Схиархимандрит Авраам
Благая часть

Том 1. О помощи смирения в борьбе со страстями

О помощи смирения в борьбе со страстями*

Вы задавали мне вопрос о том, как смирение помогает бороться со страстями, и я обещал посвятить этой теме отдельную беседу. В своих рассуждениях я буду опираться на святоотеческое учение. Здесь уместно привести слова святителя Игнатия (Брянчанинова), который говорил, что его учение — не его, но святых отцов. В беседе о смирении я так же буду исходить не из своего опыта (в этом отношении весьма скудного), а из мнения святых отцов.

В начале беседы мне хотелось бы привести две пространные цитаты из творений преподобного Григория Синаита. Я уже говорил вам, что вышла хорошая книга — перевод сочинений Григория Синаита, ранее не публиковавшихся. Этот перевод отличается в лучшую сторону от тех текстов, которые помещены в русском и славянском «добротолюбии». В новом издании мы находим более точный перевод с греческого языка.

Итак, цитата: «Говорящие или что-нибудь выполняющие без смирения подобны строящим дом зимою или без цемента. Опытом и разумом найти и постичь смирение есть счастье очень немногих. Распространяющиеся о нем словесно похожи на измеривающих бездну. Мы же, слепые, отрочески догадывающиеся об этом великом свете, скажем немногое»[1]. обратите внимание на нижеследующие слова: «Настоящее смирение не имеет смиренной речи, ни смиренного вида, не понуждает мыслить смиренное, ни, смиряясь, упрекать себя. Хотя все эти признаки и образы смирения суть как бы разновидности его, но само смирение есть благодать и дар свыше»[2]. Все перечисленное: смиренная речь, смиренный вид, смиренная мысль о себе, самоукорение — является лишь средствами к достижению смирения. Здесь уместно вспомнить и выражение старца Силуана. Я не помню точно его слова, но смысл их такой: есть смирение аскетическое и есть смирение Христово. Нечто подобное говорит и его ученик архимандрит Софроний (Сахаров). Смирение аскетическое достигается подвигом и в значительной степени благодаря самопонуждению, оно — результат человеческой деятельности. Смирение же Христово — это благодать свыше. О том же говорит Иоанн Лествичник: тщетно трудится тот, кто пытается описать смирение словами. Попытка описать смирение равнозначна попытке описать благодать.

Другой фрагмент: «существуют, как говорят отцы, два смирения: а) считать себя низшим всех и б) приписывать свои добрые дела Богу. Первое — начало, второе же — конец смирения»[3]. Только не надо думать, что от одного желания стяжать совершенное смирение мы сможем достигнуть его одним усилием ума или воли и будем иметь всегда. Ведь даже если мы понимаем, что какая-то добродетель (в частности, то же смирение) выше всех прочих добродетелей, то это не значит, что мы приобретем ее от одного нашего понимания. Все приобретается постепенно.

Продолжим цитирование: «Ищущим его (смирения. — Схиигум. А.) следует сознавать и иметь в уме три таких предмета размышления: 1) что они грешнее всех людей, 2) отвратительнее всего творения, как противоречащие своей природе, и 3) несчастнее бесов, как демонские рабы. Смиряющийся так должен говорить: „Точно ли я знаю грехи людей, каковы они и сколько их? превосходят ли они или равняются моим грехам? Вследствие незнания будем, душа, считать себя ниже всех людей, как землю и прах под их ногами. И как мне не считать себя гнуснейшим всех тварей, когда они соответствуют своей природе, с какою рождены, я же по неизмеримым беззакониям уклонился от природы? Подлинно звери и скоты чище меня, грешника. потому я, низвергающий себя до ада и лежащий в нем прежде смерти, ниже всех. да и кто не знает и не чувствует, что грешник низменнее даже бесов, как их раб, послушник и наследник с ними тьмы еще здесь?! В самом деле, он, несчастный, ожесточеннее бесов и, управляемый ими, пострадает чрез это, наследовавши с ними бездну. обитающий прежде смерти в земле, аде и бездне! Как ты осмеливаешься именовать себя праведным, обратив себя злыми делами в грешного, нечестивого и в беса? Горе прельщению и заблуждению твоему, бесноватый, пес грязный, посылаемый за это во огонь и тьму!“»[4]

