Схиархимандрит Авраам
Благая часть

Том 2. О любви к ближнему

О любви к ближнему*

Из Евангелия мы знаем, что некоторые современники Господа Иисуса Христа, будучи людьми верующими, принимали и исповедовали истины, которые мы справедливо считаем сугубо евангельскими, христианскими, но, тем не менее, оставались враждебно настроенными по отношению к Христу и отвергали благовестие о своем спасении. Такое представление об этих людях нам кажется настолько странным, непривычным, что, читая Священное Писание, мы не придаем значения тем местам, которые свидетельствуют об их вере (в отдельных вопросах не только правой, но и твердой).

Например, Ирод — тот самый Ирод, который убил Иоанна Крестителя, — твердо верил в воскресение мертвых, о чем мы узнаём из Евангелия от Марка. Однако, несмотря на свою веру, он совершил в своей жизни столь страшные дела, что его имя стало таким же печально нарицательным, как имя Хама или Иуды. Так, человека грубого мы называем хамом, предателя — иудой или искариотом, а человека жестокого — иродом. Поэтому не нужно думать, что наша правильная и даже твердая вера в христианские истины спасает нас сама по себе, так сказать автоматически.

Современникам Господа были хорошо известны и понятны также и нравственные стороны истинной веры: из Евангелия мы знаем, что разные люди, искушая Спасителя, неоднократно спрашивали, какая заповедь в законе является наибольшей. Иногда они и сами отвечали на этот вопрос совершенно правильно. Об одном из таких эпизодов рассказывает евангелист Лука: И се, законник некий воста, искушая Его и глаголя: Учителю, что сотворив живот вечный наследую? (Лк. 10, 25). В Евангелии говорится, что законник именно искушал Спасителя, потому что, как мы увидим далее, на самом деле знал, что ему необходимо делать. Он же рече к нему: в законе что писано есть? како чтеши? Он же отвещав рече: возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего и от всея души твоея, и всею крепостию твоею, и всем помышлением твоим; и ближняго своего яко сам себе. Рече же ему: право отвещал еси: cиe сотвори и жив будеши (Лк. 10, 26–28).

Обе эти заповеди — о любви к Богу и ближнему — находятся в разных местах Священного Писания. Однако мы видим, что фарисеи и законники так же, как и Господь Иисус Христос, соединяли их, видя их неразрывную связь и понимая, что одна следует из другой. Значит, и такое таинственное учение, как учение о любви, эти люди знали совершенно определенно и твердо. Однако в данном случае законник стал оправдываться, пытаясь понятие о ближнем сузить или сделать его туманным. Он не мог спросить: «Кто есть мой Бог?», потому что все иудеи верили в единого Бога, а вот кто есть его ближний — это уже, казалось бы, непонятно. Поэтому, задав такой вопрос, законник надеялся уйти от необходимости не только декларировать учение о любви как основе спасения, но и исполнять эту заповедь о любви к ближнему на деле.

Итак, мы видим, что даже такие возвышенные истины, как воскресение из мертвых или учение о любви как непременном, может быть, единственно необходимом условии для спасения человека, фарисеям и книжникам теоретически были известны, но они, тем не менее, сделали это знание для себя праздным и бесполезным.

Интересно, что в Евангелии от Марка эти два учения — о воскресении из мертвых, жизни будущего века и о любви к ближнему — соединяются, поскольку события, через которые они раскрываются, следуют в его повествовании непосредственно одно за другим. Сначала Господа Иисуса Христа искушали саддукеи: И приидоша саддукее к Нему, иже глаголют воскресению не быти, и вопросиша Его, глаголюще: Учителю! Моисей написа нам: яко аще кому брат умрет и оставит жену, а чад не оставит, да поймет брат его жену его и воскресит семя брату своему. Седмь братий бе: и первый поят жену и умирая не остави семене. И вторый поят ю и умре, и ни той остави семене; и третий такожде. И пояша ю седмь и не оставиша семене. Последи же всех умре и жена. В воскресение убо, егда воскреснут, которому их будет жена: седмь бо имеша ю жену? И отвещав Иисус рече им: не сего ли ради прельщаетеся, не ведуще Писания, ни силы Божия? Егда бо из мертвых воскреснут, ни женятся, ни посягают, но суть яко Ангели на небесех. О мертвых же, яко востают, несте ли чли в книгах Моисеовых, при купине яко рече ему Бог, глаголя: Аз Бог Авраамов и Бог Исааков и Бог Иаковль? Несть Бог мертвых, но Бог живых: вы убо много прельщаетеся (Мк. 12, 18–27). Так Спаситель при помощи простого примера из книги Бытия — повествования о том, как Бог явился при купине Моисею, объяснил, что существует бессмертная душа и вечная жизнь для каждого человека.

