У многих ревностных христиан, особенно у тех, которые избрали монашеский образ жизни, время от времени возникает уныние, переходящее иногда даже в отчаяние. Связано это с тем, что им с трудом дается исполнение заповедей, им кажется, что борьба со страстями безуспешна и они никогда не смогут себя победить. Вспомним рассуждение святителя Игнатия (Брянчанинова) о том, какие условия необходимы для того, чтобы в человеке возникло истинное покаяние. Он говорит, что покаяние является правильным следствием брани, если человек борется. Но может быть и неправильное, плохое следствие брани — в том случае, если человек поддается страсти и падает.
Брань возникает по нескольким причинам. Святитель Игнатий называет четыре причины, вызывающие брань: упражнение в молитве Иисусовой, чтение Евангелия и понуждение себя к исполнению заповедей, послушание старцу и, наконец, терпение скорбей. Если человек живет правильно, все исполняет, то невозможно, чтобы у него не было браней.
Господь наш Иисус Христос сказал: Горе миру от соблазнов, ибо надлежит прийти соблазнам (см. Мф. 18, 7). Под миром здесь подразумевается все человечество, живущее в земном, временном мире. Мы же предполагаем, что у нас соблазнов не будет и, следовательно, горя мы испытывать тоже не будем. Слова горе миру от соблазнов говорят о том, что человек, борющийся с соблазнами, испытывает сильнейшие переживания и душевные мучения, то есть пребывает в состоянии, которое мы обычно называем горем, несчастьем. Но скорби неминуемы, ибо надлежит прийти соблазнам. Святые отцы много рассуждают о том, что скорби необходимы нам для того, чтобы обнаружилась наша ревность, наша любовь к Богу. У нас нет возможности самим выбирать себе скорби, которые представляются нам более уместными и полезными, и желать этого было бы слишком по-детски. Мы должны принимать такие скорби, какие посылает нам Господь Бог. И конечно же, в первую очередь это скорби, связанные с внутренней жизнью. Есть ли у человека внешние, то есть телесные, скорби или нет, но внутренние, душевные скорби у всякого желающего жить по Евангелию обязательно должны быть.
Возьмем для примера какую-нибудь внешнюю скорбь, скажем болезнь. К ней можно относиться по-евангельски, а можно, так сказать, согласно естественному разуму. По-евангельски мы относимся тогда, когда не поддаемся страсти печали и, принимая скорбь как некое обстоятельство, не испытываем чувства скорби, отвергаем его и даже среди несчастья, среди страдания можем благодарить Бога и наслаждаться Божественным утешением. Иногда это утешение бывает до такой степени обильным, что и сама болезнь перестает приносить страдания. Благодать настолько утешает человека, что боль уже не чувствуется.
Мы должны понимать, что все зависит от того, как мы сами относимся к происходящему, в том числе и к нашим внутренним искушениям и испытаниям. Для человека, желающего исполнять заповеди, события внутренней жизни являются гораздо более важными, чем всё внешнее. Поэтому он как бы всматривается внутрь себя и, если он истинный христианин, скорбит о преступлении заповедей и порой испытывает сильнейшие душевные страдания от безуспешности своей борьбы за следование Евангелию.
У Григория Синаита есть замечательное рассуждение о том, для чего нужны душевные страдания, поражения, вызывающие в нас некую печаль. Эта печаль в определенном смысле является для нас естественной, потому что, если бы мы, претыкаясь и нравственно падая, пребывали в каком-то спокойном, беспечном состоянии, это говорило бы о нашем нерадении и безразличии, о нашем сластолюбии. В таком случае мы показали бы себя людьми, для которых нравственное падение не является чем-то достойным переживания и печали. Потому вполне естественно, что, падая, претыкаясь, чувствуя свою беспомощность, гневаясь на себя за собственное лукавство, за предательство самих себя, мы испытываем скорбь. Так обязательно должно быть, но скорбь эта не должна переходить в отчаяние, она должна быть умеренной и разумной, то есть такой, которая заставляет нас с большей ревностью и одновременно с бόльшим смирением вновь и вновь устремляться на борьбу со злом в себе самих.
Вот как говорит о смирении, рождающемся от такого состояния, преподобный Григорий Синаит: «Есть семь взаимно входящих и друг от друга порождающихся, но различных способов, ведущих и руководствующих к ниспосылаемому Богом смирению: молчание, смиренномудрие, смиреннословие, смиренная одежда, самоунижение, сокрушение духа и отнесение себя всюду к последним»[1]. Смиренномудрие — это смиренное о себе мудрование, размышление. Смиреннословие — это смиренное о себе высказывание (не всегда этот термин употребляется в плохом смысле слова: говорить о себе смиренно, а внутренне оставаться гордым). Смиренная одежда нужна постольку, поскольку внешность человека часто его смиряет. Самоунижение также может принести человеку некоторое смирение, сокрушение духа, если человек искренне старается унизить себя не ради того, чтобы его другие за это хвалили, а внутренне, перед самим собой.
Далее Григорий Синаит пишет: «Разумное молчание рождает смиренномудрие. От смиренномудрия проистекают три вида смирения: смиренное словопроизношение, смирение и нищета в одежде и постоянное самоукорение. Эти три образа смирения дают начало сокрушению, производимому попущением испытаний и называемому промыслительным наказанием и смирением посредством демонов»[2]. Если в нас нет предварительного смирения, то и сокрушение не может в нас возникнуть — по той причине, что на свои собственные падения мы будем реагировать неправильно, допустим роптать, возмущаться духом, унывать или, наоборот, не обращать никакого внимания на свои преткновения, не видеть в этом ничего особенно страшного, всячески находить себе извинения и оправдания. Таким образом, мы будем жить жизнью, хотя и страшно это сказать, неверующего человека, который если и согрешит, то греха в этом не увидит. Он думает только о сугубо внешних последствиях греха, опасается, что ему придется испытывать скорби от людей или что он повредит свое здоровье, но он не думает о своем нравственном состоянии и о последствиях духовных.
Что значит «смирение посредством демонов»? Действительно, демоны нас смиряют. Они делают это не ради нашей пользы, но они поневоле толкают нас в такое состояние, пребывая в котором мы (если правильно на него реагируем) приобретаем возвышеннейшую добродетель смирения. Постоянно претыкаясь, падая, не имея сил бороться с грехом, мы, приобретя такой печальный опыт, смиряемся волей-неволей, а правильнее сказать, добровольно, потому что из любого обстоятельства можно сделать как правильный, так и неправильный вывод. Смирение, сокрушение — это правильные выводы, а ропот или нерадение, конечно же, неправильные.
Читаем далее: «Сокрушение самым делом легко поставляет душу в ее чувстве ниже всех и последней из всех, как раболепствующую всем»[3]. Человек начинает искренне думать о себе, что он хуже всех, потому что чувствует себя немощнее всех окружающих его людей и даже, как говорит Григорий Синаит, самих демонов, ведь они всегда его побеждают. «Два этих вида приносят совершенное и богодарованное смирение, называемое силой и совершенством всех добродетелей. Оно свое исправление приписывает Богу»[4]. Это уже высшее состояние, и пока мы об этом не говорим. Когда человек приобретает это высшее состояние, тогда, действительно исполняя евангельские заповеди, он уже не способен поддаться гордости и думать о себе, будто бы он своими силами достиг исполнения добродетелей или нравственного исправления. И от действия благодати, и от твердого, непоколебимого осознания своей немощи он всегда все приписывает Богу. Приписывает не потому, что это какая-то полезная, разумная игра, а потому, что это и есть сама жизнь, сама действительность.
Это возможно только в том случае, если человек понуждает себя к добродетелям. Если же он ни к чему себя не понуждает, то и бессилия своего не чувствует, потому что ему не представляется случая в этом убедиться. Когда мы делаем то, что хотим, или то, что легко нам дается, мы всё более и более утверждаемся в той мысли, будто мы что-то из себя представляем. Когда же делаем то, что для нас трудно или почти невозможно, — таким является для нас следование Евангелию, — тогда, постоянно претыкаясь, чувствуя вторжение некой посторонней силы, мешающей, препятствующей исполнению заповедей, мы приходим в состояние, которое и описывает преподобный Григорий Синаит. Постепенно, от ступени к ступени (здесь ступени ведут не вверх, а вниз) мы приходим к глубочайшему, искреннему смирению и, чувствуя содействие Божие в исполнении заповедей, одновременно осознаем свою полную немощь и искренно все приписываем Богу.