что сказать об этих словах святого Григория? Если какой-нибудь новоначальный начнет себя понуждать произносить их от всей души, то он, пожалуй, может прийти в уныние. Но, скорее всего, это окажется для него только игрой, неким фарисейством: мы знаем, что смирение — это хорошо, и поэтому, произнося о себе смиренные слова, начинаем думать, будто уже имеем такую добродетель, однако наше сердце эти слова не принимает, оно не убеждено в их истинности. Спаситель говорит: Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11, 29). Значит, смирение — это добродетель, которая должна быть укоренена именно в сердце, она не должна исходить из одного лишь ума. Поэтому приведенные григорием Синаитом слова уместно произносить тому, кто уже достиг состояния, при котором они отзываются в его сердце и оно чувствует их справедливость. Для нас же правильнее было бы усердно молиться, каяться, а когда в нашем уме вдруг начнут возникать подобные смиренные мысли, тогда мы, ориентируясь на прочитанное у преподобного Григория, поймем, что имеем правильное душевное состояние, движемся в правильном направлении. Таким образом, приведенное мною поучение указывает нам некие ориентиры на пути к достижению смирения. Если же мы сразу начнем произносить такие слова, пусть даже не вслух, а только мысленно, то это, скорее всего, будет просто смиреннословием. И конечно, во всем, что касается приобретения смирения или любой другой добродетели (как, впрочем, и борьбы с какой угодно страстью) необходимо советоваться со старицей или духовником и ничего не предпринимать самостоятельно, самочинно, чтобы не допустить из-за ложной ревности какой-нибудь грубой ошибки.

вот еще одно изречение Григория Синаита, мне кажется особенно полезное и, так сказать, жизненное. несмотря на некоторую свою откровенность и даже беспощадность, оно может оказаться утешительным для тех людей, которые испытывают сильные брани.

«Есть семь взаимно входящих и друг от друга порождающихся, но различных способов, ведущих и руководствующих к ниспосылаемому Богом смирению»[5], то есть еще не являющихся собственно смирением, но приводящих к этой добродетели. Мы иногда называем сами эти способы смирением, но лишь условно. Истинное же смирение посылается от Бога — это действие Божественной благодати, которое неизъяснимо, как говорят и Иоанн Лествичник, и Силуан Афонский, и многие другие подвижники. Итак, «есть семь взаимно входящих и друг от друга порождающихся, но различных способов, ведущих и руководствующих к ниспосылаемому Богом смирению: молчание, смиренномудрие, смиреннословие, смиренная одежда, самоунижение, сокрушение духа и отнесение себя всюду к последним. Разумное молчание рождает смиренномудрие. от смиренномудрия проистекают три вида смирения: смиренное словопроизношение, смирение и нищета в одежде и постоянное самоукорение. Эти три образа смирения дают начало сокрушению, производимому попущением испытаний и называемому промыслительным наказанием и смирением посредством демонов. Сокрушение самым делом легко поставляет душу в ее чувстве ниже всех и последней из всех, как раболепствующую всем. Два этих вида приносят совершенное и богодарованное смирение, называемое силой и совершенством всех добродетелей. оно свое исправление приписывает Богу. Итак, первый из всех образов смирения — молчание, от которого рождается смиренномудрие»[6].

Под смиренномудрием, судя по внутренней форме слова, подразумевается смиренное о себе мудрование, смиренномыслие. конечно, это еще не сердечное смирение, но тем не менее шаг к нему: человек перестает мнить, будто он собой что-то представляет, будто он обладает какими-то добродетелями или достоинствами. Смиренномудрие «производит три вида смирения; три образуют один — сокрушение. сокрушение рождает седьмой вид, или подчиненный всем образ первого смирения, которое называют промыслительным. Промыслительное же смирение приносит в душу ниспосылаемое Богом совершенное, истинное, необразное смирение»[7]. обратите внимание на нижеследующие слова, потому что они относятся ко всем нам: «Первое, то есть промыслительное смирение, возникает при таких условиях. если человек, предоставленный самому себе, нравственно побежден, порабощен и испытывает над собой господство всякой страсти и помысла, то, не встречая помощи ни от дел, ни от Бога и совершенно ни от кого и почти впадая в отчаяние, не может, угнетаемый отовсюду, не сокрушиться. Он считает себя низшим всех и последним рабом, худшим самих демонов, как побеждаемый ими и подпавший их тиранству. Это и есть промыслительное смирение. После него Богом подается свыше второе — высшее — смирение, которое представляет собой Божественную силу, действующую во всем и производящую все. Благодаря ей человек, всегда видя себя орудием божественной силы, совершает с ее помощью удивительные Божии дела»[8].

