Схиархимандрит Авраам
Благая часть

Том 3. Христианин и мир

Христианин и мир*

Сегодня мы поговорим о том, что волнует всех христиан, а в особенности тех, кто отрекается от мира, — о значении слова «мир». Об этом рассуждают многие святые отцы: Исаак Сирин, авва Дорофей и другие. Моя беседа будет по сути пересказом учения святых отцов или, по крайней мере, будет вестись в святоотеческом духе.

Что означает слово «мир»? В русском языке оно имеет разные значения: мир как благодатный покой, душевная тишина и мир, в котором мы живем. О втором значении слова мы и будем сегодня говорить.

Когда человек созерцает какое-либо явление, размышляет о нем, то в зависимости от своего душевного состояния он видит ту или иную сторону этого явления, можно сказать, познаёт какую-то его часть. Иногда человек до такой степени доверяет своему восприятию, что ему представляется, будто он познал вещь такой, какая она есть. Однако он забывает, что определенная внутренняя предрасположенность делает его не способным увидеть то, что для другого очевидно. Бывает, что люди, глядя на одну и ту же вещь, говорят о разных сторонах ее существования. Когда мы размышляем о мире, происходит нечто подобное.

В Священном Писании слово «мир» также употребляется в разных значениях. В Ветхом Завете говорится о мире как бытии, как творении Божием. Самым впечатляющим повествованием об этом для нас являются первые главы книги Бытия, где описывается сотворение мира. Моисей созерцал тот же мир, который видим каждый день и мы. Даже если кто-то живет в закрытом пространстве, затворе, то и тогда этот человек не может совсем не видеть мира: ведь даже он сам есть творение, часть мира. Однако подавляющее большинство людей, глядя на мир, совершенно не задумывается при этом о его сотворении, бытии. Конечно, вы можете сказать, что Моисей — это человек, которому было откровение, и потому его нельзя сравнивать с обыкновенными людьми. Но это не совсем так: к тому состоянию, в котором он был способен получить откровение, он пришел не сразу, а постепенно. Судя по тому, как люди духовные обычно размышляют о видимом мире, называемом природой, мы можем предположить, что Моисей испытывал то же, что и всякий христианин, правильно относящийся к этой природе, пусть и в разной степени. Вспомним житие великомученицы Варвары: рассматривая природу, она пришла к мысли о том, что у видимого мира должен быть единый Творец. Есть предание о том, что святой праведный Авраам, созерцая природу, размышлял, как и многие язычники, не могут ли солнце, луна, звезды и так далее быть богом, пока наконец не сделал такой вывод: Бог не есть нечто из видимой природы, Он выше ее и вне ее. Мы видим, что опыт людей, приходящих через размышление о природе к познанию Бога, и опыт Моисея тождественны, хотя, конечно, Моисей испытал нечто гораздо более значительное, чем обыкновенный человек. Апостол Павел говорит, что язычники должны были бы через рассматривание природы прийти к познанию невидимого Бога, но осуетились и вообразили Бога подобным твари. Мы знаем, что язычники изображали своих богов не только в образе человека, но и в виде животных, то есть обожествляли природу, не понимая, что природа есть лишь Божие творение, а не Сам Бог.

Мы имеем правильный взгляд на мир, если, глядя на него, мы познаем Творца. Многие апологеты, доказывая истинность христианского вероучения о Боге-Творце, апеллировали к видимой природе. Ее совершенство они считали наиболее весомым доказательством существования Бога, доказательством, которым человек не может пренебречь. Некоторые из нас тоже, наверное, размышляли о порядке, красоте и гармонии в природе, о ее необыкновенном многообразии, и это заставляло нас задумываться о чем-то сверхъестественном, вечном. Действительно, как произведение художника показывает его мастерство, так и природа несет на себе, и даже в гораздо большей степени, след Творца и отображает всесовершенство Божие. Но в то же самое время многие люди видят во всем окружающем, во всех этих, можно сказать, естественных чудесах лишь предмет наслаждения. К миру они относятся утилитарно: любуются его красотами, услаждаются теми или иными чувствами, например таким возвышенным чувством, как эстетическое переживание. Иногда потакают своим самым низменным инстинктам. При этом они не задаются вопросом, для чего этот мир существует, какое место в нем занимает человек (тогда как человек является самым сложным и возвышенным существом, составляющим часть этого мира), — таких людей чрезвычайно много, гораздо больше, чем верующих. Да и многие верующие люди, к сожалению, забывают о том, что все окружающее нас и мы сами есть творение Божие, и видят в природе лишь нечто полезное и приятное. Это очень распространенный взгляд на мир.