«Итак, первый из всех образов смирения — молчание, от которого рождается смиренномудрие. Это производит три вида смирения; три образуют один — сокрушение. Сокрушение рождает седьмой вид, или подчиненный всем образ первого смирения, которое называют промыслительным. Промыслительное же смирение приносит в душу ниспосылаемое Богом совершенное истинное, необразное смирение»[5], то есть то смирение, о котором преподобный Иоанн Лествичник говорит, что тот, кто пытается его описать, совершает дело безумное, а преподобный старец Силуан Афонский, — что истинное смирение является подражанием Самому Христу. Но нельзя прийти к этому высшему Христову смирению, христоподражанию, если мы не пройдем через промыслительное смирение. Преподобный Григорий Синаит пишет о нем так: «Первое, то есть промыслительное смирение, возникает при таких условиях. Если человек, предоставленный самому себе, нравственно побежден, порабощен и испытывает над собой господство всякой страсти и помысла, то, не встречая помощи ни от дел, ни от Бога и совершенно ни от кого и почти впадая в отчаяние, не может, угнетаемый отовсюду, не сокрушиться. Он считает себя низшим всех и последним рабом, худшим самих демонов, как побеждаемый ими и подпавший их тиранству. Это и есть промыслительное смирение. После него Богом подается свыше второе — высшее — смирение, которое представляет собой Божественную силу, действующую во всем и производящую все. Благодаря ей человек, всегда видя себя орудием Божественной силы, совершает с ее помощью удивительные Божии дела»[6]. Мы сейчас говорим о первом, промыслительном смирении, рождающем второе, высшее, или, если так можно выразиться, полное, подлинное смирение. И всякий здравомыслящий человек, истово понуждающий себя к исполнению заповедей, замечает в себе состояние промыслительного смирения, которое описывает Григорий Синаит.
Конечно, если мы не будем вести борьбу с самими собой, если будем пребывать в полном нерадении и падать, но падать не в борьбе, то можем сделать неправильные выводы: нам будет казаться, что мы потому не исполняем заповедей или евангельских добродетелей, что просто не заставляем себя. Вот захотели бы, понудили себя, тогда исполнили бы, но мы или не хотим, или не пришло еще время, или какие-то обстоятельства мешают, или мы считаем это для себя необязательным, думая, что для нас достаточно и того, что мы не совершаем грубых грехов. Ветхозаветные заповеди мы исполняем, а о новозаветных не думаем, пренебрегаем ими.
Может быть еще худшее состояние, при котором мы совсем не хотим ничего делать, считаем, что в грехах, мысленных преткновениях (осуждении, нечистых помыслах, гневе и прочем) ничего страшного нет и в общем-то вполне можно так прожить. Такие выводы не имеют ничего общего с промыслительным смирением. По видимости эти состояния в чем-то сходны: и там и здесь человек чувствует, что его попирают демоны, и там и здесь чувствует порабощенность греху, но в первом случае он действительно ощущает это как рабство, хочет из него вырваться, но не может, а во втором случае никаких серьезных, чрезвычайных усилий он не делает и поэтому думает, что это можно легко преодолеть. Естественно, смиряться он не будет, потому что не ощущает своего бессилия.
Некоторые люди доходят до явного неразумия. Приведу, может быть, утрированный пример, но, тем не менее, он взят из жизни. Один человек, оттого что у него были трудности в воспитании детей, упрекнул другого, пытающегося вести аскетический образ жизни: «Тебе легко, у тебя детей нет». Тот ответил ему: «Что же тебе мешало избрать такой легкий образ жизни?» Многим представляется, что если бы они только захотели, то с легкостью все исполнили бы, но они, мол, просто не хотят. Конечно, никакого смирения здесь нет: оно возникает в борьбе со страстями, при крайнем напряжении сил. Когда мы чувствуем, что во всем терпим неудачи, чувствуем безысходность, когда нам кажется, что мы никогда не сможем победить зло и в таком неисправном состоянии отойдем в вечную жизнь, — это и есть промыслительное смирение. Григорий Синаит говорит, что это неминуемая стадия в борьбе с грехом. Поэтому те, кто предполагает, что возможно достичь каких-то духовных состояний, в особенности приобрести истинное смирение, минуя внутренние скорби, страдания, душевные мучения, и что возможны исключения, совершенно не имеют духовного опыта. Исключений нет.
В Евангелии также говорится об этом. Спаситель требует от нас крайнего понуждения и даже на примере некоторых Своих учеников промыслительно показывает, что невозможно достичь совершенства, если ты не страдал душевно. Возьмем, например, такое изречение Евангелия: Горе миру от соблазн, нужда бо есть приити соблазном, обаче горе человеку тому, имже соблазн приходит (Мф. 18, 7), то есть невозможно прожить эту жизнь, не испытав горя от действия соблазнов. Но горе испытывает тот, кто борется с соблазнами, а тот, кто поддается им, чувствует во время земной своей жизни, что он как будто бы счастлив. Далее говорится о том, как нужно вести себя в этой борьбе: Аще ли рука твоя или нога твоя соблажняет тя, отсeцы ю и верзи от себе: добрeйше ти есть внити в живот хрому или бeдну, неже двe руцe и двe нозe имущу ввержену быти во огнь вeчный; и аще око твое соблажняет тя, изми е и верзи от себе: добрeйше ти есть со единeм оком в живот внити, неже две оцe имущу ввержену быти в геенну огненную (Мф. 18, 8–9). В борьбе с соблазном Спаситель призывает нас к необыкновенной жестокости по отношению к себе — к такой жестокости, которую можно сравнить только с отсечением собственных членов.Конечно же, тот, кто вырывает свой глаз или отсекает руку или ногу, не может не испытывать страдания, притом страдания жесточайшего, но и тот, кто борется с грехом, также испытывает необыкновенное душевное страдание и мучение. И тот, кто через это не проходит, вернее, не хочет этого испытать, конечно, соблазнов никогда не победит.
Господь наш Иисус Христос открыл нам этот духовный закон, и мы не имеем права дерзновенно отрицать его обязательность и утверждать, что возможны случаи, когда его исполнения не требуется. Бытует такое мнение, что смирение помогает избавиться человеку от действия страстей: смирись, и тогда тебе будет легко, ты победишь любую страсть или она совсем не будет действовать. Это правильно, но только смирение приобретается, как говорит Григорий Синаит, в жестокой борьбе, после многочисленных, можно сказать постоянных, опытов собственной немощи, и никак иначе. Если бы кто-то смог приобрести смирение каким-то иным образом или оно было бы у него от природы (а такие случаи — это редчайшие исключения), то ему не нужно было бы это испытывать.
Некоторые говорят, что святой праведный Иоанн Кронштадтский имел природное смирение. Может быть, в какой-то степени это и так, но и он испытал жесточайшую борьбу с собой, что можно видеть по его дневниковым записям. У него была сильнейшая хульная брань — брань неверия. Она мучительным, ужасным образом нападала на него во время совершения Божественной литургии, так что у него вдруг мрачнело лицо и он как бы застывал, что замечали некоторые свидетели. Но, мужественно ведя эту борьбу и победив демона неверия, отец Иоанн Кронштадтский приобрел великую, небывалую во времена рационализма и вольнодумства веру. Он совершал многочисленные чудеса, которые удивляли людей даже неверующих и обращали к вере тех, кто был совершенно безразличен к религии и чужд ее.
Интересно, что сразу после учения о том, что нужно с жестокостью отсекать соблазны, следует рассуждение Господа о смирении по отношению к ближнему. Спаситель сначала говорит о том, что нужно отсекать руку, ногу, извергать глаз, а потом: Блюдите, да не презрите единаго от малых сих (Мф. 18, 10). После борьбы с собой в человеке естественно возникает смирение перед ближними, и он начинает считать их лучшими или, по крайней мере, равными себе. А мы, если трезво на себя посмотрим, увидим, что считаем себя лучше тех, кто нас окружает, потому что всегда предпочитаем себя другим людям.