Итак, мы видим, что, по учению Григория Синаита, никто не может стяжать истинного смирения, если не испытает смирения промыслительного, то есть постоянного ощущения собственной немощи. Обойти этот этап нельзя. Такое сокрушение возникает в человеке оттого, что он видит свои бесчисленные падения и совершенно ни от кого не получает помощи. Конечно, причины наших грехопадений — в нашей собственной гордости, лукавстве и нерадении, но тем не менее эти падения способствуют смирению. В момент, когда человек испытывает столь ужасное состояние духа, он ощущает некую богооставленность, даже как бы несправедливость по отношению к себе. под падениями здесь нужно понимать не совершение смертных грехов или хотя бы грехов на деле, а падения мысленные, как об этом говорит святитель Игнатий (Брянчанинов). Грехи, совершаемые на деле, в особенности смертные, лишают человека благодати, и тогда он уже не в состоянии трезво взглянуть на то, что с ним происходит, ибо вразумляет человека именно благодать. Постоянно подвергаясь мысленным падениям, человек смиряется настолько, что видит: без Бога он не может сделать ничего. Он на деле, самым глубочайшим образом, сердцем, всем своим существом, познаёт правоту изречения Спасителя: Без Мене не можете творити ничесоже (Ин. 15, 5).

Однако подобное бывает только с тем, кто ведет духовную брань, кто вступил в борьбу с грехом. Большинство людей совсем не замечают происходящего с ними. Иной человек готов стонать от своей беспомощности и своего богопротивного поведения, от того, что он бесконечно оскорбляет Бога, а иной, рядом с ним совершающий грехи гораздо большие, даже и не замечает, что грешит, и чувствует себя совершенно спокойно и беспечально. К ощущению своей преступности пред Богом, своей совершенной немощи, а через это — к сердечному сокрушению еще нужно прийти. это также действие благодати Божией, несмотря на то что такое сокрушение приносит человеку глубокую печаль и сильнейшие переживания. Бывает, что мы находимся в унынии или почти отчаянии от того, что бесконечно падаем и никак не можем исправиться. В эти моменты надо понимать, что такое состояние неизбежно, что мы обязательно должны через него пройти.

Не думайте, что смирение — это нечто, прививаемое человеку искусственно. немощь души познаётся нами опытно. Человек должен не один раз, а тысячекратно убедиться в своей совершенной беспомощности, греховности и даже лукавстве. И когда он уже окончательно в этом убедится, когда поймет, что без Бога не может сделать совершенно ничего, когда полностью в себе разочаруется, только тогда и начнет действовать в нем благодать Божия. еще раз говорю, смирение — это не что-то внешнее, это — самопознание. Насколько я понимаю, смирение такого рода старец Силуан и называет аскетическим. Под Христовым же смирением он имеет в виду действие благодати Божией, которая сходит в душу человека, подготовленную таким, я бы сказал, человеческим смирением.

Нужно добавить, что в молитве смирение имеет исключительно важное значение. Святые отцы говорят: «Сколько ты преуспел в смирении, столько ты преуспел в молитве». А также: «Смирение рождает молитву, а молитва — смирение». что это значит? Когда человек по-настоящему смиряется, чувствует свою совершенную беспомощность и видит, что никто ему ничем помочь не может и что даже Бог помогает ему будто бы неохотно, как бы отворачиваясь от него, тогда он начинает молиться от всей души, всем своим существом. Он начинает действительно вопиять к Богу, умолять Его, требовать у Него помощи, пытается «докричаться» до Бога, как будто Тот его не слышит. конечно, в том, что Бог нас «не слышит», наша вина. По нашей душевной немощи нам иногда кажется, что Бог проявляет к нам безразличие. Однако Бог на такой наш, можно сказать, хульный помысел никак не реагирует, снисходит к нам и прощает нас, лишь бы мы молились ему искренне.

