Схиархимандрит Авраам
Благая часть

Том 2. О молитве

О молитве*

Сегодня мы поговорим о молитве. Это тема очень важна, поскольку иметь правильное представление о молитвенном делании необходимо каждому человеку. Основой же нашей беседы будет учение о молитве Самого Господа нашего Иисуса Христа. Я буду пользоваться славянским текстом Евангелия: он точнее и выразительнее, чем русский перевод.

И бысть внегда быти Ему на месте некоем молящуся, и яко преста, рече некий от ученик Его к Нему: Господи, научи ны молитися, якоже и Иоанн научи ученики своя (Лк. 11, 1). Ученики Господа Иисуса Христа, конечно, понимали, что молитва есть одна из наиважнейших добродетелей, необходимых для спасения и угождения Богу. Видя, как продолжительно и истово молился их Учитель, они желали, чтобы Он преподал им это возвышенное, нужнейшее делание. Здесь сказано: Господи, научи ны молитися, якоже и Иоанн научи ученики своя. Фарисеи и ученики Иоанна Крестителя упрекали учеников Спасителя в том, что они не постятся и не молятся. Ученики же обращались к Господу Иисусу Христу с такой просьбой по неопытности или из-за недопонимания того, что общение со Спасителем уже само по себе выше всякой молитвы. Ведь что такое молитва, как не общение с Богом?

Господь не отверг их просьбу, выраженную хотя и наивно, однако же искренне. Рече же им: егда молитеся, глаголите: Отче наш (Лк. 11, 2). Он преподал им молитву, которую мы обычно называем молитвой Господней или, по первым ее словам, «Отче наш». Из слов Спасителя егда молитеся, глаголите можно видеть, что Он преподает не просто молитву, а учение о молитве, говорит о том, с каким настроением, Кому и как следует молиться. В нашей беседе мы будем основываться именно на таком подходе к словам Господа. Истолковывая молитву «Отче наш», мы сделаем для себя практический вывод о том, как нужно молиться.

Отче наш — в этих двух словах уже содержится все богословие и великая духовная наука. Спаситель учит нас обращаться к Богу и называть Его Отцом. Когда-то в древности было известно несколько имен Божиих, в течение веков постепенно открывавшихся израильскому народу через избранных пророков, таких, например, как Моисей. Обращаясь к Богу, Его называли различными именами. Эти имена, конечно, имели в себе глубокий смысл и приоткрывали тайну Пресвятой Троицы, тайны бытия Божия, однако же не были столь ясными и не предполагали столь дерзновенного обращения к Богу. В книге Бытия, например, Бог назывался Элохим, что значит «Боги», при этом глаголы, относившиеся к этому имени, имели форму единственного числа. Святые отцы усматривают в этом намек на тайну Пресвятой Троицы и, кроме того, на некое, выраженное в этой грамматической форме, учение о всемогуществе и безграничности Божества. В книге Исход встречается еще одно имя Господне, которое считается наиболее полно выражающим тайну бытия Божия — Иегова, то есть «Сущий» (по-еврейски, «Яхве»). Затем появилось имя Адонаи, которое переводится с еврейского как «Господь». Если же быть более точным, то это слово означает «господин мой».

Евреи верили в единого Бога, но им было приоткрыто и то, что Бог, хотя и един, но, по выражению Григория Богослова, «не одинок». Бог не должен быть слишком расширен или слишком замкнут. В первом случае это будет пантеизм или многобожие, а во втором — иудаизм или магометанство, в которых Бог как бы замкнут Сам в Себе и представляет из Себя Существо, лишенное любви, поскольку в Самом Себе распростирать ее Ему не на кого, в отличие от истинного Бога — Троицы, Лица Которой связаны Божественной любовью и распростирают ее друг на друга.

Впоследствии стало известно еще одно имя Божие, произносимое обычно как Саваоф, хотя это не совсем точное еврейское произношение. Смысл этого имени таков — «всемогущий, всесильный», причем слово «сила» в точном переводе также нужно передать с помощью формы множественного числа — «силы». Таким образом, стоит обратить внимание на то, что уже с древних времен в именах Божиих, таких как Элохим и Саваоф, приоткрывалось учение о Пресвятой Троице.

Теперь же Господь Иисус Христос открывает нам новое имя Бога, учит нас дерзновенно обращаться к Богу как к Отцу. Если в Ветхом Завете говорилось о всемогуществе, безграничности Божества, Его всевластии, то здесь речь идет о любви. Бог называется просто Отцом. Люди знакомы с устройством человеческой семьи и, естественно, понимают, что отец — это источник любви. Однако это имя вызывает и некий благоговейный страх, который обычно испытывают перед отцом дети (особенно в патриархальных семьях). Итак, в этом обращении соединяются страх и любовь. И мы учимся взывать к Богу, прежде всего, с дерзновенной любовью и доверием, понимая, что Он, как Отец, всегда желает нам одного только блага.

Но любовь не может быть сосредоточена только на Боге, она должна распростираться и на подобных нам людей. Поэтому, обращаясь к Богу, мы говорим: Отче наш — не «мой», а «наш». Если в имени Адонаи Господь называется «моим», то теперь Бог — «наш». Никто не вправе считать Бога по преимуществу Богом своим, но — Богом нашим, Отцом нашим. Значение слова «наш» человек понимает в той мере, в которой он приобрел любовь. Один подразумевает под этим своих близких, другой — родственников, третий — единоверцев, а четвертый — все человечество. Последнее понимание — самое полное и правильное. Отче наш означает «Бог всех», «Отец всех». И, молясь так, мы уже волей-неволей призываем те блага, о которых дальше говорится в этой молитве, не только на себя, но и на всех людей, которых имеем в виду, произнося слово «наш», а может быть, — и на все человечество. Вот как Иисус Христос уже первыми двумя словами (таким необыкновенно мудрым и тонким способом) учит нас любви к Богу, любви к людям. Это первое, что необходимо для правильной молитвы.