На примере апостола Петра можно проследить ту борьбу, которая постепенно приводит человека к смирению. Конечно, мы многого не знаем о его переживаниях, но, обратившись к некоторым событиям его жизни, мы можем догадаться о том, что он испытывал внутренне. Бe же Андрей, брат Симона Петра, един от обою слышавшею от Иоанна и по нем шедшею. Обрeте сей прежде брата своего Симона и глагола ему: обрeтохом Мессию, еже есть сказаемо Христос. И приведе его ко Иисусови. Воззрeв же нань Иисус рече: ты еси Симон сын Ионин; ты наречешися Кифа, еже сказается Петр (Ин. 1, 40–42). Господь наш Иисус Христос призвал апостола Петра, но Петр не последовал за ним сразу. Окончательное его призвание описано в Евангелии от Луки. После чудесного лова рыбы апостол Петр сказал Спасителю: Изыди от мене, яко муж грешен есмь (Лк. 5, 8), то есть проявил неподдельное смирение, и после этого вновь был призван Спасителем на служение. И рече к Симону Иисус: не бойся; отселе будеши человеки ловя (Лк. 5, 10). Тогда он последовал за Господом. Мы привыкли идеализировать святых, не понимая, что для того, чтобы достигнуть состояния, которое мы называем святостью, необходима борьба, а где борьба, там и сопротивление.
Итак, мы видим, что апостол Петр не сразу преодолел некоторое нерадение. Спаситель сказал ему, что он избранный апостол, но Петр, тем не менее, не следовал за Господом, продолжая заниматься своими обычными делами. И только после необыкновенного чуда нашел в себе мужество и ревность все оставить. Но и потом у него не было все беспреткновенно, спокойно и ровно. Апостол Петр проявлял ревность, горячность в вере, показывал, что он действительно искренне любит Господа, и одновременно совершал грубые ошибки, претыкался.
Пришед же Иисус во страны Кесарии Филипповы, вопрошаше ученики Своя, глаголя: кого Мя глаголют человeцы быти, Сына человeческаго? Они же рeша: ови убо Иоанна Крестителя, инии же Илию, друзии же Иеремию или единаго от пророк. Глагола им Иисус: вы же кого Мя глаголете быти? Отвeщав же Симон Петр рече: Ты еси Христос, Сын Бога Живаго. И отвeщав Иисус рече ему: блажен еси, Симоне, вар Иона, яко плоть и кровь не яви тебe, но Отец Мой, Иже на небесeх (Мф. 16, 13–17). Обратите внимание на слова Господа: Яко плоть и кровь не яви тебе (по-русски, ибо не плоть и кровь открыли тебе). Но буквально через несколько мгновений, как мы увидим, апостол Петр последовал плоти и крови.Аз же тебe глаголю, яко ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою, и врата адова не одолeют ей; и дам ти ключи Царства небeснаго: и еже аще свяжеши на земли, будет связано на небесeх, и еже аще разрeшиши на земли, будет разрeшено на небесeх (Мф. 16, 18–19).Казалось бы, такая великая похвала, такое восхваление веры Петровой, но Господь ради пользы апостола Петра потом и обличил его, причем очень строго. Тогда запрети Иисус учеником Своим, да ни комуже рекут, яко Сей есть Иисус Христос.Оттолe начат Иисус сказовати учеником Своим, яко подобает Ему ити во Иерусалим и много пострадати от старец и архиерей и книжник, и убиену быти, и в третий день востати. И поемь Его Петр, начат прерeцати Ему глаголя: милосерд Ты, Господи! не имать быти Тебe сие! Он же обращься рече Петрови: иди за Мною, сатано! соблазн Ми еси! яко не мыслиши яже суть Божия, но человeческая (Мф. 16, 20–23). Апостол Петр, движимый любовью, но любовью человеческой, и жалостью к Господу, в данный момент совершенно неуместной, а может быть, и некоторой жалостью к себе, — ведь если нужно пострадать Христу, то придется пострадать и Его ученикам, — пытался Его отговорить.Спаситель назвал апостола Петра сатаной по той причине, что он мыслил не Божие, но человеческое, то есть в данном случае последовал не тому, что внушал Отец Небесный, а тому, что говорила ему плоть и кровь. Мы видим серьезное преткновение апостола Петра в вере, такое преткновение, за которое Спаситель, несмотря на недавнюю похвалу, обличил его строго и жестоко перед всеми учениками.
Можно было бы, наверное, найти много подобных эпизодов, но мы рассматриваем самые яркие. Первый эпизод показывает недостаток ревности апостола Петра с самого начала, второй эпизод — его колебания в вере, потому что он не хотел все понимать так, как открыл Бог, но вносил нечто человеческое, за что и назван был сатаной, а третий, который мы рассмотрим сейчас, — неповиновение Господу из-за собственного, ложного представления о духовности и смирении. Прежде же праздника Пасхи, вeдый Иисус, яко прииде Ему час, да прейдет от мира сего ко Отцу, возлюбль Своя сущия в мирe, до конца возлюби их. И вечери бывшей, диаволу уже вложившу в сердце Иудe Симонову Искариотскому, да Его предаст, вeдый Иисус, яко вся даде Ему Отец в руцe, и яко от Бога изыде и к Богу грядет, воста от вечери и положи ризы, и приемь лентион, препоясася: потом влия воду во умывальницу и начат умывати ноги учеником и отирати лентием, имже бe препоясан. Прииде же к Симону Петру, и глагола Ему той: Господи, Ты ли мои умыеши нозe? Отвeща Иисус и рече ему: еже Аз творю, ты не вeси нынe, уразумeеши же по сих (Ин. 13, 1–7).Петр, уже наученный опытом, должен был знать, что нужно повиноваться Господу, а не проявлять самоуверенность и самонадеянность. Но в данном случае, имея, как ему казалось, правильное представление о почитании Спасителя и о собственном смирении, Петр отказался от того, чтобы Спаситель смирился перед ним и умыл ему ноги, хотя Господь и предупредил его, что сейчас он этого понять не может, а поймет позже.
Глагола Ему Петр: не умыеши ногу моею во веки (Ин. 13, 8). Петр, проявив все же необыкновенную самоуверенность, самонадеянность, воспротивился Господу в том, в чем совсем не следовало бы оказывать сопротивления. И тогда Господь ответил ему чрезвычайно строго (хотя для нас это звучит как нечто обыкновенное, привычное, как и многие слова Евангелия, не воспринимаемые нами остро): Аще не умыю тебе, не имаши части со Мною, или по-русски: Если не умою тебя, не имеешь части со Мною (Ин. 13, 8). Таким образом, Он как бы отлучал Петра от Себя: «Ты мне чужой».Для апостола Петра, как для всякого искренне верующего человека, это было самым страшным, что он мог услышать. И тогда апостол Петр, испугавшись, раскаялся. Глагола Ему Симон Петр: Господи! не нозe мои токмо, но и руцe и главу (Ин. 13, 9). Хотя и здесь он говорит нечто излишнее. Глагола ему Иисус: измовенный не требует, токмо нози умыти, есть бо весь чист; и вы чисти есте, но не вси (Ин 13, 10). В том эпизоде, в котором Спаситель назвал апостола Петра сатаной, не упоминается о раскаянии Петра. Но из того, что в дальнейшем он следовал за Господом и был в числе избранных Его учеников, стал свидетелем фаворского преображения, ясно, что апостол Петр, конечно же, раскаялся.