Он Сам поучает нас в Божественном Евангелии, чтобы в молитве мы были дерзкими. в одной притче из Евангелия от Луки Господь уподобляет молящегося человека некоему просителю, который приходит к своему другу в полночь, то есть в самое неподходящее время. Пришедший начинает стучать в дверь, нарушает покой друга, тот же отвечает: «Я не могу встать, уже поздно, я и мои дети спим». Но пришедший все же проявляет наглость (ведь по-человечески это действительно наглость), продолжая стучать, отчего друг вынужден встать и дать просимое, лишь бы его оставили в покое. Вот как Спаситель учит нас молиться. Он говорит, что если не отворят вам по дружбе, то по вашей дерзости и неотступности отворят вам (см. Лк. 11, 8).

Поэтому когда мы, с одной стороны, осознаём, что должны исполнять заповеди, а с другой — не находим для этого совершенно никаких сил, когда мы чувствуем, что бесконечно падаем, что абсолютно беспомощны, тогда мы начинаем от всей души вопиять к Богу. Тогда наша молитва становится искренней, в ней появляется и внимание, и, самое главное, в ней появляется чувство. Можно образно, с некоторым дерзновением сказать, что Бог для нас оживает. До сих пор мы молились Богу сухо, обращались к Нему как к какому-то далекому и непонятному Существу, а когда от своей внутренней боли, от безысходности мы начинаем к Нему вопиять, Он становится для нас живым существом, мы чувствуем Его присутствие, знаем, что Он слышит, понимает нас, внимает нам. И одно это уже приносит нам некоторое облегчение, надежду, а иногда и помощь.

Таким образом, смирение действительно рождает в нас истинную молитву, но только в том случае, если мы подлинно хотим соблюсти заповеди, исполнить добродетели или победить страсти. Когда мы для себя решили, что ни в коем случае не должны согрешить, тогда мы и молиться будем изо всех сил. Когда же мы считаем, что тому или иному греху можно поддаться: мол, ничего страшного в этом нет и Бог нас простит, — тогда, конечно, истинной молитвы не будет, да и быть не может. Собственно, зачем тогда молиться, о чем просить, если мы уже заранее сдались? Настоящее смирение бывает тогда, когда мы проявляем мужество, твердость в исполнении заповедей. Именно это желание на деле следовать воле Божией дает человеку, как выразился один подвижник, познание своей немощи. А познание своей немощи естественно рождает ту единственную добродетель, которая может помочь человеку тогда, когда никто другой помочь не в состоянии, — молитву. И не обычную спокойную молитву, пусть даже и искреннюю, а именно исходящий из всего нашего существа вопль к Богу, словно бы вопль отчаяния, длящийся к тому же не одно мгновение, не несколько минут, а многие часы, дни и даже годы. Таким образом, смирение рождает молитву искреннюю, внимательную, непрестанную. Вот что значат слова исихия Иерусалимского о том, что смирение рождает молитву.

Святитель Игнатий говорит несколько иначе: непрестанная молитва приучает человека не надеяться на себя, — но это не противоречит приведенному нами изречению преподобного Исихия. Действительно, не только смирение рождает молитву, но и молитва рождает смирение. когда человек приобретает искреннюю молитву, в нем утверждается чувство того, что надеяться можно только на одного Бога; он чувствует необходимость изо всех сил понуждать себя лишь к одной, наиболее важной добродетели, без которой человеку не помогут и все прочие добродетели, — к молитве. Так что между молитвой и смирением существует тесная взаимосвязь: от опытного смирения, происходящего от бесконечных мысленных падений, появляется молитва, а от молитвы приходит смирение уже иного рода, — может быть, именно то благодатное смирение Христово, о котором говорит старец Силуан, — преображающее душу человека, изменяющее его так, что он во всем и всюду приучается полагаться только на единого Господа.

Очень важно понять, что необходимо изо всех сил понуждать себя противостоять греху, потому что в этом противостоянии человек и осознаёт свою немощь. Конечно, человек поневоле смиряется от своих падений. Но мы должны понимать, что наши падения — это следствие нашей духовной немощи, а не естественное состояние, с которым можно примириться. Мы должны постоянно бороться с грехом. И когда человек, напрягая все свои силы, чувствует, что не может справиться в этой борьбе один, он начинает от всей души вопить к Богу, прося Его помощи. Собственно, такое значение имеет смирение во внутренней борьбе человека с грехом.