Отче наш, Иже на небесех или, как мы привыкли говорить, Иже еси на небесех. Это не значит, что Бог пребывает только на Небесах, а на земле Его нет. Мы должны понимать это так: наш Отец — это не тот отец, от которого мы родились, и родным для нас является не то, что кажется нам таковым на земле. Все истинно родное для нас находится в Царствии Небесном, а истинным Отцом является наш Бог, Который на Небесах. Поэтому наша любовь должна отвращаться от всего земного, от всего человеческого, пусть даже и не греховного, пусть сравнительно невинного и нейтрального, но отвлекающего нас от любви к Богу. Вот в каком смысле сказано на небесех.

Да святится имя Твое. Какое имя Божие нужно здесь подразумевать? Конечно же, то, которое названо в этой молитве: Отец, Отче наш. Его имя — это любовь, которая распростирается на всех людей, и она должна святиться. Это значит, что в наших душах, в наших сердцах, в наших отношениях, в наших поступках должна действовать любовь — вот чего нам следует просить. Бог не может освящаться, потому что Он свят и выше всякой святости, но Его имя, то есть то, что в нас именуется, то, что мы понимаем, то, что мы мыслим, — то должно освящаться, благодаря нашим делам, поступкам, мыслям, молитвам, ощущениям. Должно освящаться нашей жизнью, святиться в нас. Однако смысл имени Отец шире понятия любви, потому что любовь только свойство, а Отец — это носитель всех Божественных свойств, всех совершенств, в том числе и любви.

Да приидет Царствие Твое. Какое Царствие? Чего мы желаем, о чем просим? Конечно же, речь идет о Царстве Отца, всеобъемлющем, на всех распространяющемся Царстве всепрощающей любви. Мы должны желать того, чтобы повсюду воцарилась любовь. Государь, воцарившись в своей державе, налагает на всех подданных определенные законы и не терпит нарушений его воли. Так и нам необходимо стремиться к тому, чтобы воля Небесного Отца восторжествовала, а любовь как закон, преподанный Царем Небесным, распространилась на всех — прежде всего на нас, а через нас и на других людей. Вот чего мы должны просить в молитве.

Да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Чья воля? Воля Отца нашего Небесного. В чем же она может состоять? В любви всепрощающей и желающей спасения любому человеку, даже самому, с нашей точки зрения, презренному, отвратительному и далекому от Бога. Яко на небеси, и на земли. Как на небе все ангелы исполняют только Божию волю и потому имеют единую волю, а не каждый свою, в отличие от нас, так должно быть и у людей — нужно жить согласно одной воле, стремиться только к спасительной любви. А если в человеческих отношениях действует любовь, то в них, конечно, проявляются кротость, всепрощение, снисхождение, смирение друг перед другом, послушание друг другу и подобные добродетели, потому что никто не стремится к своеволию, а желает исполнять только волю единого Небесного Бога Отца. Напомню еще раз: все эти чувства необходимы нам во время молитвы для того, чтобы она была истинной, чтобы мы молились так, как научил нас Господь Иисус Христос, а не так, как нам представляется правильным по неопытности и ограниченности нашего разума.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь. — Хлеб наш насущный подавай нам на всяк день (Лк. 11, 3). Эти слова молитвы можно понимать чрезвычайно возвышенно. Например, святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что под хлебом насущным надо понимать хлеб сверхсущественный, то есть Тело Христово, которое всякий искренний христианин должен желать вкушать ежедневно. Если же мы по разным причинам не имеем такой возможности, то должны иметь хотя бы желание этого, некий духовный голод по этому сверхъестественному, сверхсущественному хлебу. Возможно и другое толкование: может быть, с некоторой натяжкой допустимо подразумевать под хлебом насущным благодать, которая питает человека. Как хлеб делает нас способными к обычной жизнедеятельности, так и благодать дает силы для жизни во Христе. Но можно понимать эти слова и совсем просто: хлеб насущный — это собственно хлеб или вообще пища. Таким образом, мы должны желать хлеба как пищи жизненно необходимой, которой мы поддерживаем свои силы. Эти слова Иисуса Христа очень соответствуют тому настроению, которое требуется при молитве: хотя человек не может не желать земного, потому что он нуждается в поддержании своей жизни, но он должен свести такие желания к минимуму, просить самого необходимого (что и подразумевается под словом «хлеб») и только на сегодняшний день. Если мы не будем заботиться о завтрашнем дне, то сразу отсечем все лишние заботы, что весьма и весьма нужно для того, чтобы совершать молитву внимательно, правильно.

И остави нам грехи наша, ибо и сами оставляем всякому должнику нашему (Лк. 11, 4). Человек, имеющий хотя бы минимальный молитвенный опыт, понимает: если мы имеем на кого-то зло, кого-то осуждаем или испытываем к кому-то неприязнь, то этим как бы пресекаем действие благодати и молитва наша падает подобно раненой птице, потому что чувство неприязни лишает нас дерзновения.