И наконец, самое страшное преткновение апостола Петра: троекратное отречение.Тогда глагола им Иисус: вси вы соблазнитеся о Мнe в нощь сию, писано бо есть: поражу пастыря, и разыдутся овцы стада; по воскресении же Моем варяю вы в Галилеи.Отвeщав же Петр рече Ему: аще и вси соблазнятся о Тебe, аз никогдаже соблажнюся. Рече ему Иисус: аминь глаголю тебe, яко в сию нощь, прежде даже алектор не возгласит, трикраты отвержешися Мене. Глагола Ему Петр: аще ми есть и умрети с Тобою, не отвергуся Тебе. Такожде и вси ученицы рeша (Мф. 26, 31–35). Может быть, другие просто соблазнились: бежали, проявили малодушие, но апостол Петр не только проявил малодушие, что ранее казалось для него самого совершенно невозможным, но и трижды отрекся. Емше же Его ведоша и введоша Его во двор архиереов. Петр же вслeд идяше издалеча. Возгнeщшим же огнь посредe двора и вкупe сeдящим им, сeдяше Петр посредe их. Узрeвши же его рабыня нeкая сeдяща при свeтe, и воззрeвши нань, рече: и сей с Ним бe. Он же отвержеся Его, глаголя: жено, не знаю Его. И помалe другий видeв его, рече: и ты от них еси. Петр же рече: человeче, нeсмь. И мимошедшу яко часу единому, ин нeкий крeпляшеся глаголя: воистинну и сей с Ним бe: ибо галилеанин есть. Рече же Петр: человeче, не вeм, еже глаголеши. И абие, еще глаголющу ему, возгласи пeтель (Лк. 22, 54–60). Петр еще не понял, что произошло... И обращься Господь воззрe на Петра: и помяну Петр слово Господне, якоже рече ему, яко прежде даже пeтель не возгласит, отвержешися Мене трикраты. И изшед вон, плакася горько (Лк. 22, 61–62).
Теперь порассуждаем над всеми примерами, которые были приведены. Когда Господь призвал апостола Петра, он последовал за Ним не сразу, а только после чудесного лова рыбы, то есть проявил некоторую медлительность. Потом Господь призвал его к покаянию, и Петр сказал:Выйди от меня, ибо я человек грешный — и последовал за Ним. Таким образом, сначала было некоторое преткновение, а затем исправление. В следующем эпизоде апостол Петр сначала исповедал Господа Сыном Бога Живаго, потом допустил некоторое человеческое рассуждение, проявил неуместную жалость, а может быть, и неверие и стал уговаривать Спасителя, чтобы Он избег страданий, которые были необходимы для спасения человеческого рода, и тогда услышал: Отойди от Меня, сатана. Но мы видим, что через некоторое время Спаситель призывает апостола Петра на Фавор вместе с учениками Иоанном и Иаковом и говорит, что есть некоторые из здесь стоящих, которые не вкусят смерти, прежде чем увидят Царствие Божие, грядущее в силе (см. Мк. 9, 1). Мы наблюдаем и преткновение Петра, и его восстание. На Тайной вечери апостол Петр под предлогом смирения отказывался от того, чтобы Господь умыл ему ноги. Я думаю, отказывался он от самонадеянности и своеобразной гордости, прикрытой видом смирения, как это часто у нас бывает. Но Спаситель укорил его, и апостол Петр сразу исправился. Наконец, самое страшное преткновение, можно сказать падение, апостола Петра — троекратное отречение. И Господь Иисус Христос необыкновенным образом вновь его восставил: оглянулся на него и напомнил ему о Своем пророчестве и о его самоуверенности. И апостол Петр горько плакал. Мы видим пример всё углубляющегося смирения, того промыслительного смирения, о котором говорит преподобный Григорий Синаит, смирения, при котором человек смиряется поневоле и которое называется смирением от демонов.
Истинное покаяние, преткновения и восстания апостола Петра обнадеживают всех нас, показывают нам пример великого милосердия Божия и опыт внутренней борьбы, иногда заставляющей человека осознать свое ничтожество. Противоположностью этого состояния является нераскаянное состояние Иуды Искариотского. Да, он раскаялся, но его раскаяние не было покаянием перед Богом, он отпал от Господа. Иуда думал о себе, а не о Господе, а апостол Петр, хотя и падал, но всегда думал о том, чтобы не разлучиться со Спасителем. Перед кем раскаялся апостол Петр? Перед Господом Иисусом Христом, можно сказать в Его присутствии, под Его взглядом. А перед кем раскаялся Иуда Искариотский? Перед богоубийцами-иудеями, сказав им, что он предал кровь невинную. И мы не видим слез покаяния, какие были у апостола Петра, — Евангелие об этом не говорит. Но видим отчаяние, приведшее к полной, бесповоротной гибели. Апостол Петр является для нас живым доказательством того, что волей-неволей все мы должны пройти через испытания, которые нас смирят. Совсем необязательно, конечно, доходить до серьезных, грубых нарушений и грехов или до такого падения, какое было у апостола Петра, но обязательно должна быть душевная борьба.
На Тайной вечери Спаситель, обращаясь ко всем ученикам, сказал:Аминь, аминь глаголю вам, яко восплачетеся и возрыдаете вы, а мир возрадуется, вы же печальни будете, но печаль ваша в радость будет. Жена егда раждает, скорбь имать, яко прииде год ея. Егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человeк в мир. И вы же печаль имате убо нынe. Паки же узрю вы, и возрадуется сердце ваше, и радости вашея никтоже возьмет от вас. И в той день Мене не воспросите ничесоже (Ин. 16, 20–23).Здесь предсказываются душевные страдания, которые испытают ученики после того, как Господь наш Иисус Христос будет предан и распят. Но слова, сказанные ученикам, могут быть отнесены ко всякому человеку: когда Господь от него удаляется, он чувствует совершенное отчаяние и безнадежность, но когда Господь вновь является в его душе, он испытывает радость, которую никто у него отнять не может. Однако это происходит только при условии, если человек никогда не перестает любить Спасителя и к Нему стремиться, подобно апостолу Петру.
Господь наш Иисус Христос снисходительно отнесся даже к троекратному Петрову отречению и тем самым показал, что и каждому из нас, если только мы будем любить Его, Он простит всякий грех, всякое душевное падение и возведет в достоинство Своего истинного ученика. Егда же обeдоваше, глагола Симону Петру Иисус: Симоне Ионин! любиши ли Мя паче сих? Глагола Ему: ей, Господи! Ты вeси, яко люблю Тя. Глагола ему: паси агнцы Моя. Глагола ему паки второе: Симоне Ионин! любиши ли Мя? Глагола Ему: ей, Господи! Ты вeси, яко люблю Тя. Глагола ему: паси овцы Моя. Глагола ему третие: Симоне Ионин! любиши ли Мя? Оскорбe же Петр, яко рече ему третие: любиши ли Мя? И глагола Ему: Господи! Ты вся вeси; Ты вeси, яко люблю Тя. Глагола ему Иисус: паси овцы Моя (Ин. 21, 15–17). Так Господь через любовь к Нему апостола Петра восстановил его в апостольстве и даже велел ему пасти стадо Христово, стадо мысленных, словесных овец.
Если внимательно читать Евангелие, то даже из слов апостола Петра можно понять, что он окончательно смирился. Он уже не говорит с такой уверенностью, с какой говорил раньше: Господи, да не будет этого или не умоешь ног моих вовек. Но смиренно говорит: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя. Смирившись после всех своих преткновений и восстаний, он стал, как говорят святые отцы, непадательным. Он уже не может пасть, потому что смирение делает человека совершенно непобедимым. Именно смирение, но смирение истинное, не от ума идущее, не смиренномыслие или смиренномудрие (это только некий шаг к этой добродетели), а смирение опытное. И от опытного, промыслительного смирения, от осознания своего полного ничтожества, своей немощи, мы сможем прийти к смирению Христову. Тогда мы сможем приступить к тому, к чему призывает нас Господь Иисус Христос: Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11, 29). Тогда мы уже сможем подражать Господу Иисусу Христу: страдать ради людей, как Он страдал ради нас, терпеть все уничижения, радоваться о том, что нас изгоняют, говорят о нас всякое злое слово, клевещут, и показать прочие признаки истинного, неподдельного смирения. А вместе с тем и всех добродетелей, которые невозможно стяжать и сохранить без этой основополагающей, правильнее сказать, охраняющей добродетели. Без нее всякая, и самая высочайшая, добродетель будет потеряна, даже любовь. Мы не должны отчаиваться, а должны, взирая на евангельские примеры и на учение святых отцов, мужественно следовать за Господом, несмотря на то что испытываем много неудач, получаем душевные раны, унываем, страдаем из-за своих грехов, из-за того, что оскорбляем Господа и предаем самих себя. В конечном счете, если мы, подобно апостолу Петру, сохраним любовь к Богу, то Он обязательно восстановит нас в нашем истинном ученичестве, как восстановил апостола Петра в его апостольстве, в его пастырском служении.