Конечно, бывают такие самоуверенные, преуспевшие в лукавстве люди, которые каждое свое падение объясняют разными причинами: человек обвиняет в своем падении то какого-то другого человека, то плохую погоду, то свой плохой характер, то слабое здоровье. Он не может признать свои падения следствием собственной немощи, считает их не закономерными, а случайными. И падения у такого человека будут всё глубже, всё сильнее, они будут повторяться всё чаще: он начнет согрешать уже не мысленно, а на словах, потом — в делах. Может быть, дойдет и до совершения смертных грехов. И это будет продолжаться до тех пор, пока он волей-неволей не смирится, если, конечно, прежде того не потеряет совершенно ревности к исполнению заповедей. Ведь сознание его может измениться настолько, что человек скажет: а зачем это смирение мне вообще нужно? Буду наслаждаться жизнью, все так живут.

Поэтому смиряться нужно еще уметь, надо не искать различные оправдания, не выкручиваться, но смириться перед самим собой и сделать правильный вывод: я немощный, ничтожный человек и, как говорит Григорий Синаит, хуже скотов, хуже самих демонов, хуже всякой твари. К такому выводу приходишь естественным путем, к нему тебя приводит сама твоя внутренняя жизнь, если ты понуждаешь себя к исполнению Евангелия. Конечно, если у тебя свои жизненные принципы и ты заботишься только о том, чтобы всегда быть сытым, чисто одетым, чтобы тебя никто не обижал, чтобы ты не был на последнем месте, — тогда тебе, пожалуй, смиряться будет не для чего, да и не в чем. Другое дело — если ты поставишь своей жизненной целью исполнять евангельские заповеди: блаженны нищие духом (Мф. 5, 3) или возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22, 39); любите друг друга, как я возлюбил вас (Ин. 13, 34), то есть даже больше, чем самого себя; возлюби врага твоего (см. Мф. 5, 44); не гневайтесь всуе на ближнего (см. Мф. 5, 22); не судите, да не судимы будете (Мф. 7, 1) и прочие. если мы все эти необыкновенно возвышенные заповеди сделаем своими жизненными принципами, будем непрестанно содержать их в своем уме и стараться исполнять, то увидим, что наших сил на это не хватает и что мы постоянно грешим. Мы хотим исполнить заповеди — и не можем, падаем вновь и вновь — и только тогда познаём свою немощь.

Некий подвижник справедливо сказал, что евангельские заповеди научают человека осознанию своей немощи. Собственная немощь — это первое, что человек познаёт, когда пытается понудить себя к исполнению заповедей. А если Евангелие является для нас чем-то маловажным и несущественным, если мы только говорим, что верим в него и что мы христиане, а в жизни руководствуемся совсем иными принципами, тогда о соблюдении евангельских заповедей говорить, конечно, уже не приходится. Мы не почувствуем своей немощи, когда хотим непременно настоять на чем-то своем: допустим, добиваемся того, чтобы форточка в келии была открыта или закрыта в зависимости от нашего желания. Но кто в такой ситуации понимает, что ему необходимо уступить ближнему, а у него внутри все против этого восстает, и он едва-едва сдерживается от гнева — только тот и способен ощутить свою немощь. Он почувствует ее и в том случае, когда он уступит и форточка, допустим, осталась открытой: в келии холодно, и он всю ночь ворочается, но терпит и борется с собой, молится, чтобы не разгневаться. То, что я сейчас привожу в качестве примера, вроде бы пустяк, но в таких пустяках и проявляются наши добродетели или пороки.

Подводя итог, можно сказать, что существует две возможности для смирения. первая — когда в случае падений (желательно, чтобы эти падения были только мысленные) мы делаем вывод о своей немощи, а не оправдываем произошедшее какой-то случайностью, не уверяем себя, будто в следующий раз обязательно поступим иначе: мол, в этот раз мы согрешили нечаянно, хотя это «нечаянно» у нас бывало уже две тысячи раз. вторая — когда мы осознаём свою немощь в борьбе, противостоянии соблазну и страсти, едва-едва удерживаемся от греха и начинаем изо всех сил вопить к Богу, прося Его о помощи.