Одной из самых главных целей нашей молитвы к Богу является просьба о прощении грехов. Нет человека, который «жив будет и не согрешит», как сказано в богослужебных текстах, и всякий из нас — даже тот, кто по своим делам почитался бы святым (совершал чудеса, имел дар пророчества и стяжал прочие сверхъестественные великие добродетели), — должен сознавать, что он человек грешный и нуждается в милости Божией. Если мы хотим получить прощение грехов, то и сами обязаны всё простить должникам нашим.

Многие из нас удивляются тому, что не преуспевают в молитве. Одной из причин медленного преуспеяния или даже полного его отсутствия является то, что мы испытываем по отношению к нашим ближним неприязнь, не хотим прощать им то, что почитаем за долги перед нами. Неважно, в действительности они виноваты или это нам только кажется, — мы должны всем и все простить. Только тогда мы можем рассчитывать на то, что Бог в молитве услышит нас и отпустит нам грехи. Он простит нас в такой степени, в какой мы сумели или, вернее, захотели простить наших должников.

И не введи нас во искушение (Лк. 11, 4). Испытание приходит к нам как бы извне, искушая нас прежде всего через ум. Например, если нас постигла какая-либо болезнь, а мы от этого пришли в ропот, — это значит, что мы поддались искушению. Если же мы испытываем даже очень тяжкую скорбь, но при этом сохраняем кротость, смирение, благодушие, то искушение не приносит нам вреда. Таким образом, результат нашей борьбы с искушением зависит от того, как мы умом отнесемся к приходящему испытанию.

Не введи нас во искушение. Мы должны просить у Бога, чтобы нам именно не войти в искушение. Когда оно находится вовне, когда это, как говорят святые отцы, «прилог», тогда нам еще можно выйти победителями. Когда же мы уже вошли умом в искушение и начали соблазняться сладостью греха или, наоборот, роптать и унывать (неважно, искушает нас враг сладостью или горечью), то мы уже оказались побежденными. Когда мы ропщем или унываем, то хотя скорбь и кажется нам чем-то горьким, но в самом ропоте или унынии также есть сладость греха, которой мы и прельщаемся. Поэтому-то, повторю, мы должны желать и просить у Бога, чтобы Он не попустил нам войти в искушение, то есть принять помыслы и оказаться умом внутри соблазна.

Но избави нас от лукаваго (Лк. 11, 4). В этих словах, конечно, проявляется наше смирение. Мы должны молиться Богу с чувством ненадеяния на себя, должны просить Его о том, чтобы Он избавил нас от лукавого, — потому что человек, который дерзновенно ищет испытаний, поддался гордости. Он проявляет самонадеянность и, как правило, падает. А человек, который постоянно просит Бога, чтобы Он сохранил его от греха, имеет надежду на то, что благодать Божия действительно его сохранит и будет помогать в борьбе с диаволом. В этих словах молитвы звучит также и предостережение против непонимания того, что сопротивление соблазнам и искушениям — это не просто борьба с самими собой, как может показаться неопытным людям. Да и мы сами, читающие святых отцов и знающие о существовании нечистых духов, забываемся и думаем, что боремся только с собой. Когда же мы читаем эту молитву, мы должны постоянно вспоминать, что все искушения происходят от диавола, и нужно непрестанно молиться Богу, чтобы Господь защитил, избавил нас от него, так как сделать это своими силами мы не можем.

Кроме того, диавол, который в Священном Писании называется и сатаной, и клеветником, и другими именами, здесь зовется лукавым для того, чтобы мы поняли: искушения и соблазны лукавы, диавол соблазняет нас, вводя в заблуждение, и поэтому нужно быть чрезвычайно внимательными. Диавол всякий раз искушает нас, изображая зло под видом добра: как изначально человек пал через обман, так и поныне каждый день падает из-за того, что его обманывает лукавый. Например, нам представляется справедливым наше негодование против тех людей, которые нас обижают — в этом и состоит лукавство диавола: он показывает справедливость нашей досады. Другие соблазны действуют так же, заставляя нас видеть запретное древо как доброе и приятное в снедь (см. Быт. 3, 6). Итак, мы должны быть чрезвычайно внимательны и при помощи Божественной простоты отвергать сатанинское лукавство, то есть следовать заповедям, не раздумывая о том, чтó препятствует их исполнению, не размышляя о якобы справедливых причинах, позволяющих эти заповеди нарушить.

Такие чувства и мысли мы должны иметь при любой молитве: «Отче наш», Иисусовой молитве (которую мы должны совершать непрестанно) или каком-либо другом молитвословии. Будет ли это личная, келейная или богослужебная молитва — смысл остается один и тот же. Молитва Господня — это универсальное учение Господа нашего Иисуса Христа, из которого произошли все молитвословия Православной Церкви. Богослов в любом нашем богослужебном тексте сможет найти мысли и чувства, которые содержатся в молитве «Отче наш». Они заложены в ней так же, как в маленьком семени какого-либо дерева или злака заключено будущее растение.