Есть и другой подход, который ценится в особенности в наше время, — научный, претендующий на то, чтобы дать человеку истинное знание о мире. Люди видят в явлениях природы какую-то загадку и, исследуя эти явления, пытаются, как им кажется, раскрыть тайну природы. Но это не более чем самообман, потому что в своих размышлениях они не восходят от видимого к невидимому, а, наоборот, от невидимого всё более и более погружаются в материальное. Таким образом, вместо ответа на вопрос: «Откуда все это произошло и какой в этом смысл?» — они отвечают только на вопрос: «Как это существует?». Подобные исследования создают иллюзию всеобъемлющего, объективного знания, но по сути человек ничего не узнаёт, даже если какое-то явление природы объясняется формально правильно. Многие люди, иногда даже верующие, относятся к мнению ученых с необыкновенным уважением, считая данные наукой объяснения окончательными, неоспоримыми и непререкаемыми. Между тем человек — существо ограниченное, и выводы, которые он делает, могут быть ошибочными. Иногда люди ошибаются в духовном отношении, принимая ложные духовные явления за истинные. Впадая в прелесть, они иногда заблуждаются до такой степени, что становятся основателями сект или религиозных движений. Так и при исследовании видимого мира может возникнуть множество ошибок, и то, что сегодня кажется нам совершенно очевидным, следующему поколению ученых будет казаться смешным, как это не раз бывало в истории человечества. Итак, мы назвали три подхода к познанию мира: духовный, утилитарный и научный. Мы все говорим об одном и том же мире, видим одну и ту же вещь, но по-разному к ней относимся и по-разному истолковываем.

Под словом «мир» можно понимать не только все существующее в целом: людей, животных, растения и так называемую неодушевленную природу, но и отдельно совокупность людей, движимых какими-то настроениями, чувствами и убеждениями. Эту совокупность людей тоже называют миром. Когда в Священном Писании говорится о том, что Господь пришел спасти мир, то имеется в виду прежде всего человечество. Животные и растения хоть и прекрасны, однако не имеют в себе индивидуальности. В свое время они, как сказано в Писании, сгорят: Земля и все дела на ней сгорят (2 Пет. 3, 10), и Господь сотворит новое небо и новую землю (см. Ис. 65, 17). Каждый человек — неповторимое существо, и заново сотворить его невозможно, он является, так сказать, оригинальным образом Божиим, или, выражаясь более понятным языком, изображением Божества. И Господь пришел спасти именно этих неповторимых существ. Это еще одно значение слова «мир». Все люди, независимо от их отношения к миру (ко всему сотворенному): и верующие, которые рассматривают мир как творение Божие, и те, кто видят в нем предмет наслаждения, и ученые, усматривающие в нем средство получения единственно надежного знания, — в совокупности и составляют мир как человечество. Мы также являемся частицами этого мира. Надеюсь, все мы относимся к тем, кто познаёт и ощущает мир духовно, то есть через видимое восходит к мысли о невидимом.

Кроме того, Священное Писание понимает под «миром» тех людей, которые противятся Богу, пришедшему их спасти, людей, враждебных Богу и проповедникам истины: апостолам, святым отцам, вообще Церкви Христовой. Итак, мы видим, во-первых, самое различное отношение людей к миру, во-вторых, целую совокупность разных представлений о том, что такое мир. Господь пришел спасти мир, и мир Его не познал (Ин. 1, 10). Люди, которые не познали Господа, настолько по количеству превосходят тех, которые Его познали, что мы отождествляем их с миром, потому что их подавляющее большинство.

Мы должны задуматься, правильно ли мы относимся к миру? Что значит любить мир? Как можно его любить и как нельзя? В Писании говорится, что Бог так возлюбил мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (см. Ин. 3, 16). В то же время апостол Иоанн говорит: Не любите мира, ни того, что в мире… Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская… И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек (1 Ин. 2, 15–17). Можно сказать, что речь идет об одном и том же мире, ведь в конечном счете человек входит в единство природы. С духовной стороны человек выше мира, но телом он однороден ему. Что же мы должны в этом мире любить, а что ненавидеть? Этому нас учит Священное Писание. Если бы мы любили мир так, как Бог или апостолы, стяжавшие любовь Христову, то желали бы миру спасения. Мир подчинился суете не добровольно. Господь сделал ни в чем не повинный совершенный мир подчиненным человеку, чтобы человек не чувствовал себя слишком ущербным и мог действовать согласно законам своего падшего естества, а не уподобился нищему во дворце или беззащитному человеку посреди царского войска.

Известно, что некоторые святые отцы относились к природе с глубоким благоговением и, созерцая ее, занимались богомыслием. В этом смысле можно сказать, что они ее любили. Если же мы смотрим на природу бездуховно и не желаем восходить умом от видимого к невидимому, от творения к Творцу, от явления к сущности (это не совсем точно в догматическом смысле, но для ясности можно сказать и так), то мы любим мир неправильно. Роща, лес, плывущие по небу облака у человека благоговейного, который относится к природе по-христиански и способен к богомыслию, вызывают одни мысли и сердечные ощущения, а у неблагоговейного — другие. Христианин, созерцая эту воистину божественную красоту, видя на творениях отпечаток Божия совершенства и вместе с тем сознавая свое внутреннее несовершенство, приходит в страх Божий, сердечное сокрушение и покаяние. Он желает бежать от всего, уединиться, умом соединиться с Богом, потому что через явления природы, как бы по неким ступеням, он восходит к Тому, Кто сотворил эту природу. Человек же недуховный, наоборот, забывает о невидимом и увлекается красотами природы, утешается ими. Одно и то же природное явление вызывает в разных людях противоположные душевные состояния. Одному хочется отречься от мира, чтобы быть с Богом, а другому хочется забыть о Боге, чтобы наслаждаться миром. И в монастыре человек может испытать нечто подобное. Сидишь за монастырской оградой, видишь, как проплыло облако, улетело куда-то вдаль, и думаешь: «Как там хорошо, люди гуляют, любуются природой». А следовало бы, увидев то, что тебя окружает, углубиться внутрь себя. Нужно, чтобы природа — эта неописуемая красота, сотворенная Богом, — напоминала нам о том, что она представляет собой лишь слабый отпечаток красоты Божественной. И мы должны постичь ее в общении с Богом, а не через посредство того или иного творения.