конечно, лучше, чтобы мы приобретали смирение от борьбы с грехом, но, безусловно, не избежать и невольных мысленных падений. Чем глубже, чем полнее человек убедится в своем бессилии, своей полной несостоятельности, тем сильнее, откровеннее начнет действовать в нем благодать Божия, укрепляющая его в исполнении заповедей и особенно в молитве, а от молитвы придут и все прочие добродетели. для того чтобы прийти к смирению от своих падений, необходимы некоторые условия, которые перечисляет Григорий Синаит: «молчание, смиренномудрие, смиреннословие, смиренная одежда, самоунижение, сокрушение духа и отнесение себя всюду к последним». Далее он поясняет: «Разумное молчание рождает смиренномудрие. от смиренномудрия проистекают три вида смирения: смиренное словопроизношение, смирение и нищета в одежде и постоянное самоукорение. Эти три образа смирения дают начало сокрушению, производимому попущением испытаний».

святитель Игнатий под смирением в одежде подразумевает то, что одеваться следует просто и прилично, одинаково избегая и роскоши и неопрятности. смиренное словопроизношение — это, думаю, понятно всем: надо говорить просто, не выражаться высокопарно. Наконец, очень важно и самоукорение, потому что без него невозможно приобрести промыслительного смирения, то есть смирения от демонов, от своих падений. Как мы сможем прийти к выводу о своей греховности и духовной немощи, если будем постоянно себя оправдывать?

***

Вопрос. Смирение Христово и смирение аскетическое — это два разных вида смирения или одно происходит из другого?

Ответ. Из прочитанного поучения Григория Синаита и слов старца Силуана понятно, что аскетическое смирение как бы подготавливает приход благодатного смирения, которое есть неизъяснимое действие Божественной благодати и которое, как говорит Иоанн Лествичник, даже не поддается описанию.

Вопрос. Как ведет себя человек, имеющий Христово смирение?

Ответ. смирение Христово может внешне никак не выражаться: человек не стремится его показать, поэтому неопытные люди могут его и не распознать. Например, праведного Симеона Верхотурского при его жизни никто не считал особенным, для всех он был обыкновенным человеком, портным. проявляется это смирение лишь по каким-то особым поводам.

Вопрос. Аскетическое смирение, как вы только что сказали, проявляется в том, что человек сам себя укоряет, смиреннословит, а потом, когда он смиряется настолько, что достигает смирения благодатного, он, если я не ошибаюсь, уже перестает себя укорять. Почему?

Ответ. Что такое самоукорение или смиренная речь? Это понуждение себя к смирению. А зачем понуждать себя к тому, что уже имеешь? Смиренный человек и так уже думает о себе плохо: даже если он обладает какими-то великими добродетелями и осознаёт это, то всё равно приписывает их Богу и самого себя считает ничего не значащим. Не мог ведь, например, Симеон новый богослов не осознавать той великой благодати, которую он имел. или отец Иоанн Кронштадтский, который говорил: «без Бога я ничто, а с Богом я нечто». Представьте себе: человек каждый день творил по нескольку чудес, даже воскрешал мертвых. Он не мог не осознавать себя человеком необыкновенным. И не только из-за того, что совершал чудеса. Он при этом всегда углубленно молился и чувствовал обилие благодати, которая через него действовала.

Известен случай, когда во чреве одной матери умер плод. Отец Иоанн выгнал всех из комнаты, молился, обливаясь потом, и затем сказал: «Богу угодно плод воскресить». Откуда он знал — он же не доктор, — что происходит во чреве матери? значит, в тот момент он чувствовал в душе нечто необыкновенное. Когда отец Иоанн служил литургию, то испытывал такой молитвенный подъем, что присутствовавшие в алтаре содрогались от благоговейного ужаса. но он все приписывал Богу, знал, что таким образом через него действует благодать Божия. В нем было истинное Христово смирение, которое не позволяло ему вознестись. Зачем же ему еще нужно было себя укорять? В таких подвижниках, как отец Иоанн, повторю, действует высшее смирение. Конечно, необязательно, чтобы они творили чудеса. Я просто привел очень яркий пример.