* * *
Вопрос.Батюшка, объясните, пожалуйста, как человек, испытывая скорби и отвергая при этом уныние, может испытывать утешение? Я не понимаю.
Ответ. Возьмем для примера мучеников. Ты же не думаешь, что, когда их строгали железными орудиями, раздробляли им кости, жгли их на огне, им было приятно? Разве это была не скорбь? Сильнейшая скорбь, нечеловеческая. Но они при этом испытывали и благодатное утешение, по той причине что отвергали чувство скорби и видели в своих страданиях радость, потому что они страдали ради Христа. Это, конечно, самый яркий пример. И вообще при всяких скорбях мученики, исповедники Христовы, в частности новомученики Российские, пребывая в лагерях, испытывая, можно сказать, сверхчеловеческие страдания, отвергали чувство скорби и поэтому пребывали беспечальными. То же происходило и с юродивыми Христа ради. Но можно так вести себя и обыкновенным христианам: стараться не унывать, когда они болеют или испытывают нужду.
Вопрос. Получается, что мы не можем перенести искушений из-за того, что в нас действует страсть уныния?
Ответ. Нил Сорский определяет это как страсть печали. Хотя, может быть, и уныние действует. Всякая страсть имеет определенный соблазн, например, при блудной страсти человек соблазняется красотой человеческого тела. В красоте нет никакого греха: человека создал таким Бог и плохого в этом ничего нет. Истинный христианин, бесстрастный, чистый, должен бы был восхищаться этим, прославлять Бога так же, как он прославляет Его, когда созерцает природу и даже, может быть, гораздо больше. Пророк Давид говорит: Хвалите Господа юноши, девы, старцы… (см. Пс. 148, 1 и 12). Но диавол так устраивает, что мы смотрим на вещи превратно: красота человеческого тела вызывает в нас нечистую страсть.
Другой пример. Допустим, кто-то на наших глазах что-то делает неправильно. Мы должны бы были посочувствовать этому человеку, что-то подсказать ему или, по крайней мере, внутренне помолиться за него, а мы реагируем на это гневом. Если бы мы смотрели на все чистым оком, то это заставляло бы нас совершать добрые поступки или вызывало добрые мысли и чувства.
Итак, если мы реагируем неправильно, это вызывает в нас действие страстей: в первом случае — блудной, во втором случае — гнева. То же самое можно сказать и о скорбных обстоятельствах. Например, болезнь должна вызывать в нас покаяние, смирение, терпение, а она вызывает ропот, печаль, уныние, отчаяние. Почему? Потому что мы опять же неправильно смотрим на события и из-за этого соблазняемся. Если бы мы отсекли действие помысла уныния, печали или ропота, то, естественно, в нас стала бы действовать добродетель, потому что человек сохранил ту доброту, которая была дарована нашим прародителям еще при сотворении (добродетель, так сказать, естественна для нашей души); тем более стала бы действовать благодать, дарованная нам в таинстве крещения. Тогда, отвергнув страсть, мы восприняли бы чистым оком то или иное явление, в данном случае скорбь, и даже благодарили бы Бога, как, например, это делал Иоанн Златоуст, не только великий учитель, но и великий подвижник. Он всегда, при самых скорбных обстоятельствах говорил: «Слава Богу за все!» И даже перед смертью, будучи совершенно больным, пребывая в самом униженном состоянии, вдали от родины он говорил: «Слава Богу за все!»
Вопрос. Батюшка, у меня часто появляются помыслы о том, что в монастыре никого так не обижают, как меня. Как относиться к этим помыслам?
Ответ. Пусть бы даже так оно и было. Что из того? Какими глазами ты смотришь на ситуацию, такой ее и видишь. Если человек смиренный, то он не замечает, что его обижают, он думает: «Какие все добрые!»
Глаза у всех как будто бы одинаковые, но мы видим не только телесными глазами, но и душевными. Можно сказать иначе: все зависит от того, как мы оцениваем ситуацию. Я повторю: одну и ту же скорбь можно оценить по-разному. Один воспринимает ее как промыслительную, необходимую для его спасения, а может быть, нечаянную. Другой думает о том, что его нарочно смиряют ради его спасения и что он должен благодарить этих людей. Третий видит вопиющую несправедливость по отношению к себе. Четвертый — издевательство. То, как мы видим и оцениваем происходящее, зависит от нашей страстности. Человек оскверняется не только через язык, — как сказал Спаситель, то оскверняет человека, что выходит из уст (см. Мф. 15, 18), — но и через глаза. Не потому, что внешнее его оскверняет, а потому, что помыслы искажают действительность. Смотрю я, например, на Ирину и вижу, что это добрая, милая девочка, а сам думаю: «Какая она вредная, противная, хитрая, упрямая». Все исказилось, и я уже стал относиться к Ирине плохо. Когда мы относимся к какому-то человеку хорошо по причине того, что это наш родственник, то мы всё ему прощаем и, что бы он ни сделал, всё сходит ему с рук. Пообижаемся немного, а потом опять начинаем о нем заботиться. Если то же самое сделает человек нам чужой, мы его строго осудим. Значит, мы оцениваем происходящее в зависимости от нашего сердечного отношения к людям. А если бы мы относились ко всем как к своим братьям и сестрам, то всех бы прощали.
Вопрос. Батюшка, правильно ли я поняла из ваших слов, что чем больше у человека самонадеянности, тем большему он поддается отчаянию после преткновения? Испытывал ли апостол Петр отчаяние после троекратного отречения от Господа?
Ответ. Если преткновение является для человека совершенно неожиданным, он отчаивается. А если он знает свою немощь, тогда, конечно, он не поддается отчаянию. Отчаяние может быть еще и оттого, что человек забыл о Боге, как, например, Иуда Искариотский. Петр же не отчаялся, несмотря на то что падения их были близкими, так сказать, по степени преступности.
Ученики страдали оттого, что их Учитель был убит, они испытывали тяжкую душевную муку. Они не понимали, что Он должен был воскреснуть. Как говорил апостол Клеопа, они думали, что Он пришел избавить Израиля (см. Лк. 24, 21). Клеопа выразил мысли всех учеников. Спаситель же еще до падения апостола Петра сказал: Но ты, обратившись, соберешь братьев (см. Лк. 22, 32). Действительно, вокруг апостола Петра все группировались, даже после его отречения. И везде мы видим, что апостол Петр — первый: апостолу Петру явился Спаситель, потом апостол Петр с апостолом Иоанном первыми побежали ко гробу. Так что у него мы не видим отчаяния — мы видим покаяние.
Вопрос. Однажды у меня был такой случай. Помня совет одного из оптинских старцев: «Если нет любви, то делай дела любви», я решила улучшить отношения с одной родственницей. Я предложила ей встретиться, но ничего, кроме взаимного раздражения, наша встреча не принесла. Понуждая себя к исполнению какой-либо заповеди, надо, наверное, знать свою меру?
Ответ. Конечно, надо свои силы рассчитывать и совершать добродетели в такой степени, в какой это для нас возможно. Но это не значит, что если у тебя совсем нет любви, то, так сказать, сиди дома и никого не люби. Совет оптинского старца очень правильный и разумный. Просто нужно понимать, что, общаясь с некоторыми людьми, мы должны учитывать их особенности. Например, если я знаю, что с каким-то человеком говорить бесполезно и что я не смогу его убедить, что бы я ему ни говорил, то я и не буду с ним разговаривать, а, может быть, помолюсь за него. Тут нужно учитывать не только свои силы, но и состояние людей, здраво смотреть на вещи.
