себе еще не усвоил. Мы же, напротив, ощутив в себе малую любовь (если только она истинная), думаем, что она присуща нам всегда, а все бесчисленные страсти и пороки, которые нас непрерывно мучают, случайны. Каждый день мы по сто раз падаем и все-таки продолжаем думать, что это случайности: и одно случайно, и другое, и третье; а то немногое доброе, что в нас есть, якобы постоянно. Почему же мы делаем столь абсурдный вывод?
Повторяю: истинная ревность состоит в очищении своего сердца. Кто этим не занимается, у того ревности нет, и его оправдания — это пустые слова, лукавство. Таким людям можно ответить фразой из Евангелия: Как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста (Мф. 12, 34). Когда человек начинает себя оправдывать, а всех других хулить и осуждать, это происходит от избытка сердца — от избытка скверны, которая в нем есть: гордости, тщеславия и других страстей.
Итак, самый лучший подвиг для всех нас — для молодых и старых, ревностных и нерадивых, умных и глупых — один: следить за своим сердцем. Мы не способны как-то особенно подвизаться, например строго поститься, поэтому все внимание, все силы души надо устремить к очищению сердца. Если даже откровение помыслов и Иисусова молитва совершаются ради этого, то тем более — все остальное.
Вопрос. Допустим, я совершила какой-то неправильный поступок и меня за это справедливо ругают, но у меня, по человеческой немощи, внутри все протестует. Как быть?
Ответ. Если тебя обличают справедливо, значит, нужно терпеть, стараться сделать правильный вывод и укорить себя: «Какая я немощная, не могу вытерпеть даже справедливого обличения». Хотя на самом деле должно терпеть и незаслуженный укор. И в любом случае, когда человеческих сил не хватает — а это бывает почти всегда, — нужно прибегать к помощи Божией, непрестанно молиться Иисусовой молитвой, просить Господа, чтобы Он укрепил против того или иного греха: обидчивости, гнева и так далее.
Вопрос. А что более всего помогает при обидчивости? Как от нее избавиться?
Ответ. На семь бед один ответ: во время действия любой страсти лучшее средство — молитва Иисусова. Во-первых, можно молиться против помыслов обиды. Во-вторых, может быть, иногда можно молиться и за того человека, который обижает, стараться сделать ему приятное, смиряться перед ним. Если хватает сил, самому искать случая потерпеть именно этого человека, действовать себе наперекор, «тренировать» себя и таким образом упражняться в терпении. Правда, так нужно поступать, лишь посоветовавшись со старицей, потому что можно и не выдержать.
Вопрос. Почему вы говорите, что наша цель — это очищение сердца, ведь есть более важная цель — спасение?
Ответ. Что значит «более важная цель»? Очищение сердца — это и есть средство к достижению спасения, об этом сказал Сам Господь: Блажени чистии сердцем: яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8). А зреть внутри себя Господа и означает спастись: если мы еще в этой жизни приближаемся к Богу, то тем более приблизимся к Нему в жизни будущей.
Все заповеди: и заповедь о покаянии покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 3, 2), и заповеди о нищете духовной и о любви к Богу и ближнему, и все прочие — так или иначе ведут к спасению. Мы спасаемся только через исполнение заповедей, в том числе и одной из важнейших — об очищении сердца, потому что, очистив сердце, мы будем иметь возможность жить по Евангелию. Если, имея нечистое сердце, мы не способны даже говорить доброе, то как же сможем совершать добро на деле, когда мотивы наших поступков в действительности злы?
Кто хотя бы немного к себе внимателен, тот замечает, что если он захочет иногда совершить какой-то добрый поступок, например кротко повести себя с ближним, то тут же впадает в раздражение, осуждение или какую-нибудь иную страсть, и его искреннее желание заканчивается скандалом. Отчего это происходит? Оттого что мысли у нас в уме одни, а чувства и помыслы, которые исходят из сердца, совсем другие, и, пока мы не очистим сердце, подобное будет происходить с нами постоянно. Повторю: наше спасение совершается через очищение сердца. Можно даже сказать, что очистить сердце — это все равно что исполнить все заповеди.
Вопрос. Как очищать сердце, если нет сердечной молитвы?
Ответ. Сердечная молитва даруется Богом с определенной целью. Иным она дается сразу (что, однако, бывает редко), и впоследствии от них потребуется отчет об этом. Иные достигают такого состояния постепенным подвигом. Но мы очищаем сердце даже тогда, когда молимся молитвой устной. Некоторые думают, что когда молитва опускается в сердце, то, подобно щетке, все в нем чистит, а от нас больше ничего и не требуется. Нет, очищение сердца происходит тогда, когда мы противимся тем или иным страстным помыслам. Постоянная борьба, сопротивление своему падшему естеству, понуждение ума пребывать, так сказать, внутри евангельских заповедей, не нарушать их — все это и очищает наше сердце.
Вопрос. Когда действует, например, страсть уныния, то понимаешь, что нужно с ней бороться, но тебе словно не хватает сил и поддаешься ей даже до слез. Это происходит от недостаточной ревности или от сильного действия страсти и отсутствия благодати?
Ответ. Даже если бы у нас была пламенная ревность, все равно невозможно было бы в одно мгновение победить сразу все страсти — на это необходимо время. Бывает, что человек очень страстен из-за прежней своей греховной жизни или из-за врожденных пороков, греховных наклонностей. И ему в борьбе со своими многочисленными тяжкими страстями нужно проявить особую ревность — бóльшую, чем тому, кто от правильного воспитания или от добродетельной жизни имеет природную или приобретенную чистоту. Поэтому часто мы видим, что человек, имеющий сильные страсти, имеет и пламенную ревность. А иногда случается и наоборот: сердце у человека добродетельное, а ревность в нем слабая, отчего он может растерять и то, что ему дано природой или воспитанием. Поэтому сильное действие страсти совсем не обязательно связано с отсутствием ревности. Нужно рассматривать каждый случай в отдельности и выяснять, почему усилилась страсть. Может быть, человек действительно обленился, потерял ревность, а может быть, на него нападает диавол, и Господь ожидает от человека усиленной борьбы.
* Беседа в Свято-Игнатьевском скиту Ново-Тихвинского женского монастыря, 19 декабря 1999 года.