Но этим учение Господа Иисуса Христа о молитве не ограничивается. Сказав нам о тех чувствах, какие должен испытывать христианин, то есть истинно верующий человек, ученик Христов во время молитвы, Спаситель научил нас и тому, как важно молиться непрестанно. И рече к ним: кто от вас имать друга, и идет к нему в полунощи, и речет ему: друже, даждь ми взаим три хлебы, понеже друг прииде с пути ко мне, и не имам чесо предложити ему (Лк. 11, 5–6). В жизни мы можем попасть в самую неприятную, неудобную для молитвы жизненную или душевную ситуацию, когда Бог не должен, казалось бы, нас слышать, хотя мы и почитаем Его своим другом, надеемся на Него и обращаемся к Нему. Нечто подобное изображено в этой притче: полночь, люди предаются сну и уже не хотят беспокоиться. Но нужда все-таки заставляет нас обратиться к Богу, и мы приходим к Нему и просим, чтобы Он дал нам три хлеба. Под тремя хлебами можно подразумевать, конечно, и просто такое количество пищи, которое необходимо, чтобы с избытком насытить нашего друга. А если искать более глубокий, таинственный смысл, можно предположить, что хлебы означают благодать, исходящую от Пресвятой Троицы: с одной стороны, хлебов три и каждый имеет свой вкус, с другой — сущность их одинакова, то есть три хлеба — это Божественная энергия, Божественное действие, происходящее от всех трех Лиц Пресвятой Троицы.

«Друг пришел с дороги» — это можно понимать так, что нас посетил Господь (под дорогой можно подразумевать путь ко спасению) и мы, начав испытывать духовный голод, обращаемся к Богу с молитвой для того, чтобы утешиться, насытиться Божественной благодатью вместе с нашим Другом — с Господом, явившимся нам в действии веры. Под тремя просимыми хлебами, изображенными в притче, можно понимать и какую-то житейскую, земную нужду. Бывает, что на жизненном пути возникают такие обстоятельства, что мы нуждаемся в помощи Божией, а Бог, казалось бы, в этот момент нас слышать не может: ночь, мы погрузились во тьму греха, удалились от Бога и не имеем права ни на какое дерзновение. Но в то же время мы знаем, что это единственный Друг, Который может нам помочь. И мы обращаемся к Нему, несмотря на то, что, может быть, и стыдимся и боимся, — другого выхода у нас нет.

И той извнутрь отвещав речет: не твори ми труды, уже двери затворены суть, и дети моя со мною на ложи суть, и не могу, востав, дати тебе. Глаголю же вам: аще и не даст ему, востав, зане друг ему есть, но за безочьство его, востав, даст ему, елика требует (Лк. 11, 7–8). Этот единственный Друг как бы отвечает нам: «Не утруждай Меня напрасно, потому что время неподходящее: ты весь в грехах и пребываешь в духовной тьме. Сейчас уже поздно — ты не пришел вовремя, не позаботился о своей нужде заранее, когда был день, и теперь не имеешь права на что-то надеяться. Те, которых Я люблю, уже со Мной, а ты не оказался в их числе, остался за дверью, ты Мне чужой». Но даже если и не по дружбе (из-за наших грехов мы не имеем права претендовать на дружбу), то ради нашей неотступности Друг даст нам просимое.

В притче говорится, что из-за дерзости и твердости просителя хозяин дома был бы вынужден встать и дать хлеба, чтобы от него отстали, потому что лучше таким простым способом избавиться от надоедливого человека, чем терпеть, пока он будет неотступно просить. Господь призывает нас именно к такой дерзости. Не нужно думать, что мы должны проявлять подобную дерзость по отношению друг к другу — она необходима по отношению к Богу: просить, стучать, «надоедать» Богу нужно до тех пор, пока Он пусть не по дружбе, которой мы не достойны, но за безочьство, за нашу неотступность не даст нам три хлеба, чтобы мы насытили своего друга (под словом «друг» можно понимать нашу совесть, веру или жизненную нужду).

И Аз вам глаголю: просите, и дастся вам (Лк. 11, 9). Еще раз говорится о том, что в молитве необходимо просить неотступно. Если мы будем просить не утомляясь, то обязательно получим. Ищите, и обрящете (Лк. 11, 9) — иногда нам кажется, что все потеряно, и мы не знаем, как вернуть благодать, поэтому в данном случае уместнее было сказать не «просите», а «ищите» то, что вами потеряно. И тогда мы обрящем. Толцыте, и отверзется вам (Лк. 11, 9). Когда мы чувствуем перед собой как бы запертую дверь, преграду между нами и Богом, мы должны толкать, стучать, и эта преграда разрушится, и мы войдем, как в некий чертог, в общение с Богом. Всяк бо просяй приемлет (Лк. 11, 10), то есть всякий просящий получает, — неважно, добрый он или злой, грешный или праведный, ученый или простой, опытный в молитве и начитанный в святых отцах или несведущий в этом. Каждый, исполняющий эту заповедь Спасителя о молитве, обязательно будет услышан: И ищай обретает, и толкущему отверзется (Лк. 11, 10).

Далее Спаситель взывает к нашему здравому смыслу. От общения с Богом мы имеем по большей части отрицательные впечатления: нам кажется, что мы много молимся, но не видим никакого результата, — и часто, к сожалению, поддаемся ропоту и приписываем это не своим ошибкам и страстям, а Богу, Который якобы несправедливо к нам относится. Поэтому Спаситель говорит о том, что понятно всем людям, — о любви родителей к детям, и еще раз напоминает нам, что Бог — это наш Отец. Котораго же вас отца воспросит сын хлеба, еда камень подаст ему? или рыбы, еда в рыбы место змию подаст ему? или аще попросит яица, еда подаст ему скорпию? (Лк. 11, 11–12). Конечно, любящий отец, каким бы непослушным и дерзким ни был сын, никогда не подаст ему, например, вместо хлеба камень. Значит, и Бог не может, когда мы просим у Него чего-то доброго, дать нам злое. Он не может подать нам камень, то есть проявить некую жестокость, холодность, или тем более вместо рыбы или яиц подать змию или скорпию, то есть причинить нам вред. Это абсурдно и невозможно, потому что если земные родители делают своим детям добро, то тем более будет творить его Бог Отец, родоначальник всего существующего, Который Сам является источником любви и вообще всякого добра.