Получается, что природа, будучи сама по себе невинна и чиста, может привести человека к Богу, а может, наоборот, соблазнить и увести от Него. Это происходит по той причине, что страсти заставляют нас смотреть на все превратно. То же самое можно сказать и о мире людей. Апостол Иаков говорит: Не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога? (Иак. 4, 4). Что подразумевается под этими словами? Конечно, общение с людьми. Нельзя дружить с растительным царством или фауной, ибо именовать это дружбой — абсурд. Здесь речь идет о неправильном отношении к людям.

Апостолы шли в мир и терпели от людей разные скорби, но никогда не поддавались влиянию мира, не соблазнялись его идеологией, которая была основана на стремлении к наслаждениям — естественным, невинным, или даже противоестественным, греховным. Мы, общаясь с миром, то есть с людьми, чуждыми Церкви, находящимися вне ее, подвергаем себя опасности соблазниться теми или иными их пороками, потому что в нас нет той любви к Богу и той правильной, чистой любви к ближнему, имея которую мы при общении с людьми приносили бы им пользу, а сами не осквернялись и не заражались бы от них. Мы отделяемся от мира, уходим из него физически для того, чтобы нам легче было соблюсти себя в правильной любви к Богу и, как это ни странно, в истинной любви к ближнему. В этом смысле дружба с миром невозможна. Иное состояние было у святых апостолов, устремившихся во все концы мира проповедовать Божественную любовь, и иное состояние у нас, немощных, не имеющих той же благодати и того же действия веры, что и у апостолов. Свою слабую веру, ту малую благодать, которая в нас есть, — малую не потому, что Господь дал нам меньше, чем апостолам, а потому, что мы не умеем ее беречь и развивать, — мы должны охранять, отделяясь от тех людей, которые могут нас соблазнить. Господь сказал: Горе миру от соблазнов, ибо надлежит прийти соблазнам (см. Мф. 18, 7). Эти соблазны, приходя в мир, делают ту часть мира, которая принимает их и поддается им, враждебной Богу и Церкви. С этими людьми мы не можем общаться, однако не потому, что мы ненавидим их, а потому, что теряем к ним правильную любовь и приобретаем любовь не духовную, не христианскую. Напротив, мы приобретаем любовь к греху, такую любовь, которая нас оскверняет и лишает самого главного — любви к Богу.

Входя в соприкосновение с одним и тем же предметом, люди реагируют на него по-разному. Святые, бесстрастные люди к падшим и заблуждающимся испытывают жалость и сострадание, совсем иначе реагируем мы, когда поддаемся тем или иным страстям и порокам, которыми заражаемся от людей при общении с ними. Находясь в миру, среди мирских людей, мы соблазняемся и даже к природе начинаем относиться неправильно.

Приведу пример, может быть, несколько смешной. Мой покойный духовник, отец Андрей, рассказывал мне об одном случае. Какое-то время он подвизался в горах, и у него там была келия, что-то вроде избушки. Однажды подходят к нему турист с туристкой, и женщина дарит отцу Андрею букет. А он говорил мне: «Зачем мне ее букет?» Вот пример того, что люди, чуждые христианского восприятия природы, и монахи по-разному относятся к Божественному творению: одни ходят по горам и наслаждаются красотой природы, а другие спасаются и прославляют величие Божие. Часто люди едут на курорт, обычно туда, где природа более разнообразная, пышная, но едва ли они там будут заниматься богомыслием, разве что среди них найдется Христа ради юродивый, который и среди мира умудрится сохранить правильное душевное состояние.

У апостола Матфея сказано: Возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22, 39), а у апостола Иоанна читаем: Не любите мира, ни того, что в мире. Апостол Павел говорит: Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми (Рим. 12, 18), а апостол Иаков предостерегает, что дружба с миром есть вражда против Бога (Иак. 4, 4). Как разрешить противоречие между дозволенной дружбой с миром и недозволенной? Я думаю, это ясно из предыдущих моих слов. Не любите мира, но любите ближнего, причем не то в нем, что является соблазнительным, противным Богу. Мы должны быть в мире со всеми людьми, но не поддаваться порокам, любви ко всему земному, временному, которая господствует в мире. Если же мы ведем себя иначе, то мы не только не являемся монашествующими, но и христианами нас назвать трудно. Мы должны относиться к вещам правильно, смотреть на них чистым оком. Есть евангельское выражение: Из сердца исходят помышления злая, среди которых далее названо око лукаво (см. Мк. 7, 21–22). Я думаю, что под этим можно понимать не только завистливое око, как переведено это выражение на русский язык, но шире: когда сердце у человека осквернено страстями, тогда он смотрит на вещи превратно, видит их не такими, какими они являются в действительности, а искаженными, как изображает их в его глазах страсть. У людей все органы чувств одинаковы, но внутреннее отношение к миру заставляет каждого человека направлять свое внимание к тем явлениям, которые ему интересны. Если же сердце человека чисто, тогда он и на вещи смотрит правильно, и к людям относится бесстрастно.