И приступль един от книжник, слышав их стязающихся и видев, яко добре отвеща им, вопроси Его: кая есть первая всех заповедий? (Мк. 12, 28). В любом вероучении есть много важных моментов, но обычно мы обращаем внимание не столько на самые существенные из них, сколько на те, которые оспариваются противниками данного вероучения. Эти моменты мы защищаем с бóльшим усердием, бóльшим жаром. Так произошло и в данном случае: основополагающая для иудеев истина — о воскресении из мертвых — являлась основным предметом спора между фарисеями и саддукеями. Это разногласие между ними обращало на себя особое внимание. И поэтому книжник, или законник, что одно и то же, увидев, что вера в этом важнейшем пункте исповедана Спасителем правильно, захотел узнать и о нравственности — о том, что на деле необходимо исполнять каждому человеку, чтобы наследовать жизнь вечную.

И книжник, о котором сказано в Евангелии от Марка, когда услышал слова Спасителя, тоже подтвердил их, сказав: Добре, Учителю! воистинну рекл ecи, яко един есть Бог, и несть ин разве Его; и еже любити Его всем сердцем, и всем разумом, и всею душею, и всею крепостию: и еже любити ближняго яко себе, боле есть всех всесожжений и жертв. Иисус же видев, яко смысленно отвеща, рече ему: не далече ecи от Царствия Божия. И никтоже смéяше ктому Его вопросити (Мк. 12, 32–34). Как мудро ответил этот книжник! Он не оправдывался, но подтвердил истинность учения о любви, признав таким образом, что все те всесожжения и жертвы, конечно же аккуратно приносимые им Богу, ничего не значат по сравнению с этим духовным служением. И Спаситель похвалил этого человека: Видев, яко смысленно отвеща, рече ему: не далече ecи от Царствия Божия.

Законник же, о котором говорит евангелист Лука, повел себя иначе. Спаситель подтвердил правильность его ответа — Рече же ему: право отвещал еси: сие сотвори и жив будеши (Лк. 10, 28). Но тот захотел оправдаться и задал вопрос, ответа на который, по его мнению, не существовало. А может быть, он надеялся услышать ответ, который позволил бы ему каким-то образом облегчить бремя этой заповеди, которая, как он сам понимал, боле есть всех всесожжений и жертв, больше всякого ритуала и богослужения. Он же хотя оправдитися сам, рече ко Иисусу: и кто есть ближний мой? Отвещав же Иисус рече: человек некий схождаше от Иерусалима во Иерихон и в разбойники впаде, иже совлекше его и язвы возложше отидоша, оставльше едва жива суща. По случаю же священник некий схождаше путем тем, и видев его, мимоиде. Такожде же и левит, быв на том месте, пришед и видев, мимоиде. Самарянин же некто грядый, прииде над него, и видев его, милосердова: и приступль обвяза струпы его, возливая масло и вино; всадив же его на свой скот, приведе его в гостинницу и прилежа ему; и наутрия изшед, изъем два сребреника, даде гостиннику и рече ему: прилежи ему; и еже аще прииждивеши, аз, егда возвращуся, воздам ти (Лк. 10, 29–35).

Конечно, после такой притчи, вполне ясной, определенной, неправильного ответа дать было нельзя, потому что она апеллировала к здравому человеческому смыслу. И Господь задает этому лукавому законнику вопрос: Кто убо от тех триех ближний мниттися быти впадшему в разбойники? Он же рече: сотворивый милость с ним (Лк. 10, 36–37). Некоторые толкователи утверждают, что законник не захотел произнести слово «самарянин», так как иудеи эту народность презирали. Сотворивый милость с ним. Не тот, кто является ближним по видимости, пусть он даже почитаем: не священник или левит, а презренный самарянин, сотворивший с этим человеком милость, — вот кто действительно имеет основания называться его ближним.

И затем Господь наш Иисус Христос произносит неожиданные слова, на которые, из-за их неожиданности и одновременно логичности и последовательности, законнику возразить уже нечего. Рече же ему Иисус: иди, и ты твори такожде (Лк. 10, 37). Хотя бы к тебе относились с презрением, хотя бы тебя не любили, ненавидели, считали совершенно чужим человеком, подобно тому как этот израненный иудей, конечно, считал чужим всякого самарянина, ты поступай так, как поступил этот милосердный самарянин: оказывай любовь даже тем людям, которые испытывают к тебе неприязнь. Так Господь пресек лукавство этого законника и показал ему, кто есть его ближний.

Нашим ближним является не только тот, кто, допустим, одной с нами веры или национальности, не только тот, кто относится к нам с любовью и уважением, но всякий человек, нуждающийся в помощи, пусть даже он нас и не любит. И мы должны делать добро всем людям, проявлять любовь к каждому человеку, без всяких предварительных условий, независимо от его отношения к нам.

Важно не только иметь правильную веру, хорошо знать нравственное учение, но и понимать необходимость его исполнения, как понимал это тот самый книжник, который воскликнул, что заповедь о любви боле есть всех всесожжений и жертв. Он осознавал, что это есть самое первостепенное, самое важное.