Аще убо вы зли суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим, кольми паче Отец, Иже с небесе (в Котором нет ничего земного и тем более ничего злого. — Схиигум. А.), даст Духа Святаго просящим у Него (Лк. 11, 13). Это последний и очень важный момент учения о молитве, преподанного ученикам в данной беседе (мы говорим пока только о ней, хотя Спаситель, конечно, в Своих беседах многократно возвращался к наставлениям о молитве). Даст Духа Святаго просящим у Него — вот, оказывается, чего мы должны у Него просить, вот что является истинным благом. Если мы просим у Бога чего-нибудь злого, Он нам этого никогда не даст, и не надо изумляться и представлять Его не исполняющим наши прошения. Что для нас всегда полезно, нужно и спасительно — так это благодать Святого Духа, которую мы и должны с дерзновением просить у Бога, конечно, при соблюдении условий, изложенных Господом Иисусом Христом как в самой молитве «Отче наш», так и в учении о непрестанности, необходимой при молитве. Не надо ложно смиряться, но нужно дерзновенно просить благодати Святого Духа, и если мы будем делать это неотступно, с любовью к Богу и людям, то благодать Божия нас обязательно посетит. Мы ни под каким предлогом не должны терять этого дерзновения.

Вот в чем состоит учение Спасителя о молитве. Если же мы не получаем просимого, значит, мы нарушили одно из условий молитвы, преподанных нам не просто кем-либо из людей, опытных в молитвенном подвиге, а Самим Господом, Который наши молитвы слышит и знает, как надо молиться, чтобы они до Него дошли, были Им услышаны и принесли нам пользу. Поскольку нас учит молитве Тот, Кто ее слышит, то в Его учении не может быть никакой неполноты.

Сам Господь Иисус Христос говорит нам: Отец, Иже с небесе, даст Духа Святаго просящим у Него. Хочется возразить тем людям, которые под предлогом ложного смирения теряют дерзновение в молитве, успокаиваются и ждут, когда благодать Божия их посетит сама. На самом деле они таким образом впадают в нерадение. Я не говорю о том, что мы должны просить такой благодати, какую имел, например, преподобный Серафим Саровский или другие великие подвижники благочестия, но быть безразличными к тому, чтобы в нас жил Дух Святой, — это не только ошибка, но даже и кощунство. Невозможно быть христианином без благодати Святого Духа.

Во время Божественной литургии священник неоднократно просит Господа о даровании этой благодати, иногда даже очень откровенно. Я приведу в пример молитву, которую иерей читает перед самым началом евхаристии. Во время ектеньи «Исполним молитву нашу Господеви», перед пением Символа Веры, он произносит такие слова: «Господи Боже Вседержителю, едине Святе, приемляй жертву хваления от призывающих Тя всем сердцем, приими и нас, грешных, моление, и принеси ко Святому Твоему жертвеннику, и удовли нас приносити Тебе дары же и жертвы духовныя о наших гресех и о людских неведениих; и сподоби нас обрести благодать пред Тобою, еже быти Тебе благоприятней жертве нашей и вселитися Духу благодати Твоея благому в нас, и на предлежащих Дарех сих, и на всех людех Твоих».

Обратите внимание на то, о чем молится священник в конце этой молитвы. А некоторые считают себя до такой степени «недостойными», что даже молиться не хотят; так человек «смиряется», что даже четки в руках не хочет держать, я уж не говорю об усилии для сосредоточения. Но это же глупо. «Я недостоин перебирать четки, я недостоин сосредоточиваться, читать вслух Иисусову молитву». Зато достоин высыпаться, вкусно есть, дышать свежим воздухом и отдыхать до полного восстановления сил. Во время самой евхаристии перед благословением Святых Даров произносятся следующие слова: «Еще приносим Ти словесную сию и бескровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, ниспосли Духа Твоего Святаго на ны». Кто здесь подразумевается под словом «ны»? Все мы или только священнослужители? А если священник служит один, что бывает очень часто, кого же он имеет в виду? Я думаю, конечно же, всех тех, кто вместе с ним молится. «...Ниспосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащия Дары сия» — и далее уже следует благословение Святых Даров.

То, что мы должны в молитве испрашивать благодать, не является моим субъективным мнением, поскольку эта мысль содержится в тексте Божественной литургии — самого главного богослужения Православной Церкви. Все мы должны просить Бога о том, чтобы пребывать в Святом Духе, — это единственное, что всегда нам нужно. Поэтому не будем терять дерзновения. Однако при этом необходимо сохранять и смирение, которое состоит в том, что мы не знаем, когда придет благодать, и нуждаемся в терпении. Мы не знаем также, с какой силой благодать будет в нас действовать, — и тут тоже необходимо смирение и осознание своего ничтожества, своего убожества. Но быть безразличным к стяжанию благодати, как будто это не имеет никакого значения, уже кощунство и, можно сказать, хула на Духа Святого. Безразличием к Нему мы показываем, что не любим Бога.