Какие дела любви имеются в виду? Например, кто-то косо на меня посмотрел, а я постарался, хотя у меня к этому человеку сердечного чувства любви нет, победить в себе неприязнь, которая у меня возникла в ответ. Если же мы говорим, что любви у нас нет, а дела любви мы делать не можем: у нас нет на это сил, то мы таким образом утверждаем, что заповеди о любви совершенно неуместны и нам невозможно их исполнить, то есть мы отрицаем Евангелие.
Вопрос. Батюшка, в начале беседы вы говорили, что тот, кто встает на христианский путь и пытается исполнить добродетели, испытывает скорби. Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин говорит об этом подробнее: сначала подвижник испытывает скорби из-за своих телесных страстей, а потом выходит на более высокий уровень — на брань с падшими духами. С помощью Божественной благодати он их прогоняет и достигает духовного совершенства, святости. Скажите, испытывает ли такой человек скорби? Например, преподобный Серафим Саровский через подвиг пришел в такое состояние, что все время пребывал в пасхальной радости.
Ответ. Против таких подвижников диавол воздвигает людей. Например, на Серафима Саровского было много всяких гонений, клеветы, даже братья Саровской обители, не понимавшие его подвига, соблазнялись тем, что он не ходил в Церковь, причащался в пустыне, что он общался с дивеевскими сестрами. Хотя он был уже стариком, тем не менее, братья этим соблазнялись. Скорбеть подвижник может и от своих мысленных грехов, но не потому, что он страшится наказания, а потому, что боится огорчить Господа, то есть в нем действует страх, но страх высший, страх оскорбить Божественную любовь. Это тоже в каком-то смысле скорбь.
Вообще, человек не может быть безупречным. Я думаю, что те подвижники, которые оплакивали свои грехи, такие как Арсений Великий и другие, достигшие истинного покаяния, оплакивали не только свое прошлое, но и настоящее. У них в прошлом могло и не быть ничего такого, что нужно было бы оплакивать. Среди подвижников хотя и были покаявшиеся грешники, как Моисей Мурин, но были и такие, как авва Виссарион, останавливавший солнце, — он был девственником, человеком совершенно чистой жизни. Что же они оплакивали? Они оплакивали свои мысленные уклонения от евангельских заповедей, внутренние преткновения, о которых никто не знал и которых никто не видел. Но они так строго себя судили и так любили Господа, что их малые прегрешения были для них источником сильнейшего покаянного плача, неиссякаемого плача. Таким образом, нельзя сказать, что у подвижников, достигших совершенства, не было скорбей.
В своем непостижимом для нас смирении они осуждали себя на адские муки, как, например, авва Пимен Великий, преподобный Силуан Афонский или даже сам Антоний Великий. Известен так называемый помысел Антония Великого: «Все спасутся, один я за свои грехи погибну». Разве этот помысел не доставлял человеку скорбь? Конечно, доставлял. Но благодаря этой скорби, смирявшей его, он так изнурял свою душу, что извлекал из нее обильный плач, очищавший его от всяких мысленных уклонений от Евангелия и одновременно сохранявший в нем благодать Божию, которая приближала его к Богу. Это была сильнейшая душевная скорбь, для нас она, может быть, и непостижима, мы не способны ее понять.
Вопрос. Антоний Великий говорил: «Все спасутся, один я погибну» — и в то же время: «Я уже не боюсь Бога, я люблю Его». Как эти два противоположных чувства, с одной стороны страх, с другой — любовь, могли сосуществовать?о ах? бы сильнейший страхуже люблю Его. одр
Ответ. Почему страх? Это сокрушение, а не страх. Глубочайшее смирение. Смысл изречения: «Все спасутся, один я погибну» — состоит в том, что человек всех оправдывает, а себя осуждает. Нужно иметь в виду и то, что человек, сказавший это, вел святую жизнь, а те, кого он почитал спасенными, часто даже и веры не имели. Мы обычно других осуждаем, презираем, а себя оправдываем, возвышаем над другими, предпочитаем себя другим. В этой же фразе содержится одновременно оправдание всех людей и принижение себя.
Страх присутствует тогда, когда человек боится наказания, стремится избежать его, а когда он полностью предал себя в волю Божию, осудил себя и считает себя настолько виноватым, что не пытается даже в мыслях оправдываться перед самим собой, тогда в нем нет страха. В таком осуждении себя, безусловно, присутствует и надежда на бесконечную, безграничную милость Божию. Иначе человек не мог бы этого понести. И в самом этом смирении подвижники испытывали необыкновенную близость Бога к себе, единение с Богом. Они считали, что достойны ада, а на самом деле у них в сердце был рай.
Вопрос. Господь во всем был подобен нам, кроме греха. В Евангелии сказано, например, что Он скорбел: Воззрев на них с гневом, скорбя об ожесточении сердец их (Мк. 3, 5).Могут ли у нас быть подобные безгрешные чувства?
Ответ. В беседе мы говорили о такой скорби, поводом к которой является наша безнравственность, поэтому сравнивать это с тем, что переживал Спаситель, нельзя. Он скорбел от любви, а мы скорбим оттого, что согрешили. Если бы мы достигли такого состояния, что беспокоились бы за других людей и плакали, молились за них, как, например, старец Силуан и другие, подобные ему, тогда, конечно, можно было бы сказать, что мы приблизились к нравственному совершенству.
Вопрос. Батюшка, может ли быть покаяние с примесью отчаяния или уныния? Или чувство покаяния — это всегда чистое чувство?
Ответ. Конечно, когда человек кается, он испытывает какую-то горечь, но эта горечь растворяется утешением, надеждой. И чем сильнее горечь, тем обильнее должно быть утешение. Например, те люди, которые дерзали смиряться таким образом, что говорили о себе: «Все спасутся, один я погибну» или «Где сатана, там и я буду», безусловно, имели и благодатное утешение, которое позволяло им переносить страдание, происходящее от такого смирения. А если кто-нибудь из нас вздумал бы пользоваться таким рассуждением — это, конечно, привело бы к отчаянию. Поэтому нужно смиряться в меру своего опыта, как Господь дает, то есть иметь покаянное настроение, помнить о смерти, и по мере нашего духовного роста будет усугубляться и смирение.
Вопрос. Сильнейшая скорбь смирит, вразумит, но несколько дней в смиренном состоянии побудешь — и опять гордость, надмение. Бывает так тяжело, что и пяти минут не можешь продержаться в смирении. За этим Господь снова посылает скорбь. Что вы посоветуете?
Ответ. Если человек пяти минут не может продержаться в смирении, значит, у него смирения вообще нет. Иоанн Лествичник говорит, что мудрый подвижник из самих своих падений извлекает пользу, так как падения смиряют. Делая разумные выводы, в следующий раз он будет уже несколько больше подготовлен к искушению. А пока человек не убедится в своей немощи, он не смирится.
Вопрос. Когда тебя смешит сестра, бывает, не знаешь, что и делать. Кажется, нахмуришься, не ответишь — смутишь сестру. По своему опыту знаю: когда скажешь что-нибудь смешное по немощи и человек бежит от тебя, наклонив голову, то бывает неприятно. Как быть в таких ситуациях?
Ответ. Конечно, лучше все-таки быть серьезным, но смех смеху рознь. Можно пошутить, чтобы подбодрить человека, а можно пошутить и при этом посмеяться над человеком, унизить его. Это совсем другое. Можно пошутить для того, чтобы сгладить острую ситуацию: ты пошутила — и ссоры нет. Но если все время шутить, становится непонятно, где мы находимся: в монастыре или в комнате смеха?
Впрочем, во всех случаях нужно избегать чрезмерности. Есть даже такой признак психического расстройства: человек никогда не смеется. А у преподобного Иоанна Дамаскина написано, что смех является одним из признаков человека, потому что он свойствен только людям как разумным существам. Хотя и у животных бывает некое подобие смеха, — например, обезьяны гримасничают, но они, конечно же, не понимают, что смешно, а что нет. И собаки, когда «подлизываются» к своим хозяевам, так разевают пасть, что получается некое подобие улыбки.