Мы должны уяснить себе, что для древних иудеев богослужение было чем-то чрезвычайно важным, тем более что у них был лишь один храм — единственное место на земле, где они могли совершать свое богослужение единому истинному Богу. Один храм как символ единого Божества. Поэтому признание того, что заповеди о любви к Богу и ближнему есть более всех всесожжений и жертв, значило для иудея не принижение богослужения, а возвышение учения о любви даже над богослужением, то есть над самым священным из того, что только могло быть у верующего человека. Если бы в наше время мы говорили с кем-либо о главнейшей заповеди и воскликнули: Воистинну рекл ecи, яко един есть Бог, и несть ин разве Его: и еже любити Его всем сердцем, и всем разумом, и всею душею, и всею крепостию: и еже любити ближняго яко себе, боле есть всех всесожжений и жертв, то эти слова означали бы, что, по нашему мнению, это более всех богослужений, и обрядов, и Таинств.

Это действительно так и есть, потому что мы принимаем участие во всех Таинствах ради исполнения заповеди о любви: в них мы получаем сверхъестественную Божественную помощь именно для того, чтобы любить Бога всем сердцем и любить ближнего, как самого себя. Необходимо научиться любить его на деле: не следует уподобляться иудеям, которые считали ближним родственника или, в лучшем случае, соплеменника. Мы должны видеть ближнего в каждом, пусть даже чужом или враждебно относящемся к нам человеке. Если мы взглянем на самих себя трезво, то увидим, что любовь к человеку, относящемуся к нам плохо, для нас чрезвычайно затруднительна, почти невозможна. На доброе отношение мы, как правило, отвечаем благодарностью, а когда к нам проявляют какую-то неприязнь, в нашей душе тут же непроизвольно рождается ответное нерасположение, враждебность, иногда даже мстительное чувство. А Евангелие, повторю еще раз, учит нас любить всех, понимая под ближним вообще всякого человека.

Един есть Бог, и несть ин разве Его (Мк. 12, 32). Есть только одно совершенное святое Существо — Бог, и поэтому только Он один достоин любви. Всякий благоразумный человек, осознав, что, кроме Бога, нет ничего святого (святого в полном смысле этого слова), будет стремиться отдать всю свою любовь этому Существу, возлюбить Его всем сердцем. Можно с уверенностью сказать, что только то, что человек принял сердцем, является его настоящим убеждением. Поэтому в другом месте, например, Спаситель призывает нас смириться сердцем, а здесь говорит: И возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим.

И всею душею твоею. Душа — это синоним жизни. Поэтому мы должны проявлять любовь к Богу во всех своих поступках, не разделяя их на более важные и менее важные или несущественные. А если мы проявляем любовь к Богу только в том, что нам кажется важным (хотя, как правило, это оказывается только мечтой), а в нашей повседневности со всеми ее мелкими бытовыми ситуациями о Нем забываем, тогда, конечно, заповеди о любви к Богу мы не исполняем.

Необходимо возлюбить Господа всем умом, то есть отвлечь свое внимание от разнообразия жизненных переживаний и впечатлений и полностью устремить его к Богу. Возлюбить Бога всем умом означает также рассуждать и мыслить о Нем правильно, а не произвольно. Мы должны любить Его именно так, как Он этого требует: стараться, так сказать, объять Его всеми силами своего ума — в той мере, в какой мы вообще способны понять тайны бытия Божия.

Следует любить Бога всею крепостию своею, то есть не только душою, но и всем нашим существом, в том числе и крепостью тела. Совершение каких-либо посильных телесных подвигов, допустим соблюдение постов или напряжение ума в молитве, — все это также есть проявление крепости. И эту крепость мы должны полностью обратить на служение Богу, понуждая себя любить Его изо всех наших телесных и душевных сил.

Сия есть первая заповедь. И вторая подобна ей: возлюбиши ближняго своего яко сам себе (Мк. 12, 30–31).Под ближним, как уже было сказано, мы должны понимать всякого человека, нуждающегося в нашей любви. Но любить его нужно не произвольно, не так, как хочется нам самим, — нельзя вторую заповедь отделять от первой. Подобно тому как причина заповеданной всецелой любви к единому Богу есть единосущие Божества, единобожие, так и причиной любви к ближнему является то, что этот ближний — образ Божий. Поэтому, если мы любим человека не за то, что он есть образ Божий, то своей неправильной, мнимой любовью можем принести ему вред и погубить его душу. Примером этому может служить современный гуманизм. Хотя, конечно, любовь приверженцев этого течения по большей части декларативна, но даже если этим лицемерием пренебречь и считать, что рассуждения на этот счет лучших представителей гуманизма вполне искренни, серьезны и жизненны, то в этом случае мы с еще большим опасением должны будем высказать мнение об их ошибке. Они не могут любить ближнего правильно, потому что не любят Бога. Их любовь и сострадание часто развращают человека и приводят его к душевной гибели.

Истинная любовь, например та, которую родители проявляют к своим детям, иногда бывает строга: ради правильного воспитания, ради спасения чад, они прибегают и к устрашению, и к наказанию. В духовном отношении Господь, ради нашего спасения, проявляет к нам такую же строгость. И мы, любя ближнего, также должны иметь к нему подобную строгость. Когда же мы к человеку во всем снисходим, потворствуя его страстям, покрывая их, то это уже не любовь, а скорее ненависть, имеющая лишь вид любви.