Будучи особами женского пола, вы должны понимать, что ничего порочного в своей природе не имеете, так же, как и лица мужского пола. В том, что люди иногда относятся друг к другу с нечистым чувством, виновата не наша природа, а ее извращение — страсть. Человек — прекраснейшее Божественное творение. Господь творил мир и каждый день говорил о сотворенном: Это хорошо. А когда сотворил человека, сказал: Хорошо весьма (Быт. 1, 31). Действительно, человек является частью мира и в то же самое время превосходит мир, ибо соединяет в себе вещественное с духовным: имеет тело и бессмертную душу — частицу Божественного дуновения. Тело человека создано таким, чтобы быть достойным сосудом души. Многие люди, занимавшиеся искусством, в частности художники, восхищались человеком, хотя, конечно, не без примеси той или иной страсти.

Если в нас еще нет такой чистоты, чтобы на все смотреть по-евангельски, тогда мы должны уклоняться от общения с миром. Не потому, что творение плохо, а потому, что мы немощны и должны избегать тех сторон бытия, которые могут нас осквернить, увлечь к греху. Избегать того, на что мы смотрим неправильно, потому что в мире все прекрасно и нет ничего злого. Зло заключено в нас. Зло — это извращение нашего естества, оно заставляет нас те или иные предметы неправильно понимать и неправильно к ним относиться. Есть хорошая монашеская пословица, которая, может быть, мирянам не совсем подходит, однако и они могут применять ее к себе, — конечно, с благоразумием, с той оговоркой, что они все же часто общаются с людьми по нужде (да и мы, к сожалению, тоже не можем жить совсем замкнуто). Пословица эта следующая, вы, наверное, слышали ее: «Всех люби и от всех беги». Все выражено кратко и просто.

Почему, казалось бы, любя ближних, мы при общении с ними вдруг чувствуем раздражение, поддаемся осуждению и прочее? Причина может заключаться не только в том, что в нас на самом деле нет любви, но и в том, что, удаляясь от человека, мы растим в себе любовь, а сближаясь, — теряем ее, потому что страсти действуют в нас сильнее, чем благодать. Конечно, это неправильное состояние, признак нашего глубочайшего несовершенства и немощи, но, тем не менее, мы должны трезво на это смотреть, учитывать это для того, чтобы изменяться к лучшему, совершенствоваться.

Мы говорили о слове «мир» и рассматривали его с разных сторон: как люди воспринимают мир, что вкладывают в это понятие и как мы должны к нему относиться, согласно учению Священного Писания. Здесь нужно сказать и о слове «любовь», которое в русском языке также имеет разные значения. Есть любовь христианская, любовь к Богу, ближнему. Однако под этим же словом подразумевают любовь к какому-либо занятию, дружбу, иногда и нечистую любовь, то есть похоть. Мы должны различать эти понятия и стяжать любовь истинную. Апостол Иоанн Богослов сказал: Бог есть любовь (1 Ин. 4, 8 и 16). Любовь является одним из имен, называющих Божественное совершенство. Из этого следует, что истинная любовь происходит от Бога, а не от вожделения чего-либо мирского, будь то лицо другого пола, красота природы, пища и тому подобное. Только стяжав истинную любовь, мы сможем правильно относиться к ближнему, любить его.

Не любите мира, ни того, что в мире (1 Ин. 2, 15). Другими словами можно было бы сказать так: не имейте неправильной любви к миру, к людям, изгоняйте ее из своего сердца и имейте любовь правильную. Когда в душе человека водворяется такое состояние, хотя бы в начальной своей стадии, тогда он уже не может соблазниться ничем мирским. Он не видит в этом ничего интересного, приятного и вожделенного, наоборот, видит нечто отвратительное, ужасное и страшное, потому что все это с точки зрения Евангелия разлучает его с Богом и ближним. Может ли такой человек стремиться к приобретению чего-либо мирского, если понимает, что это губительно для его души?

Меня очень удивляет, когда кто-то говорит, что его привлекает мир. Мне кажется, что мир может вызывать только ужас, отвращение и желание из него удалиться. Одновременно с тем немногим приятным, что дает мир, он опустошает человека, лишает всего духовного, так что потом, когда подумаешь о последствиях, которые приносят удовольствия, уже сами они становятся отвратительными. В миру ничего вожделенного нет, это иллюзия, обман. Что-то представляется нам необыкновенно ценным, но когда мы это получаем, в то же мгновение видим, что ничего не приобрели, более того — потеряли некое душевное сокровище, опустошились и стали подобны людям, которые гоняются за призраком или миражом. (В пустыне, благодаря атмосферным явлениям, то, что далеко, представляется человеку близким. Ему кажется, что он пройдет несколько сот метров и там найдет источник воды, оазис, а в действительности там только песок.) Вся жизнь человека — это погоня за иллюзиями. Время проходит, и оказывается, что человек ничего не имеет, все, чего он достиг, ничего не значит, более того, по разным причинам он этого лишается и в конечном счете вместе со смертью теряет все. Когда у тебя уже есть богатство, семейное счастье, слава, ты понимаешь, что на самом деле ничего не имеешь. Пока стремишься к цели, все это как будто бы интересно, когда же достигаешь цели, оказывается, что ты ничего не приобрел. Трезвый человек иногда думает, что напрасно потратил силы и энергию на то, что в сущности ему не нужно.