Такого не должно быть ни в коем случае, потому что при подобном ложном смирении человек постепенно остывает, забывает о цели своего пребывания в монастыре и в конечном счете поддается действию тех страстей, от которых он, казалось бы, отрекся и ради борьбы с которыми ушел из мира. Вместо того чтобы искать преуспеяния и возвышения пред Богом, он начинает искать возвышения пред людьми: например, думает о том, какую бы должность ему занять, чтобы не быть униженным и обиженным. Он забывает о том, что как раз унижения и оскорбления его смиряют, а смирение является наилучшим средством приготовить свою душу, свой дух для принятия Божественной благодати.

Думаю, к тому, что я сейчас говорил, следует добавить еще одно важное требование к правильному совершению молитвы, которое мы находим в Евангелии от Матфея. Господь наш Иисус Христос излагает это требование всё в той же молитве «Отче наш». Но, видимо, эта беседа Господа происходила при других обстоятельствах, потому что текст Евангелия от Матфея во многом не сходится с тем текстом, который приведен евангелистом Лукой: И егда молишися, не буди якоже лицемери, яко любят в сонмищах и в стогнах путий стояще молитися, яко да явятся человеком. Аминь глаголю вам, яко восприемлют мзду свою (Мф. 6, 5). Это значит, что мы не должны уподобляться тем людям, которые молятся так, чтобы все видели, — ради человеческой славы. Встречается совершенно откровенное проявление страсти тщеславия, действующей в человеке настолько сильно, что он молится напоказ: нарочно истово крестится и вообще чувствует вдохновение в молитве только тогда, когда на него смотрят. Нередко человек ждет, что люди заметят плоды его молитвы. Я говорю не про внешние признаки, — например, что его лицо будет сиять, как у Моисея, когда он спускался с горы Синай. Тщеславие здесь может выражаться, допустим, в таких мыслях: вот я помолюсь, и вы увидите, каким я стал кротким, смиренным, молчаливым. Таким образом, мы вновь молимся ради человеческой похвалы и совершаем то самое, от чего предостерегает нас Евангелие, пусть не столь примитивно и явственно. Страсть тщеславия здесь действует несколько прикровенно, однако это гораздо опасней, поскольку в таком случае ее труднее увидеть. Люди, которые молятся ради того, чтобы заслужить похвалу окружающих (во время самой молитвы или за ее плоды), свою награду уже получили, потому что утешились действием страсти. От Бога им уже ждать нечего. Очень часто бывает, что мы, усердно и долго молясь, не ощущаем никакой благодати, ибо сами себя окрадываем, поддаваясь этой отвратительной страсти.

Ты же, егда молишися, вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу Твоему, Иже в тайне: и Отец Твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф. 6, 6). Можно понимать эти слова буквально: надо молиться по возможности тайно, особенно когда у нас есть какие-либо плоды молитвы — плач, умиление или другие внешние ее проявления, которые желательно скрывать. Однако самое главное здесь то, что мы должны молиться втайне от своего собственного тщеславия. Преподобный Иоанн Лествичник говорит, что тяжело выдержать похвалу от людей, но гораздо тяжелее, почти невозможно, выдержать похвалу от демонов. Что это значит? Похвала от людей — это когда нас хвалят в лицо или за глаза, и в таком случае еще можно себя как-то смирить, но если нас через помыслы начинают хвалить демоны, если страсть тщеславия действует непосредственно внутри нас самих — вот тогда бывает чрезвычайно трудно. Поэтому мы должны заботиться прежде всего о том, чтобы не хвалить самих себя, вернее, чтобы внутри нас самих не принимать похвалы от демонов. Сотворить молитву втайне — значит сотворить ее не тщеславно, то есть тайно от самих себя. В этом и состоит еще одно очень важное свойство молитвы, без которого едва ли возможно преуспеяние в такой величайшей и нужнейшей для нашего спасения добродетели.

 

***

 

Вопрос. Дерзновение в молитве проявляется только в неотступности или в чем-то еще?

Ответ. Настойчивость — это одно из свойств дерзновения, которое для неопытного человека, может быть, является наиболее доступным. Но по возможности нужно стремиться также и к вниманию, то есть стараться понуждать себя ко вниманию изо всех сил.

Вопрос. Внимание бывает преимущественно от благодати или от того, что человек себя понуждает, делает усилия?

Ответ. Стремлением ко вниманию мы, конечно же, проявляем наше усердие. С одной стороны, без благодати внимания в молитве не будет, это ведь не чтение книги. Здесь нужно именно особенное внимание, которого может не быть даже у человека, привыкшего к сосредоточенной умственной работе, так как молитва — это деятельность своеобразная, не поддающаяся естественным законам. С другой стороны, должно быть и наше усердие, которое как бы осеняется благодатью Божией, и мы приобретаем, я бы сказал, навык действовать в благодати. Вообще, в любой добродетели действуют и наше усердие, и благодать.

Подобный вопрос можно задать и про кротость, и про любовь к ближнему, и про смирение, и про целомудрие, и про мужество. Можно спросить: «Чтобы стать целомудренным, нужно только усердие или благодать Божия? Чтобы стать мужественным, нужно только усердие или благодать Божия?» Если сказать, что только усердие, то это будет пелагианская ересь; если же ответить, что только благодать Божия, получится ересь противоположная[1].

Вопрос. Помыслы тщеславия мы отгоняем Иисусовой молитвой, но что делать, когда начинаешь тщеславиться от самой молитвы?