Как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), для того чтобы правильно исполнить заповедь о любви к ближнему, нам необходимо сначала правильно возлюбить самих себя, потому что это поставлено условием исполнения заповеди. Если мы любим себя со всеми своими страстями и грехами, то, конечно, и к другим людям будем относиться так же. А если мы любим себя по-христиански: боремся со своими греховными наклонностями, желаем себе спасения, то такой же чистоты, целеустремленности, любви к Богу будем желать и нашему ближнему. Иначе говоря, истинно любит ближнего тот, кто желает ему, чтобы он полюбил Бога. А кто не знает этой заповеди о любви к Богу, тот не имеет и критерия, определяющего истинность любви к ближнему, и, удаляя человека от Бога, своей неразумной любовью, жалостью и состраданием приносит ему вред.

Научиться любить ближнего правильно мы сможем только тогда, когда поймем, что как человек есть образ и подобие Божие, так и заповедь о любви к нему есть образ и подобие заповеди о любви к Богу. Тогда мы перестанем замечать в каждом человеке все то, что является в нем случайным: неприязнь по отношению к нам, его грехи, даже самые страшные его падения, а будем видеть в нем нечто постоянное, незыблемое, а именно образ Божий.

Кто из вас читал книгу преподобного старца Силуана Афонского, тот знает, что он молился обо всех людях, всех народах, желая им не какого-то земного благополучия, а именно того, чтобы они возлюбили Бога. «Господи, сделай так, чтобы Духом Святым познали Тебя все народы земли», — вот чего он просил и о чем переживал. Конечно, такие переживания и рассуждения для нас, по немощи нашей, слишком возвышенны, но они, по крайней мере, дают нам правильное понятие о том, какие чувства испытывают люди, имеющие истинную любовь к ближнему.

Давайте будем стараться проявлять подобное чувство если и не ко всему человечеству, то хотя бы к тем, кто нас окружает, с кем мы общаемся, — будем желать им всем, чтобы они пришли в единение с Богом. Такая любовь, конечно, есть больше всех всесожжений и жертв. Ради этой любви и совершаются все новозаветные всесожжения и жертвы — не только Таинства и богослужения Православной Церкви, но также и христианские подвиги: пост, затвор, пустынничество, бдения, отречение от мира, нищета — все, что в вольных и невольных скорбях приходится переживать людям ради спасения своей души. И если все это не приведет нас к любви, то вся наша жизнь, которую мы принесли Богу, окажется напрасной жертвой. Апостол Павел говорит, в самом буквальном смысле истолковывая эти евангельские слова: И если я отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (см. 1 Kop. 13, 3).

Мы должны осознавать, что цель всего нашего служения, наших жертв Богу состоит, можно сказать, в исполнении только одной заповеди — о любви. Она проявляется иногда в сугубо духовных добродетелях, невидимо — как любовь по отношению к Богу, а иногда в конкретных делах — как любовь по отношению к ближнему.

Не может быть такого, чтобы человек любил Бога и не любил ближнего. Например, хорошее настроение обязательно проявляется внешне: в выражении лица или каких-нибудь добрых словах, сказанных человеком. Плохое настроение также всегда очевидно, хотя бы человек и пытался его скрыть. Так и любовь, в особенности искренняя, истинная любовь, которая, как сказано, должна быть от всей крепости, то есть от всех сил человека, от всего человеческого понуждения, не может не проявляться в каких-то внешних поступках. И конечно, она будет обнаруживаться в нашем отношении к ближнему, потому что он есть образ и подобие Божие.

Мы никак не можем послужить собственно Богу, чтобы доказать Ему свою любовь, потому что Он ни в чем не нуждается. Естественно, что эту любовь, это горение сердца искренне любящий Бога человек изливает на того, кто рядом с ним и кто является нерукотворенным изображением Божества. Нерукотворенным, — потому что сотворен Богом, а не создан людьми, как, например, иконы или какие-то другие предметы, имеющие духовный, символический смысл.

Православным христианам, а в особенности монашествующим, необходимо всеми силами стремиться приобрести эту величайшую добродетель любви к Богу и ближнему. Мы сейчас говорим не о конкретных делах, приличных монашескому или мирскому званию, а о чувстве, которое является признаком истинного христианства: где нет любви, там нет христианства. У нас должно быть хотя бы какое-то сокрушение, покаяние в нашем охлаждении, в отсутствии у нас любви. А если мы живем спокойно, полагая, что эти всесожжения и жертвы имеют какое-то значение сами по себе, тогда мы, в сущности, не понимаем христианства.