Даже некоторые античные философы уходили от мира и в уединении предавались размышлениям. Таких людей ставит нам в пример преподобный Исаак Сирин. А преподобный Иоанн Лествичник удивляется тому, что некоторые из них видели смысл философии в размышлении о смерти. Естественная человеческая мудрость, даже без действия благодати Божией, приводит людей к правильным выводам о суетности всего земного. Таким образом, когда человек не увлекается преходящими явлениями и только в том смысле созерцает мир, что испытывает сострадание к людям, а глядя на природу, приходит в благоговение, прославляет величие Божие, тогда он получает пользу оттого, что правильно размышляет о мире. Увидев суету всего земного, человек как бы за пеленою вещества начинает созерцать вечность. Он понимает, что все свои силы, всё, что даровано ему Богом вместе с бытием, он должен употребить на то, чтобы стяжать блаженную вечность еще в этой жизни, чтобы она стала действовать в его душе, проявилась еще до того, как он перейдет из временной жизни в будущую, вечную жизнь. Священное Писание открывает нам тайну загробного мира, поэтому человеку необходимо заботиться о будущей жизни. Однако делать это надо не только потому, что мы должны бояться Бога или, наоборот, желать от Него награды, но и потому, что в этом и состоит счастье и блаженство человека. Вспомним, с чего начинается Нагорная проповедь: Блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное (Мф. 5, 3). Не сказано, что они будут блаженны только в будущей жизни, но сказано, что блаженны уже сейчас, потому что ощущают в своей душе, пусть не в полной мере, явление Царства Божия, которое, как учил Спаситель, есть внутри нас.

Отрекшись от мира, полного соблазнов, мы приобретаем в своей душе мир вечный, божественный, духовный, приобщаемся к сверхъестественному, несотворенному бытию. Когда происходит (пусть не в полной мере) соединение души с Богом, тогда неожиданно для самого себя человек вновь приобретает мир. Как сказал Спаситель, те, кто отказались от отца и матери, получат во сто крат в этой жизни, а в будущем — жизнь вечную. Отрекшись от неправильного отношения к миру, мы приобретаем правильное; отрекшись от неправильной любви, обретаем любовь истинную. Мы ничего не теряем, наоборот, неизмеримо обогащаемся, в отличие от тех людей, которые наслаждаются всеми земными благами. Некоторые подвижники говорят, что настоящему монаху служит весь мир. Люди, достигшие совершенства, именно так относились к тому, что их окружало. Конечно, это не значит, что человек становился богатым в буквальном смысле слова, приобретал какое-то земное благополучие. Часто эти люди были гонимы, преследуемы, истязаемы, терпели насильственную смерть. Однако они считали себя неизмеримо богаче тех несчастных людей, которые, погружаясь в вещество, думали, что они что-то имеют, и, устремляя ум к земному и отвращая свое внимание от небесного, лишались самого главного, того, что может сделать человека счастливым, блаженным. Материальные блага, может быть, и не плохи, но поскольку ради их приобретения человеку приходится многим жертвовать, то он лишается возможности устремляться к духовному. Мы предпочитаем нищету, бедность, убожество ради того, чтобы приобрести Царство, не земное, конечно, не человеческое, а Царство Божие.

Обратите внимание на то, в каких значениях слово «царство» употребляется в Евангелии. Как диавол искушал Господа нашего Иисуса Христа, когда Он постился сорок дней в пустыне? Показал Ему во мгновение времени все царства мира и сказал: «Поклонись мне, и все они будут Твои». Господь, конечно, отверг это искусительное предложение и сказал сатане, чтобы он отошел от Него прочь. Выше мы приводили слова Спасителя: Блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное. Вспомним и другие Его слова: Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21). Значит, для того чтобы приобрести Царство Божие и стяжать его внутри себя, необходимо отречься от царства земного. Не нужно, конечно, понимать эти слова в буквальном смысле. Наверное, никому из вас царства никто не предложит, даже если бы вы захотели. Речь идет об отношении к царству чувственности. Мы должны предпочесть ему царство духа. Можно сказать, что нам тоже предлагаются все царства мира, то есть вся чувственность мира, погружаясь в которую, человек, как ему кажется, что-то приобретает, в действительности же он теряет самого себя. Ибо что пользы человеку, если он весь мир приобретет, а душу свою погубит? Вот как правильно нужно относиться к соблазнам мира, которые мне даже не хочется так называть, потому что я не нахожу в них ничего соблазнительного (в смысле «привлекательного»).

Первая и наибольшая заповедь — это возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею (Мк. 12, 30). Под этими словами нужно понимать не только то, что мы должны любить Бога, но и то, что вместе с этой любовью мы приобретаем всё духовное, благодатное: друзей в лике святых и ангелов, новые, благодатные ощущения, которые у людей преуспевших весьма многообразны, богаты и которые полностью вытесняют из человека желание получать чувственные впечатления. И мы, возлюбив Господа Бога всем своим существом, приобретаем Царство Божие — в нашей душе воцаряется Бог. Царство — это образ величайшего многообразия. Как в обычном земном царстве есть много сокровищ, красот, радостей, так и в Царстве Божием их должно быть великое множество. Нам кажется странным: как может один Бог заменить нам многообразие мира? Однако Бог и является источником этого бесконечного многообразия. Люди, познавшие это, забывают всё земное и не желают наслаждаться даже невинными вещами.