Ответ. Надо от тщеславных помыслов бежать, стараться их не рассматривать, не вступать с ними в собеседование. Это, конечно, очень трудно — избавиться от тщеславия при всяком добром деле, в частности при молитве. Архимандрит Софроний (Сахаров) пишет, что когда у него в молитве возникали благодатные ощущения, то его тут же начинали посещать тщеславные помыслы, и он знал: если он им поддастся, то лишится благодати. Он так этого боялся, что приходил в келию и начинал там рыдать и молиться, чтобы, как он их называет, «тати» (то есть воры) ушли. Действительно, тщеславные помыслы очень сильно окрадывают человека. Почему, например, мы не должны никому рассказывать о том, что с нами происходит? Потому что мы окрадываемся тщеславием, даже незаметно для самих себя.

Отец Софроний приводит такой интересный пример. В нем сильнейшим образом действовала благодать: он целыми днями пребывал в Божественном свете, даже когда читал обычные молитвы ко Причащению или готовился к службе (он тогда был иеромонахом), и дневной свет таким его ощущениям не мешал. Однажды некий монах, прочитав гимны преподобного Симеона Нового Богослова, где описывается подобное состояние, спросил: «Что это такое?» Что описывает Симеон Новый Богослов, отец Софроний знал по опыту, а монах не мог этого понять даже теоретически. И тогда отец Софроний, с осторожностью и по видимости со смирением, сказал ему: «Я, конечно, не знаю точно, но мне кажется, что это так и так», — и описал свои ощущения. После этого благодать его оставила. А ведь до этого он несколько недель пребывал в столь возвышенном состоянии! Так тонко действует тщеславие, окрадывая угождающих Богу.

Поэтому нужно быть очень осторожным: никогда, никаким намеком не выдавать своего духовного состояния никому, кроме старицы или духовника. Но и им раскрывать все со смирением и не для того, например, чтобы похвастаться, а для того, чтобы проконтролировать себя: когда мы себе не доверяем, значит, мы смиряемся. А если мы начинаем хвалиться: вот, мол, чего я достиг, вот что я испытал, то даже к откровению помыслов может примешаться тщеславие.

Как избавиться от тщеславия во время молитвы? Конечно, это чрезвычайно сложно. Надо молиться со слезами, думать о смерти, помнить, что наша участь за гробом нам неизвестна, несмотря на то что здесь мы, может быть, чувствуем обильную благодать. Падали даже люди, достигшие высочайшего духовного преуспеяния, — что уж говорить о нас! Вспомним про Адама, который пал, пребывая в блаженном состоянии; про диавола, который, будучи одним из светоносных ангелов, преисполненных благодати, возгордился своим состоянием, пал и в страшном падении увлек за собой многих. Мы также не знаем, чем кончим и что с нами будет. Может быть, с нас спросится еще больше, тем более если мы благодать имеем, а жизнь свою не исправляем. Необходимо себя смирять, в особенности памятью смертной и теми размышлениями, которые из нее проистекают. И не отдельно от молитвы, а вместе с ней. Не получается? Когда-то у тебя и ходить не получалось: пройдешь пару шагов — и упадешь, а мама тебя поднимала, опять ставила. Но сейчас же ходишь, не падаешь. Сразу ничего не получается, во всем нужен навык.

Вывод такой: конечно, опасаться тщеславия нужно так же, как и всякой другой страсти. Но бояться так, чтобы этот страх мешал молитве, нелепо. Мы должны молиться, а если тщеславие пришло, вступать с ним в борьбу. Противиться ему при помощи внимания, памяти смертной, самоукорения, воспоминания о своих каких-то в особенности позорных грехах, унижающих нас, о своих недостатках (оговорюсь, что блудные грехи в памяти лучше не возобновлять). Лучше всего, повторю, обезоруживает эту страсть память смертная. А если мы все время будем бояться, что вот сейчас придет тщеславие или любая другая страсть, то никогда не сможем сосредоточиться.

Вопрос. А разве можно, молясь, допускать, как вы сказали, мысли о смерти? Мне кажется, кто-то из отцов говорил, что во время молитвы нельзя думать даже и об этом.

Ответ. Если тебя в молитве одолевают греховные помыслы, то мысли о смерти могут помочь в борьбе с ними. Если уж иметь в молитве помыслы, то те, которые избавляют от страстей, а не те, которые усиливают страсть.

Если какое-либо размышление способствует сосредоточению, то в нем нет ничего плохого. Впрочем, многое зависит и от твоего состояния. Если ты, предположим, так углубилась в молитву, что уже ничего вокруг не ощущаешь, не помнишь, в теле ты или вне тела, тогда, наверное, не нужно думать ни о чем. А если тебя одолевают тщеславные помыслы, то почему бы не прибегнуть к такой помощи? Ведь и думать можно по-разному. Одно дело — предаться фантазии и даже воображать вечные муки чувственно, как делал, например, Игнатий Лойола, — это будет душе во вред, и совсем другое — иметь простое помышление о смерти, не мешающее молитве.