В чем эта любовь может проявляться в повседневной жизни? Она может выражаться даже не в положительных, а только в «отрицательных» действиях: например, тогда, когда я не гневаюсь, не осуждаю, не обижаюсь, стараюсь ни перед кем не гордиться, не проявляю своеволия не только в отношениях со старшими, начальниками, но и с равными себе, и даже с меньшими. Если я не делаю ближним ничего плохого и не думаю о них плохо — это уже проявление любви. Чтобы ее осуществить, не нужно обладать никакими особенными возможностями: не требуется ни денег, которые нужны, например, чтобы творить милостыню, ни каких-то выдающихся способностей. Необходимо только не делать другому зла — и это уже много. Но часто мы, делая какое-либо зло, оправдываем себя тем, что оно мелкое: мол, я же ничего не украл, никого не ударил, а если и ударил, то не сильно — не убил же! И такими оправданиями мы разрешаем себе постоянно досаждать людям, с которыми общаемся.

Мы думаем по большей части не о других, а о себе. Иногда и сама наша «любовь» приобретает такую форму, что досаждает ближним. Если бы мы выполняли хотя бы это минимальное требование — не делали друг другу зла, так сказать, в повседневных мелочах, не принимали зла на ближнего в свое сердце, то в нашей душе уже произошли бы большие изменения к лучшему, хотя, конечно, это еще не совершенное исполнение заповеди, а только самое его начало.

Я уже многократно об этом говорил, но буду повторять еще и еще: нам необходимо внимательнее относиться к мелочам, нельзя думать, что если поступок или слово кажутся нам незначительными, несущественными, то мы можем их себе позволить. Если мы будем щепетильны, внимательны к своим мелким поступкам и словам, то сможем приобрести и развить чувство любви, которое впоследствии, может быть, достигнет такой степени, что станет побуждать нас к каким-то самоотверженным подвигам. В общем, заповедь о любви к Богу и к ближнему надо стараться исполнять, начиная с самых простых вещей.

Итак, я говорил больше о любви к ближнему, а теперь хочу сказать о том, как у нас проявляется любовь к Богу. Допустим, нам нужно помолиться, а мы увлекаемся суетным разговором. Это кажется нам пустяком, и мы этот разговор чем-то для себя оправдываем, а на самом деле мы в этот момент пренебрегаем любовью к Богу. Памятуя о том, что нужно исполнить какую-нибудь заповедь, и тем не менее нарушая ее (потому что считаем это чем-то извинительным), мы также пренебрегаем любовью к Богу. Когда мы поступаем против требований своей совести, то также грешим против первой заповеди. И такие повседневные, многочисленные случаи показывают, что мы постоянно пренебрегаем как любовью к ближнему, так и любовью к Богу.

Не нужно думать о чем-то великом. Необходимо заставлять себя внимательно, тщательно исполнять эту заповедь в самых как будто бы незначительных ситуациях — и мы увидим, что в нас начнет появляться любовь и к Богу и к ближнему. Понуждение себя к вниманию при келейном правиле, во время богослужения, усердие к непрестанной молитве в течение дня, внимательное чтение Священного Писания, аккуратное посещение общего правила — всё это, казалось бы, мелочи, но они перевоспитывают душу человека, и его сердце постепенно превращается из каменного, как сказано в Писании, в плотяное. Камень превращается в живую плоть.

Так же мы должны вести себя и по отношению к ближнему: смиряться перед ним, исправлять не его, а исправляться самому, терпеливо переносить мелкую обиду или какое-то неудобство, снисходить к другому и проявлять строгость к себе. Благодаря таким незначительным и легким проявлениям понуждения себя к любви у нас начнет согреваться сердце, и мы станем испытывать это чувство на самом деле. Но при этом, конечно, нужно всегда помнить, что без непрестанной молитвы, без помощи Божией никто не может исполнить ни одной добродетели.

Итак, мы должны понимать, что любовь к Богу и ближнему, согласно Евангелию, больше всех всесожжений и жертв, то есть вообще всех наших дел; к ней одной нужно стремиться всей своей крепостью, ее иметь целью своей христианской жизни. Ведь как мы сможем исполнить заповеди, если не имеем любви к Богу? Сам Господь наш Иисус Христос сказал: Кто любит Меня, тот и заповеди Мои соблюдет (см. Ин. 14, 21). Поэтому будем стремиться к этой возвышенной и одновременно весьма удобоисполнимой добродетели, возможность для совершения которой в человеческом обществе есть всегда. А кто станет любить ближнего, которого видит, тот, конечно, приобретет и любовь к Богу, Которого не видит; он будет ясно ощущать Его присутствие в своем сердце.

* * *

Вопрос. У меня смущение по поводу ваших слов о том, что нужно возлюбить ближнего как образ Божий, — это звучит так высоко и по-философски. Мне кажется, что лучше пользоваться евангельской формулировкой возлюби ближнего, как самого себя. Вообще, все старцы любили всякое творение одинаково: и животных, и растения, и людей.

Ответ. Как это одинаково — и человека и животное? Вот сидит сестра Анна, она хоть и маленькая, но все-таки лучше, чем муравей. Положим, я все люблю одинаково: квашеную капусту, пение птичек, сестру Наталью… Это же неправильно!