Вопрос.В «Отечнике» содержатся очень строгие высказывания отцов возвышенной жизни относительно смеха.Они говорят о том, что смех невозможен для человека, который плачет о своих грехах.
Ответ. Есть такое повествование об Антонии Великом. Однажды охотник увидел, как Антоний Великий шутит с монахами[7], и соблазнился. Святитель Игнатий в комментарии пишет, что Антоний Великий не мог пошутить, потому что это воспрещено заповедями. Мне кажется, здесь имеет место некоторая тенденциозность святителя Игнатия. Неплохо, конечно, придерживаться такой традиции и такого взгляда, если у человека получается, но это не всегда уместно и не для всех посильно. Я думаю, что святитель Игнатий это неудобное для него место перетолковал. А в чем же еще могло состоять утешение? В том, что Антоний Великий на глазах у этого охотника накормил братьев? Я скорее поверю в то, что Антоний Великий их рассмешил, чем в то, что он их накормил, потому что как раз в этом отношении египетские монахи были чрезвычайно строгими. Как мы видим из книги Иоанна Кассиана Римлянина, никакого послабления они себе не делали, даже когда к ним приходили гости. У них специально был отложен для этого сухарь, который они могли разделить с гостями, чтобы не нарушить обычного своего устава пищи.
Вопрос. Как тогда понимать слова Спасителя: Горе вам, смеющиеся ныне (Лк. 6, 25)? Это о чем-то другом?
Ответ. Наверное, это нельзя распространять на смех в буквальном смысле слова. Здесь имеются в виду те люди, которые услаждаются земными радостями ныне, то есть сейчас, во время земной жизни. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете. То есть если в нынешнем веке вы будете искать радости только в земном, то в свое время, когда придется отвечать за прожитую жизнь, вы возрыдаете и восплачете. Может быть, если кто-то имеет душевные силы, может исполнить эту заповедь и буквально, то есть не допускать смеха совсем, но я думаю, это почти неисполнимо. Лучше не ставить перед собой такой задачи, а просто стараться вести покаянный образ жизни, и тогда, может быть, через какое-то время человек достигнет и этого. А так себя ограничить, сказав, что я, мол, никогда не буду смеяться… Потом не выдержишь, сорвешься (еще и не один раз) и будешь унывать: «Вот, я смеюсь. Горе мне!»
Вопрос. Архимандрит Софроний (Сахаров) пишет, что, начав исповедовать мирян, он поразился тому, что они очень сильно страдали от каких-то небольших испытаний (по сравнению с тем, что терпела афонская братия). Это вызывало в нем недоумение. Можно ли сделать вывод о том, что для новоначальных, которые еще не имеют смирения, скорби гораздо более тяжелы, нежели для преуспевших?
Ответ. Если человек является новоначальным (по своему духовному состоянию, а не по сроку своего пребывания в монашестве или в Церкви), то он, естественно, видит все в преувеличенном виде. Ничтожные неприятности из-за гордости, нетерпения он воспринимает как тяжкие скорби. А смиренные люди, или благодатные, какими были Российские новомученики, терпели невероятные скорби.
Вопрос. Как можно применить к себе слова святых отцов «облобызайте ваши немощи»?
Ответ. Это очень хорошее изречение. Действительно, нужно облобызать свои немощи, потому что они спасают нас от ужасного греха — гордости. Пусть лучше у нас будет тьма немощей, чем одна-единственная гордость. Поэтому немощи, которые нас избавляют от такого страшного заблуждения, такого грехопадения, как гордость, мы должны любить, смиряться от них, радоваться им, а не поддаваться унынию и отчаянию.
Вопрос. Батюшка, в повествовании о крещении Господнем есть такие слова: Тогда приходит Иисус от Галилеи на Иордан ко Иоанну креститися от него. Иоанн же возбраняше Ему, глаголя: аз требую Тобою креститися, и Ты ли грядеши ко мнe? (Мф. 3, 13–14). Как понять это сомнение Иоанна Крестителя?
Ответ. Никакого сомнения тут нет. Просто Иоанн Креститель, видимо, не знал еще, что перед ним Мессия. Ему было сказано, что, на кого он увидит сходящим Духа Святого в виде голубя, Тот есть крестящий Духом Святым. Сначала он каким-то внутренним чувством понял, что перед ним праведник, который не нуждается ни в каком покаянии, ни в каком омовении от своих грехов. И поэтому пытался Его не допустить ко Крещению, но когда Спаситель сказал ему: Так надлежит нам исполнить всякую правду (Мф. 3, 15), напомнив Иоанну о том, что ему нужно крестить всех, кто к нему приходит, тогда тот уступил, совесть подсказала ему, что он должен это сделать. И когда он смирился, подобно тому как смирился апостол Петр, позволив Господу умыть ему ноги, тогда ему было откровение о том, что перед ним Сын Божий, Мессия. Так что никакого сомнения у него не было.
Вопрос. В Евангелии есть еще такие слова: Иоанн же слышав во узилищи дeла Христова, посла два от ученик своих, рече ему: Ты ли еси грядый, или иного чаем? (Мф. 11, 2–3) Разве это не выражение сомнения?
Ответ. Такой вывод делают от невнимательности, при поверхностном чтении. Иоанн Креститель послал двух учеников к Спасителю после того, как разнесся слух о чуде воскрешения сына Наинской вдовицы. После этого чуда не могло остаться никакого сомнения. Те, кто говорят, что Иоанн Креститель сомневался, хотят приписать ему чувства и мысли современного человека, которых у него, как у величайшего из пророков, быть не могло. Кроме того, он ведь был свидетелем великого откровения: Дух Святой в виде голубя сошел на крестившегося Спасителя, и Иоанн услышал голос из разверзшихся небес: Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немже благоволих (Мф. 3, 17). Как он мог после этого усомниться?
Он хотел, как объясняют это святые отцы, чтобы Спаситель явно сказал о Себе, что Он Христос, Мессия. Иоанн Креститель посчитал, что, когда Господь воскресил сына Наинской вдовицы, весть о чем разнеслась по всей Иудее, пришло время открыто объявить о пришествии Христа. Но Спаситель этого не сделал, потому что открытая проповедь о Нем должна была начаться после того, когда Он Сам воскреснет из мертвых.
Вопрос. Батюшка, а в нашем храме на праздники Иоанна Крестителя не раз читали проповедь, в которой говорится о том, что он действительно несколько колебался…
Ответ. Просто современные проповедники желают найти подход к современному маловерующему человеку: ты, мол, не робей, смотри, Иоанн Креститель и то колебался, но уверился, вот и ты тоже. А на самом деле это не так. Иоанн Креститель колебаться никак не мог. Как он мог колебаться, когда он еще во чреве матери взыграл? Как он мог колебаться, когда видел великое, немыслимое откровение? Да и учеников к Спасителю он послал после чуда воскрешения сына Наинской вдовицы. Почему? Разве это вызвало в нем сомнения?
Люди обычно сосредоточивают внимание на тексте Евангелия от Матфея. На основании этого текста можно с натяжкой сделать вывод о колебаниях Иоанна Крестителя. Но они забывают, что этот же эпизод более подробно описывает евангелист Лука, который рассказывает о воскресении сына Наинской вдовицы. И тогда все выстраивается в один ряд, все становится понятно: Иоанн Креститель подумал, что пришло время открытого исповедания. Кроме того, нужно учитывать состояние учеников Иоанна Крестителя. Оставшиеся при нем ученики ревновали о его славе, по-человечески завидовали тому, что Господь Иисус Христос теперь славен больше, чем их учитель. Поэтому он их послал к Спасителю, чтобы и им было объявлено о том, что Он есть Христос. А вспомните эпизод из Евангелия от Иоанна. Ученики Иоанна Крестителя стали говорить ему: Вот, все к Нему идут, и Он их крестит (см. Ин. 3, 26). Что сказал на это Иоанн Креститель? Ему надлежит возвеличиваться, а мне умаляться (см. Ин. 3, 30). Из каких же слов можно предположить, что он усомнился? Об этом в Евангелии нигде не сказано.