Некий подвижник должен был на некоторое время отлучиться из келии. Он попросил своего старца, чтобы тот поливал дерево, которое находилось у входа в нее. Для того чтобы исполнить послушание, старец, выходя из келии, так надвигал куколь на глаза, что видел только землю. Когда его спрашивали, зачем он это делает, старец говорил: «Зачем мне видеть этот свет, в котором нет для меня никакой пользы?» Можно вспомнить также о Киево-Печерских подвижниках, проводивших десятки лет в подземных пещерах и не видевших на протяжении почти всей своей жизни даже дневного света. Почему они шли на такой подвиг? Конечно же, не потому, что они просто хотели истязать себя, а потому, что вместо всего мира (понимаемого в данном случае не только как совокупность соблазна и греха, но и как все видимое вообще) они хотели приобрести Бога и через общение с Ним войти в новый мир, превосходящий земной, — в мир небесный, названный в Евангелии Царством Небесным.

Таким должно быть правильное отношение к миру, и прежде всего у нас, монашествующих. Мы должны помнить, для чего ушли из мира: чтобы стяжать Царство Божие внутри себя. А сожалеть о ничтожных мирских радостях, даже невинных, и тем более греховных, мы не имеем никакого права, это было бы с нашей стороны безумием. Мы должны, по словам Господа Иисуса Христа, вспоминать жену Лотову. Когда Лот, руководимый ангелами, со своим семейством бежал из Содома, его жена оглянулась, пожалев, что они уходят из такого удобного, прекрасного города и теряют земные радости. Как известно, она превратилась в соляной столп. Конечно, не оттого, что оглянулась, а оттого, что посочувствовала греху, земному наслаждению. Этот соляной столп, как говорят историки, еще в IV веке был известен, но до нашего времени он не сохранился (поскольку Палестина пережила много страшных потрясений).

Сама черная однообразная монашеская одежда должна напоминать нам о том, что мы от всего отказались. Одеяние, которое вручается при постриге, также напоминает об этом, да и обряд пострига совершается для того, чтобы возбудить в нас ревность к отречению от мира, чтобы мы, отрекшись от него внешне, не имели его и в своей душе. Нужно не только уйти из мира телом, но также извергнуть мир и из своей души, поскольку от одного только внешнего отречения мы не получим никакой пользы.

 

* * *

 

Вопрос. В одном из ответов преподобных Варсонофия и Иоанна говорится, что, согласно апостольским правилам и правилам Лаодикийского собора, нельзя принимать подарки от евреев и язычников. Как относиться к тому, что иногда эти люди жертвуют что-нибудь на монастырь?

Ответ. Дело в том, что иудеи также имели постановление, запрещавшее им общаться с христианами, принимать от них даже продукты. И в то время отношения были такие, что для людей религиозные убеждения имели первостепенное значение, каждый желал уверить другую сторону в своей правоте. Конечно, евреи старались использовать любую возможность, чтобы переубедить тех христиан, с которыми они общались. Потому и были запрещены любые контакты. Но если помощь оказывается вполне бескорыстно, в том смысле, что человек не ждет с нашей стороны никакого компромисса в отношении веры, то греха не будет, если мы это пожертвование возьмем. Более того, жертвователю вменится это в доброе дело, хотя бы по вероисповеданию он был даже язычником или иудеем. Как сказал Спаситель, кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей (Мф. 10, 42).

Вопрос. Какой вред наносит душе неправильное понимание того или иного догматического вопроса? Отражается ли это на духовном состоянии монаха, на его подвиге?

Ответ. Человек может в чем-то заблуждаться по своей простоте. Нужно иметь в виду, что одно дело — сознательное сопротивление истине, а другое — ошибка по незнанию. Мы должны знать основы нашей христианской веры. Невозможно, чтобы человек совсем не понимал, во чтό он верит. Но есть настолько тонкие оттенки мысли, что трудно удержать равновесие. Людям необразованным или малообразованным в догматическом отношении лучше не вникать в них, чтобы не споткнуться. Если же человек пренебрегает вероучением и совсем не хочет его знать, то, конечно, он погрешает. Но иногда нечаянные догматические ошибки не мешают духовной жизни. Святитель Игнатий (Брянчанинов) рассказывает следующий случай. Некий священник всегда служил литургию в сослужении ангела. Однажды во время литургии находившийся там тогда диакон обличил священника в ереси, в том, что он неправильно что-то говорит. Тот сразу же обратился к ангелу, который ответил: «Да, он правильно сказал». — «Почему же ты мне никогда не говорил?» — «Потому что Богу угодно, чтобы люди вразумлялись людьми». Тем не менее ангел не оставлял священника, значит, ради высоты его духовной жизни эта погрешность ему прощалась. Надо полагать, что он после этого исправил свою ошибку. Но все-таки, повторюсь, основы православной веры в доступной каждому человеку мере желательно знать.

Вопрос. Описывают ли святые отцы случаи, когда человеку, впавшему в прелесть, удавалось из этого состояния выйти и как?