Духоносные люди, конечно, без нужды не повредят даже травинку, но они ведь, тем не менее, едят растительную пищу. Только манихеи считали, что и в растениях есть душа и уничтожать их нельзя. Сами они вообще не работали. Когда же их почитатели приносили им хлеб, они благодарили, а после их ухода произносили такие слова: «Хлеб, я тебя не сеял, я тебя не жал, будь проклят тот, кто это сделал». Таким образом, они тех, кто им приносил хлеб, тихонько проклинали, считая, что нельзя наносить природе вред. Не можем же мы уподобляться манихеям!

Есть большая разница между образом и подобием Божиим, то есть человеком, и существом, несущим на себе только отблеск свойств Божиих: премудрости, любви и так далее. Растения, например, своего бытия не осознают, существуют бессознательно, это свидетельствует о том, что они созданы для человека. А человек создан для Бога: он осознает свое бытие, сознательно прославляет Творца и благодарит Его не только своим существованием, но и своим произволением.

Вопрос. Но тогда получается так: ты заботишься о человеке, проявляешь к нему любовь, а на самом деле видишь не его самого, а образ Божий в нем. Значит, в действительности личность человека нас не интересует?

Ответ. Христиане должны видеть в человеке не личность (зачем вообще нам это слово употреблять?), а образ и подобие Божие. Святые отцы говорят о том, что образ Божий есть в каждом человеке и он неистребим. А приобретение подобия Божия, по словам некоторых учителей Церкви, зависит от того, богоугодна жизнь человека или нет. Как осознать, живо почувствовать образ Божий в ближнем? Мы не выискиваем этот образ во внешности, в манерах человека — нет, но когда мы молимся, то чувствуем в душе какую-то благодать, сердце наше растепливается любовью и мы начинаем восхищаться каждым человеком, видя в нем как бы отблеск Божества. Мы перестаем обращать внимание на то, что, как я сказал, можно назвать в человеке случайным, то есть на грех. Он случаен не потому, что человек за него не отвечает, — он является таковым по отношению к Божию намерению. Ведь Бог сотворил человека для того, чтобы сделать его причастником Своей славы, а он уклонился во зло, хотя не принуждался к этому никакими обстоятельствами. Мы же видим в человеке изначальное, то есть образ Божий, несмотря на егоповедение, на его тяжкие грехи (я, конечно, говорю о том, как должно быть). Истинный христианин должен любить ближнего даже тогда, когда тот совершает преступление по отношению к нему. Но такая любовь возможна лишь в том случае, если этот христианин всей душой любит Бога.

Вопрос. А может быть так, что человек по благодати Божией испытывает любовь к ближним, но при этом не осознает, что в каждом из них — образ Божий? Или он не осознаёт этого от недостатка благодати?

Ответ. Что значит «не осознаёт»? Может быть, он этого просто не понимает. Святые отцы как люди богомудрые, всё называют, определяют, описывают. А простой человек может чего-то не понимать и даже не знать богословия и святоотеческого учения. Однако он, сам того не понимая, следует этому учению в нравственном отношении и достигает такого душевного состояния, при котором ощущает любовь к ближнему. Он смотрит на ближнего с восторгом, умилением, не замечает его грехов, не видит в нем никакого зла, все ему прощает, всегда находит для него какое-нибудь оправдание, всегда ему сострадает.

Примером любви к ближнему может послужить отношение матери к своим детям: как бы плохо сын ее ни поступал, что бы ни делал, она все равно его жалеет. Даже если он совершит преступление, она хочет, чтобы его оправдали. Именно так относится к своему ближнему истинный христианин: он видит в нем прекрасное, необыкновенное существо, любит его, желает ему добра и даже благоговеет перед ним. Человек может не осознавать в себе присутствия этой добродетели, не уметь своего состояния описать, но испытывать такие чувства он должен.

Именно такое отношение к другим людям, а не какое-то умственное, «книжническое», «законническое» изъяснение заповеди о любви к ближним и есть почитание в человеке образа Божия. Ведь можно и здесь уклониться в «книжничество»: правильно и подробно описывать, чтó есть в человеке образ Божий (свободная воля, разум и другие свойства), а самому этого образа ни в ком не чувствовать. И такое часто бывает.Недаром святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что нынче христианство изучают не по заповедям, а по книгам. Конечно, он и сам читал святых отцов и такое чтение поощрял, но сетовал на то, что их творения изучают теоретически, а к исполнению написанного в них на деле никто не стремится. Повторю: пусть человек не умеет объяснить своего состояния, но он обязательно должен в каждом чувствовать что-то такое, о чем я говорил, — нечто неизменно прекрасное. Именно в каждом, потому что если один ему нравится красотой лица, другой — своим умом, а третий ему не нравится вообще из-за его невоспитанности, то в этом уже есть некоторое пристрастие.