Вопрос. В письме святого Иоанна Златоуста к Олимпиаде сказано: «И Сам Христос, показывая, насколько важнее девства милостыня, скипетр который ты сама крепко держишь и за которую давно стяжала себе венец, изгнал из того сонма половину дев, так как они вошли без этой добродетели, лучше же сказать, потому, что они не владели ею в достаточной степени, — потому, что масло у них было, но не в достаточной мере, — а тех, которые вошли без девства, но облечены были добродетелью милостыни, принял с великой честью, называя их и благословенными Отца и призывая к себе, даруя им участие в Царстве Своем и провозглашая об их добродетели перед всей вселенной»[9]. Получается, что милостыня выше девства? Такое толкование притчи о юродивых девах показалось мне неожиданным: непонятно, причем тут милостыня?

Ответ. Надо иметь в виду, что святитель Иоанн Златоуст обращался к конкретному человеку, поощряя его к совершению определенной добродетели. Надо думать, что Олимпиада занималась в особенности именно подаянием милостыни, поэтому он и подбадривает ее в этом отношении. Олимпиада, как известно, была вдовицей, и он как бы утешает ее: не печалься, что ты не девица, ибо милостыня выше девства. Конечно, если у человека будет девство, но не окажется никаких других христианских добродетелей — молитвы, поста, бдения, милосердия, — то оно одно само по себе не принесет никакой пользы. Целомудрие без прочих добродетелей — это ничто. например, жрицы богини Артемиды, по самому уставу своего так называемого богослужения, должны были быть девицами, но, поскольку они жили в заблуждении, поклоняясь бесам, их девственность не имела никакого значения. у римлян был культ богини Весты, которой также должны были служить девицы.

целомудрие должно соединяться с определенными добродетелями, поэтому Иоанн Златоуст говорит, конечно же, правильно. Только не нужно его слова абсолютизировать так, будто бы милостыня вообще выше девства. Если взять только девство и только милостыню, то милостыня, конечно, выше. Но если мы говорим о милостыне с девством и милостыне без девства, то выше будет милостыня с девством. Так же и молитва девицы будет особенно угодна Богу. Целомудрие и вообще воздержание — даже у человека, который имел в прошлом плотские грехи, — почти приравнивается к девству и является великой добродетелью пред Богом. Поэтому умалять значение целомудрия никак нельзя. Это действительно особая жертва Богу, можно сказать, всесожжение Ему. Иоанн Златоуст объясняет притчу о десяти девах в узком смысле и применяет ее к данному случаю, толкуя елей как милостыню. Самое мудрое объяснение этой притчи, по моему мнению, принадлежит Серафиму Саровскому, который говорит, что елей — это благодать.

Вопрос. Расскажите, пожалуйста, какую грубую ошибку можно совершить из-за ложного смирения? Умом стараешься смиряться, а душа не смиряется. Ощущаешь это при искушении, скорбишь об этом, а потом опять все повторяется, падаешь даже в мелочах.

Ответ. что значит «ложное смирение»? Ложное смирение — это смирение показное. Во-первых, это напускной смиренный вид. Во-вторых, это смиреннословие: человек говорит о себе, что он великий грешник и хуже всех, а если его на самом деле оскорбят, он тут же возмущается и очень ревностно отстаивает свои права. В-третьих, ложное смирение проявляется в том, что человек мысленно повторяет какие-то заученные смиренные фразы, допустим изречения святых отцов о смирении, полагая, что он сам думает так искренне, но смысл этих фраз до его сердца не доходит.

Из сердца исходят не только помышления злая (Мф. 15, 19), но и вообще все человеческие помышления. человек, если можно так выразиться, мыслит сердцем: если он не убежден в чем-то сердцем, значит, он не убежден в этом совсем — будь то хорошее или плохое. Допустим, ты вычитал у Григория Синаита, что надо считать себя хуже всех. Ты ходишь и повторяешь: «Я хуже всех», но если твое сердце не соглашается с этими словами, значит, на самом деле ты так не думаешь. Твое смирение — воображаемое, ты просто мечтаешь о себе.

Поэтому самое главное — найти для себя ту меру смирения, которую ты искренне принимаешь сердцем, а уже от нее начинать двигаться дальше и понуждать себя к большему.