Ответ. Конечно, были такие случаи. Во-первых, сам человек мог осознать, чтό с ним происходит. Во-вторых, подвижникам помогали наставники или сочувствовавшие им люди. Известен случай про одного впавшего в прелесть монаха. Сначала он был ревностным, а потом по неопытности впал в прелесть. Хотя он присутствовал на всех службах, молился, но одновременно с этим был раздражителен, как обычно бывает с прельщенными. Его наставник, увидев, что монах погибает, уговорил одного опытного игумена взять его к себе в монастырь, объяснив, что тот в прелести. Настоятель до такой степени загрузил его физической работой, что тот вообще не мог молиться. Он утром вставал, принимался за работу, работал до вечера и засыпал. Таким образом прелесть у него прошла. Его не то чтобы замучили, а он действительно смирился, понял свою ошибку, и все прошло. Даже таким простым способом человеку удалось выйти из прелести.

Вопрос. В кондаке акафиста ко причащению сказано: «Побеждающему обещал еси дати ясти от древа животнаго, еже есть посреде рая Божия, и от манны сокровенныя. К сему вкушению на Небеси да будет ми приуготовлением на земли причащение Тела и Крове Твоея». Неужели древо животное и манна сокровенная выше и святее Тела и Крови Господа Иисуса Христа?

Ответ. Здесь подразумевается таинственное общение с Богом, а древо жизни и манна — это образы. Действительно, вкушая Тело и Кровь Христовы, мы в доступной для нас мере, частично вступаем в общение с Богом, а в будущей жизни мы придем к полному единению с Ним. Это и названо древом животным.

Вопрос. Господь Сам желает соединиться с человеком по Своей любви к нему. Поэтому редкое причащение не есть ли оскорбление Бога, Его человеколюбия?

Ответ. В Евангелии от Иоанна говорится: Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие (Ин. 6, 55). Это есть истинная пища, потому что укрепляет и душу и тело. Человек ест каждый день, потому в идеале всякий христианин должен причащаться каждый день, но по разным причинам мы, к сожалению, не можем этого исполнить. В молитве Господней сказано: Хлеб наш насущный даждь нам днесь (Мф. 6, 11). Конечно, имеется в виду прежде всего истинный хлеб, который есть Тело и Кровь Христовы. Неслучайно на литургии мы почти перед самым причащением читаем эту молитву. Как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), обыкновенная пища есть только образ истинной пищи. А отец Иоанн Кронштадтский чувствовал, что когда он служит и причащается, то получает от этого большую пользу, и он стал служить каждый день. К этому его привел духовный инстинкт. Он делал так, как подсказывала ему душа, что бы вокруг ни говорили.

Вопрос. Получается, что редкое причащение — это грех?

Ответ. Если мы редко причащаемся по причинам, которые зависят от нас, то это признак нерадения, безразличия, холодности. Можно сказать, это охлаждение любви к Богу. Конечно, нам и физически бывает трудно. Отец Иоанн Кронштадтский находил в себе силы служить ежедневно. Святитель Игнатий (Брянчанинов) в «Отечнике» приводит рассказ о монастыре аввы Аполлоса Великого, где монахи причащались каждый день. Для этого нужны не только возможности, но и соответствующее душевное состояние. Часто внешние обстоятельства мешают это исполнить. А вообще, нужно стремиться к частому причащению: как минимум раз в неделю, можно и чаще.

Вопрос. Кажется, что чем дольше находишься в монастыре, тем хуже становишься. Больше видишь в себе страстей, от этого уныние.

Ответ. Действительно, страстей может становиться все больше. А может быть, что постепенно человек сам начинает видеть свои страсти, на самом же деле больше их не становится. Это две разные вещи.

Когда страстей становится больше (к сожалению, и такое бывает), это признак того, что в нас нет покаяния. Если мы проводим свою жизнь в монастыре неправильно, то приобретаем еще и такие страсти, каких у нас в миру не было, — так об этом говорит святитель Игнатий (Брянчанинов). Это, конечно, ужасно. Получается, что мы не боремся с собой и, в особенности, небрежем о покаянии.

Но может быть, как я уже сказал, мы обнаруживаем свои страсти. Представьте себе такую ситуацию: на работе человек ведет себя прилично, сдерживается, а дома показывает себя таким, какой он есть, не скрывает настроения, срывает зло на родных. Здесь мы все как одна семья. Спустя некоторое время человек привыкает к монастырской жизни. Через год, а может и меньше, страсти обнаруживаются со всей очевидностью. Оттого что мы понуждаем себя к строгому образу жизни, страсти приходят в действие, и потому кажется, что их очень много. Режим заставляет проявиться, допустим, лени. А предписания монастырского устава, необходимость послушания настоятельнице, старице обнаруживают наше греховное своеволие. Те или иные страсти выходят наружу, и мы выходим за рамки, в которые ставит нас монастырский образ жизни. Без этого мы спокойно жили бы по своей воле. К тому же от действия молитвы мы начинаем видеть в себе то, чего раньше не замечали, и зрелище это печальное.

Но если страсти обнаруживаются не потому, что мы не каемся, не боремся с собой, а по причине внешних обстоятельств и нашего внутреннего состояния (под которым я имею в виду молитву, внимание к себе), то в этом ничего плохого нет, поскольку мы познаём себя. Ведь истинное смирение — это не что-то искусственное, это познание себя таким, какой ты есть, то есть видение своих грехов. Как может человек исправиться, если прежде не увидит их? Это нормально, и унывать от этого не следует. Нужно только усугубить покаяние, молиться с бόльшим вниманием, сокрушением, ревностью, и тогда будут происходить изменения. Конечно, надо еще и противиться страстям, потому что покаяние — это не только сокрушение сердечное, но и борьба с грехом.