Правда, Иоанн Kaccиaн Римлянин, отличает любовь к человеку вообще от некоторой расположенности, связанной с общностью взглядов, единодушием. Это понятно: должны же больше понимать друг друга, например, все православные христиане. Монашествующие также имеют между собой большее понимание: они лучше знают стремления, образ жизни друг друга. Естественно, что, благодаря этому взаимопониманию, единообразию жизни, имеется и некая особая расположенность. Но это не противоречит тому,что мы должны любить всех. Есть люди, близкие нам, а есть — чужие и даже враги, которых мы также должны любить.

Спаситель говорит: Возлюби врагов твоих (см. Мф. 5, 44). И враги у нас действительно есть, по крайней мере есть те, кто к нам враждебно относятся или придерживаются иных взглядов, например еретики или безбожники. Мы не можем иметь с ними взаимопонимания в вопросах веры, но в смысле приятия каждого человека и желания ему спасения, мы не должны делать никакого различия между верующим и неверующим, безбожником или подвижником. Наоборот, как говорит само Евангелие, Господь радуется о кающемся грешнике больше, чем о праведниках, не имеющих нужды в покаянии.

Вопрос. Фарисей спросил Господа о том, кто есть его ближний. Господь привел ему притчу и в ответ задал вопрос: Кто есть ближний впадшему в разбойники? (см. Лк. 10, 36). Тот сказал: Сотворивый милость с ним (Лк. 10, 37). Значит, ближний — это тот, кто «творит милость», кто делает тебе добро?

Ответ. Нет. Я говорил, что Спаситель дал ответ неожиданный, на который законник не мог возразить. Естественно, он ждал следующего ответа: тот, кто оказывает тебе милость, тот тебе ближний. Все ясно. А Спаситель вдруг ему говорит: «Иди и ты делай так же», то есть переносит акцент с пострадавшего еврея на самарянина и отождествляет этого законника именно с самарянином.

И мы также должны отождествлять себя не с израненным евреем, который нуждался в помощи, а с самарянином, который помогал людям, делал им добро вне зависимости от того, как они к нему относились. Тогда мы действительно будем свободны. А иначе мы являемся людьми зависимыми: к тому, кто делает нам добро, мы относимся хорошо, а к тому, кто делает зло, — плохо. На самом же деле необходимо, чтобы мы сами были для всех ближними, а то, как к нам относятся окружающие, нас беспокоить не должно.

Можно рассмотреть вопрос и с другой стороны. Ты сам можешь сделать ближним любого человека: кому ты будешь делать добро, тот и будет твоим ближним. Относись к людям так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе. Если я хочу, чтобы все люди были моими ближними, значит, я сам ко всем должен относиться по-доброму.

Вопрос. Если человек, оказав милость другому, стал ему ближним, значит, и принявший милость ответил ему, тоже став его ближним? Например, если он был врагом, то он перестает им быть?

Ответ. Далеко не всегда. Если он продолжает делать тебе зло, как же он перестает быть тебе врагом? Допустим, ты за него молишься, а он тебя хочет убить. Мы знаем, что когда Спасителя распинали, Он говорил: Отче, прости им, не ведают бо, что творят (см. Лк. 23, 34). Разве от этого враги Господа Иисуса Христа стали Его любить? Они над Ним только еще больше смеялись.

Например, римляне говорили совершенно противоположное тому, чему учит Евангелие. Но действительность они оценивали здраво, и в этом смысле их высказывания справедливы. Они считали, что «человек человеку волк». И на самом деле в жизни так и бывает. К сожалению, даже если ты относишься к врагам с любовью, в большинстве случаев они всё равно остаются врагами. Церковь всегда была в меньшинстве, ее очень часто преследовали. Несмотря на это, христиане всегда должны были исполнять заповедь, то есть любить своих гонителей; иногда они своей любовью обращали врагов Церкви к вере, но чаще — сделать это не удавалось. У тебя же получается, что все мы друг другу ближние. Мы не можем быть ближними друг другу, потому что это предполагает взаимозависимость, а такого быть не должно. Но мы сами должны видеть ближних во всех людях, независимо от того, враги они нам или нет. Вы требуете логики там, где она совершенно неуместна. Повторю: из евангельского текста видно, что Спаситель дал законнику ответ, которого тот совсем не ожидал. Он надеялся услышать, что его ближний — это самарянин, то есть тот, кто к нему хорошо относится. А Спаситель говорит законнику о том, что он сам должен проявлять любовь к другим людям, не ожидая от них ответного чувства.

Мы все ждем любви друг к другу, то есть взаимного доброго расположения, а надо требовать любви только от себя одного. Конечно, если люди друг друга любят — это хорошо, но это не значит, что в жизни бывает только так.

Вопрос. Батюшка, мне кажется, что людям лучше со мной не общаться, потому что они получат от этого вред. Права ли я, что так думаю? Можно ли мне уклоняться от дружбы с сестрами?