Преподобный Иоанн Лествичник говорит: «Некоторые прославляют больше память Иисусову (то есть молитву Иисусову. — Схиигум. А.), другие — память смертную, я же славлю два естества в одном лице»[2], то есть в настоящей молитве должно соединяться и то и другое, тогда она действительно будет искренней и поможет нам избавиться от гордости. Пусть мы и не сразу преодолеем столь сильную страсть, но все же такая молитва поможет нам приобрести истинное покаяние и попрать тщеславные помыслы. Да и чем нам тщеславиться, если все мы превратимся в прах, а где будет пребывать наша душа, мы точно не знаем? Таким образом, молитва, соединяясь с памятью смертной, становится сильной. Молитва же без памяти смертной, как правило, бывает очень уязвимой для действия страстей и подчас неглубокой: в ней нет уже необходимой серьезности, потому что мы не понимаем, ради чего молимся.

Вопрос. Что вообще собой представляют страсти душевные и телесные, действие которых ощущает человек?

Ответ. Страсть, как и зло, не есть что-то положительное. Зла в собственном смысле слова не существует: не потому, что такого явления нет, а потому, что оно не является самостоятельной сущностью. Оно есть отсутствие чего-то, как некое искажение, как болезнь. (Даже современные научные взгляды позволяют сделать вывод о том, что болезнь — это нарушение естественного состояния человеческого организма).

Что такое, например, блудная страсть? Отсутствие целомудрия. Что такое гнев? Отсутствие кротости. И вообще страсть, грех — это отсутствие добродетели. Естественное состояние человека — добродетельное. Имеется в виду естественное состояние с библейской точки зрения, то есть такое, в каком человек создан изначально, а не такое, в каком он пребывает сейчас. Человек сотворен существом добрым, потому что Бог не был Творцом ничего злого. В Библии сказано, что когда Бог создал мир, в том числе и человека, то сказал, что все весьма хорошо, или, по-славянски, добра зело (см. Быт. 1, 31). Поэтому и человек был «добрым» — в том смысле, что в нем не было никакого изъяна. Но после грехопадения человеческое естество исказилось. Это искажение, эта болезнь, ненормальность и называется злом. Но такое нарушение не может существовать само по себе, как и болезнь существует только в организме. И если болезнь побеждает организм, то он разрушается и умирает, а вместе с ним, естественно, исчезает и болезнь. Так же и зло: вне разумных существ его нет, оно существует в самих разумных существах.

Нельзя называть злом страдание, боль и тому подобные состояния. Зло — это нарушение правильной деятельности разумного существа, это отступление его от своей природы — как в случае с падшими ангелами и людьми. Зло вообще может быть только в сознательном существе, которое способно осознанно отклоняться от добра. Поэтому нельзя, например, назвать собаку злой. Обычно мы проецируем свои страсти или добродетели на каких-либо животных или на растения: говорим, что собака злая, свинья прожорливая, лисица хитрая и так далее. На самом-то деле они действуют лишь сообразно своей природе, а понятия «добро» и «зло» приложимы, как мы сказали, только к существам разумным. Таким образом, страсти являются нашим личностным проявлением, так как мы более или менее сознательно уклоняемся от того, что предписывают нам наша совесть и евангельские заповеди.

Вопрос. Батюшка, а как же относиться к различным стихийным бедствиям, разрушениям, которые приносят смерть?

Ответ. Даже смерть сама по себе не является злом, так же как и болезнь. Зло — это только то, что безнравственно. А то, о чем ты говоришь, в зависимости от нашей реакции на случившееся может быть и добром, — то есть может оказаться полезным для нашей нравственности, души, нашего спасения. Можно сказать также, что природные катастрофы являются механическим следствием греха. Ведь до тех пор, пока люди не согрешили, стихии не были враждебны человеку, а после своего грехопадения человек как бы поссорился с видимым миром: то, что раньше ему подчинялось, восстало против него.

Что же касается диавола, то он, хотя и «изобрел» зло, является разумным существом, уклонившимся от своего предназначения. И даже те искушения, которые приходят со стороны диавола, нельзя назвать злом, потому что, если мы правильно на них отреагируем и покажем свою любовь к Богу, для нас они послужат к лучшему. Таким образом, еще раз следует сказать о том, что зла не существует. Оно живет только во мне самом. Я могу сказать, что во мне есть зло, а вот, например, про другого я так говорить уже не имею права. В этом смысле каждый из нас должен думать о себе и всегда признавать свою вину, а не искать какие-то причины и обстоятельства, оправдывающие наш грех: меня мол соблазнили, напугали и так далее.

Вопрос. На меня во время молитвы находит сильное расслабление, а от сосредоточения в молитве болит голова. Как мне быть?

Ответ. Смотря когда и как заболела голова. Если ты только начал молиться и тут же появилась головная боль, то можно заподозрить, что ты неправильно сосредоточился. А если утомление наступает спустя некоторое время, то это естественное явление. Если будем все время обращать внимание на то, что у нас заболела голова или зачесалось ухо, то мы никогда не сосредоточимся. Старайтесь лучше не обращать внимания на боль, но если уж она нестерпимая, тогда, конечно, можно себя пожалеть. Во время молитвы надо по возможности пренебрегать всякими телесными ощущениями, в том числе и болезненными. Иначе разовьется мнительность, из-за которой человек будет сильно преувеличивать свою боль. Он все время будет опасаться за свое самочувствие и ему трудно будет сосредоточиться.



* Беседа в Свято-Игнатьевском скиту Ново-Тихвинского женского монастыря, 29 апреля 2001 года.

[1] Имеется в виду учение блаженного Августина о значении благодати в деле спасения человека. Блаженный Августин в своей полемике с пелагианами впал в противоположную крайность и утверждал, что человек настолько порабощен греху, что не имеет возможности выбирать между добром и злом.

[2] См.: Лествица. Слово 28, п. 46.