Вопрос. Можно ли понимать слова Спасителя иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф. 11, 30) как призыв изменить свое отношение к несению скорбей?
Ответ. Да, но вообще-то тут речь идет не о скорбях, а об исполнении заповедей, об иге заповедей. Иго Мое благо. Мы делаемся как бы рабами Господа, исполняем Его волю, как рабы исполняют волю своего господина. Вот это рабство для нас благо, а бремя — тяжесть трудов, которые нам приходится терпеть ради этого, оно легко. Не потому, что заповеди исполнить легко, а потому, что их исполнение делает нашу жизнь легкой и счастливой.
Вопрос. Но оно ведь становится легким только со временем, не сразу…
Ответ. В чем-то и сразу. Вот, например, ушла ты в монастырь и не горюешь, а, наоборот, радуешься. То, что ты в обители, ты воспринимаешь с радостью. А ведь для многих людей уход в монастырь кажется совершенно немыслимой вещью. Они не понимают, что это такое. Не то чтобы осуждают — просто вообще не понимают. А нам это не только понятно, но и легко, мы даже над ними посмеиваемся: вот чудаки!
Вопрос. Как человек приобретает любовь к Богу? Почему Бог не дал человеку такую любовь к Себе, какую имеет ребенок к своей матери?
Ответ. Любовь не является природным свойством. Любовь — это действие. Это все равно что спросить: почему Бог не сделал так, чтобы человек всегда видел перед собой, допустим, одно только море? Если у человека есть зрение, то взгляд его, конечно, обратится или на море, или на берег, или на чаек и так далее. А если человек всегда видит перед собой только море и никуда от него не может отвести глаза, то это уже не зрение, а своего рода рабство. Свободы тут нет. Любовь должна возникнуть естественно, в ответ на те благодеяния Божии, которые нам сообщены через творения, и на все прочие, нам ведомые и неведомые, как сказано в молитве евхаристического канона, «явленные и неявленные благодеяния, бывшие на нас». Почему человеку изначально не дана была любовь к Богу? Таких вопросов можно задавать множество. Почему Бог не допустил, например, чтобы мы родились с чувством благодарности? Получилось бы: хочешь не хочешь, а благодарность у тебя уже есть. Но что это за благодарность, если она является нашим неотъемлемым свойством, а не действием в ответ на благодеяния Божии?
Вопрос.Может ли человек, живя в миру, любить скорби и радоваться, когда его оскорбляют и унижают? Моя бабушка говорит: «Жди скорбей как дорогих гостей», — так и поступает. Это дар Божий или что-то другое?
Ответ. Это может быть и оттого, что человек разумно себя ведет. Евангелие универсально. Нигде не говорится о том, что нужно уйти из мира, чтобы исполнить ту или иную заповедь, — мы должны исполнять их всюду. Мы и в монастыре часто оправдываем свое отступление от заповедей тем, что якобы есть препятствия: суета, разные люди и прочее.
Возможно, это и дар Божий, но, безусловно, имеет место и заслуга этой женщины — она в этом отношении настоящая христианка. Да и пословица эта христианская. Святые отцы говорят, что, для того чтобы не скорбеть из-за каких-то неприятностей, мы должны ждать еще больших неприятностей.
Вопрос. Вы говорили, что настоящее смирение приобретается в жесточайшей борьбе с грехом, но я за собой замечаю, что бороться с грехом не умею. Помысел мгновенно овладевает умом, после чего уже прогоняешь его и раскаиваешься в своем согрешении. Как же научиться этой жестокой борьбе? Может быть, нужно стараться быть бдительнее и усерднее заботиться о непрестанной молитве?
Ответ. Да, конечно, именно так. Нужно понимать, что мы должны не только молиться и просить Бога о помощи, но и проявлять чрезвычайное понуждение, подобное отсечению своих собственных членов, как говорил Спаситель. Если мы не будем так жестоко себя понуждать, то, конечно же, смирению не научимся. Мы должны усвоить, что другого пути, кроме того, который указал нам Сам наш Учитель и Подвигоположник, как называет Его апостол Павел, нет. А мы всё хотим изобрести какой-то особенный способ, которым можно было бы достигнуть нравственного совершенства или, по крайней мере, преуспеяния без исполнения Евангелия.
Святые отцы никогда ничего не говорили вопреки Евангелию и не предлагали никаких других путей, кроме тех, которые в нем указаны. Если бы кто-то и предложил, то это было бы неправильно. Они лишь изъясняют Евангелие, и потому мы не должны искать у святых отцов оговорок, разрешающих нам обойти какую-нибудь евангельскую заповедь, — их на самом деле у них нет, просто мы так превратно всё понимаем. В молодости я прочитал, что добродетель смирения — искоренительница всех страстей, и подумал: вот приобрету смирение — и всё, никаких страстей не будет, бороться с ними не надо будет, — блаженство! Но от таких ложных выводов приобретение истинного духовного плода только замедляется, потому что смирение, повторю, приобретается в борьбе со страстями.
Вопрос. Апостол Иоанн Богослов говорит, что совершенная любовь изгоняет страх (1 Ин. 4, 18). Батюшка, совершенная любовь страх наказания тоже изгоняет?
Ответ. Да, изгоняет. Святые отцы говорят, что есть два страха: начальный, страх наказания, и совершенный, страх лишиться любви Божией, страх оскорбить Бога, потерять благодать. Впрочем, «потерять благодать» — выражение несколько эгоистичное, любящие Бога люди страшатся не этого. Они думают лишь о том, чтобы не потерять Бога. Именно про такой страх в Священном Писании сказано: Страх Господень чист, пребываяй в век века (Пс. 18, 10). Этот чистый страх, пребывающий в век века, то есть никогда не прекращающийся, и есть страх совершенных подвижников.
Вопрос.Спаситель сказал, что на Страшном суде отделит овец от козлищ. И одним скажет: «Я алкал, Я жаждал, Я был наг, Я был бездомен, Я был болен, Я был в темнице, и вы Мне помогли». Они ответят: «Когда же, Господи, мы это сделали»? — «Когда вы сделали это одному из малых сих». Затем Господь обратится к другим, говоря им, что они не помогли Ему, когда Он был в трудном положении, и те ответят: «Когда же мы тебе не помогли?» — «Когда не помогли кому-то из ближних». Возникает вопрос: разве люди, которые делали добрые дела, не читали Евангелия? Они должны были знать этот ответ: если мы помогли ближнему, мы помогли Христу.
Ответ. Все мы читаем Евангелие не так, как положено: читаем и забываем. Многие читают Евангелие и знают, что нужно быть готовым умереть за Христа, но не многие на это способны. Даже в храме иногда осуждаем друг друга, а когда выходим из храма, сразу про Евангелие забываем. Оно не содержится в нашей памяти так, чтобы вовремя вспомнить. Когда закон Божий будет написан не на каменных скрижалях, а на плотяных скрижалях сердца (см. 2 Кор. 3, 3), тогда мы действительно станем истинными христианами. При искушении мы не вспоминаем вовремя о том, что нельзя гневаться, нельзя смотреть с вожделением и прочее. Отсюда можно сделать вывод: мы Евангелия не читали.
Ведь это же притча. Это сказано в виде предупреждения. Может, какой-то человек Евангелия и не читал, поскольку был неграмотным, как, например, в XIX веке крестьяне, но исполнял эту заповедь, жил по-христиански. А мы — грамотные, читаем его, но, когда дело доходит до исполнения, оно совершенно исчезает из нашей памяти, как будто оно нам совсем неизвестно. Не нужно думать, что все будет именно так, как описано в притче, — придет Царь, отделит одних людей от других, как козлов от овец. Мы не знаем, как все будет происходить на Страшном суде. Это сказано для того, чтобы открыть нам глаза, чтобы в тех, кто нуждается в нашей помощи, мы видели Христа и, помогая им, служили как бы Самому Христу.
* Беседа в Свято-Игнатьевском скиту Ново-Тихвинского женского монастыря, 24 июня 2001 года.
[1] Григорий Синаит, прп. Творения: пер. с греч. еп. Вениамина (Милова). М., 1999. С. 56.