Ответ. Уже в самом этом вопросе присутствует некоторое высокоумие: человек думает, что способен жить, не имея никаких друзей, быть одиноким подвижником, не получая ни малейшего утешения от земной дружбы. Может быть, такое одиночество и хорошо, но реально ли? Способен ли человек выдержать такой подвиг? Я думаю, что это очень нелегко. Когда люди надеются проявить какое-то особенное самопожертвование, в данном случае — отказаться от общения с окружающими, чтобы никому не приносить вреда, то можно предположить, что они преувеличивают свои душевные силы. В результате этот подвиг одиночества, уединения окажется для них неисполнимым. Попробовать ни с кем не общаться, конечно, можно, но я почти уверен, что из этого ничего не получится. А вообще-то все нужно делать с благословения.

Вопрос. Если человек терпит скорбь, смиряется, может быть сам этого не осознавая, то вменится ли такое его поведение в добродетель на Страшном суде?

Ответ. Если человек не понимает, что с ним происходит, то какая ему от этого польза? Ведь главное, чтобы он смирялся сознательно, а не волей-неволей терпел неприятности, — дескать, все их испытывают.

Вопрос. Раньше простые люди были лучше: смиреннее, нестяжательнее, исполнительнее. Может быть, это потому, что они жили при крепостном праве и к смиренному поведению их обязывали помещики?

Ответ. Крестьяне на Руси всё понимали и терпели скорби сознательно. Они были людьми малограмотными, но являлись истинными христианами и следовали христианским идеалам. У них был гораздо более тяжелый образ жизни, чем у современных людей: помещики обращались с ними как с рабами, порой как с собаками, и жили они преимущественно в нищете. Известно описание крестьянской трапезы во время поста: квас с редькой и каша. При этом они работали в поле по четырнадцать часов. Поэтому нельзя сказать, что внешние обстоятельства жизни у них были более благоприятными для исполнения заповедей, чем у нас. У людей было очень много скорбей и поводов для ропота, уныния и отчаяния, но они, тем не менее, всё терпели.

Митрополит Вениамин (Федченков), описывая жизнь простых крестьян, говорит, что наш народ был воистину святым. Например, не все в то время могли позволить себе выстроить отдельную избу сыну с семьей. Жили несколько семей в одной избе, спали по лавкам, получалось — как в коммунальной квартире, но вели себя со смирением, по-христиански. У них действительно были христианские идеалы. Потом, когда народ стали развращать, да и сами люди начали отходить от Церкви, то уже не смогли терпеть и гораздо меньшие скорби: появились ропот, уныние, бунт и прочее. Поэтому говорить о более благоприятных условиях для стяжания добродетели смирения можно лишь в том смысле, что в те времена общество было поистине христианским, вере в Бога учили с детства, но это скорее внутренняя, духовная причина, нежели внешнее обстоятельство.

Вопрос. Кажется, что заповедь о любви к ближнему до конца исполнить невозможно, даже если стараться всю жизнь, — как же мы будем отвечать за исполнение этой заповеди на Страшном суде?

Ответ. Нужно понуждать себя к ее исполнению. Когда мы заповеди Христа считаем для себя необязательными, тогда наше душевное состояние бывает безмятежным и спокойным, как будто бы у нас все в порядке. Когда же мы, несмотря ни на что, боремся с собой и пытаемся исполнить заповеди, может быть при этом тысячекратно спотыкаясь и падая, то в конце концов приходим к осознанию своего ничтожества, своей беспомощности, начинаем больше и искреннее молиться, смиряться, и в нашем отношении к ближнему может произойти какое-то благотворное изменение. Таким образом, смирение приобретается в борьбе, при крайнем напряжении сил. Нельзя пренебрегать исполнением заповедей, отговариваясь тем, что, мол, исполнить их невозможно. Если мы будем себя понуждать, то наше сердце смягчится и в нем появится любовь.

Вопрос. Как нужно правильно понимать слова из последования литургии: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы»?

Ответ. Это только первая часть фразы, произносимая диаконом: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы», а во второй части, которую поет хор, как раз и объясняется, Кого мы должны «единомыслием» исповедовать: «Отца и Сына и Святаго Духа, Троицу единосущную и нераздельную». Это восклицание исполнено глубокого смысла. Оно говорит о том, что подлинное единомыслие, основанное не на общности каких угодно взглядов, а на полном познании истины, происходит от любви. Когда мы возлюбим друг друга, тогда только сможем принести и правильное исповедание Пресвятой Троицы. В этом моменте литургии показано единство нравственного и догматического принципов: где нет любви, там не может быть истинного исповедания. И наоборот, где нет истинного исповедания, там нет любви.

Об этом рассуждали некоторые богословы, даже пытались найти какую-то взаимосвязь между некоторыми пороками человека и его уклонением в ту или иную ересь. Может быть, не стоит так уж математически точно определять взаимосвязь между той или иной страстью и заблуждением в вопросах веры. Но можно сказать, что подобные заблуждения основаны прежде всего на страсти гордости, а прелестные состояния, которые при этом бывают, основаны на тщеславии, а также на утонченном сладострастии (попросту говоря, на блудной страсти). Конечно, могут примешиваться и действия каких-то других страстей. Но там, где есть гордость, дошедшая до своей крайней степени, там, безусловно, никакой любви быть не может — только взаимная неприязнь и ненависть.