Вопрос. Читала у Ефрема Сирина, что сколько бы ты ни посекал похоть, она вдвое больше прозябнет, а надо из себя извергнуть корень похоти. Как это понять?

Ответ. Нужно отсечь те страсти, которые дают похоти свободу, в первую очередь это чревоугодие, лень, затем — гордость, тщеславие. Для молодых особенно важно сначала уничтожить плотские страсти и внимательно относиться к их проявлениям. С блудной страстью связана и страсть гнева: когда мы гневаемся, то приводим в движение свою плоть и, поскольку эти страсти родственные, может и похоть разгореться. Нельзя истребить похоть, не борясь с другими страстями.

Вопрос. Скажите, как мужественно отречься от себя? Только теперь, прожив несколько лет в монастыре, я пришла к выводу, что топчусь на месте, поскольку жалею себя, живу нерадиво, снисхожу к себе, оправдываю себя во всем. Смущает лукавый помысел: «Для чего я буду кровь проливать, что мне с того?»

Ответ. Я сам человек немужественный, поэтому не могу сказать, что нужно сделать, чтобы стать мужественным. Но давайте для начала будем иметь страх, а не мужество. Мужество — это преодоление страха. Мы же постараемся приобрести страх Божий, хотя бы страх наказания. Это может заставить нас думать о смерти, о своей будущей участи, преодолеть нерадение. Имея страх Божий, поневоле будешь мужественным, потому что если проявишь малодушие, то сам себе нанесешь страшный вред, просто навеки погибнешь.

Вопрос. Имя «Иисус» значит «спаситель», то есть Господь — это Спаситель мира, человечества. Но ведь невозможно даже представить себе, насколько больше тех людей, которые не познали Бога, чем тех, кто спасается. Допустим, многомиллионный город обречен на погибель и из него спасается только один человек. Можно ли из этого сделать вывод, что население города спасено? Значит, спасение — понятие относительное.

Ответ. Отнюдь не относительное. Приведу такой пример. Допустим, несколько человек тонут. Приплывает спасательная лодка, нормальный человек подает руку, его вытягивают, а кто-то так захлебывается, что уже ничего не понимает, начинает отбиваться или тянуть на дно того, кто его спасает (обычно хватают спасателя за горло и душат). Помощь человека, который приплыл на спасательной лодке, — это спасение или нет? Спасение. Оно объективно присутствует? Объективно. Если от него отказываются, оно от этого не исчезает. Я закрыл глаза, но это не значит, что свет погас. Получается, что если мы явление воспринимаем, значит, оно есть; не воспринимаем, значит, его нет. В философии это называется субъективным идеализмом, или солипсизмом, согласно которому реальным признается только субъективное восприятие, а окружающая действительность таковой не признается. Человек думает, что существует лишь постольку, поскольку он воспринимает действительность, то есть реально существует только наше восприятие.

Вспомним, например, гибель Содома и Гоморры. Ангелы пришли к Лоту и сказали, чтобы он позвал своих зятьев, потому что город погибнет. Он позвал, но они ему не поверили. Спасение для них было возможным? Было. Или поскольку они его не захотели, то спасения как бы и не было? От этого ведь ангелы не исчезли. Получается, что если человек не верит, значит, и предмет веры исчезает? Если я верю в Бога — значит, Он есть, а если не верю — значит, Его нет? Имя «Иисус» означает не просто «спаситель», а «Бог спасает». Спасать может только Бог и больше никто. Если большинство людей отказалось от своего спасения, это не значит, что оно для них не произошло, просто они его отвергли, тем самым еще более усугубив свой грех. От этого спасение не перестало быть реальным.

Вопрос. В толковании Евфимия Зигабена на Евангелие написано, что когда Иисус учил народ в доме, то Богородица по действию тщеславия хотела, чтобы Он вышел к Ней. Возможно ли это? Ведь, по учению Церкви, как я думала, Богородица не принимала греховных помыслов, тем более не могла действовать по страсти.

Ответ. Впервые так истолковал этот эпизод Иоанн Златоуст. Потом его толкование повторили Феофилакт Болгарский, Евфимий Зигабен, поскольку они были не самостоятельные толкователи, а компиляторы. Кто-то из святых отцов рассуждал об этом эпизоде иначе. Недавно я читал, что Божия Матерь, находясь вместе с сыновьями праведного Иосифа, просто не имела возможности как-то их остановить и присутствовала молча, и потому посчитали, будто и в Ней действовало тщеславие. Если же мы вспомним другие евангельские эпизоды, в которых говорится, что Божия Матерь молчала, но соблюдаше вся глаголы сия, слагающи в сердцы Своем (Лк. 2, 19), то увидим, что Она не находила возможным все откровенно высказывать, поскольку многие люди не способны понять Божественных тайн. Поэтому Она молчала, но выводы для Себя делала. Иногда евангелисты отмечают это, иногда — нет. Невозможно, чтобы Божия Матерь поддалась действию страсти тщеславия. Если внимательно читать Евангелие, то видно, что Она была человеком очень смиренным и такое поведение было невозможно. Не нужно удивляться тому, что в данном случае Иоанн Златоуст ошибся. А вслед за ним эту ошибку повторили и другие толкователи.

Вопрос. Вы говорили, что духовное устроение иконописца очень влияет на то, как он пишет, поэтому он должен непрестанно молиться, смиряться. Наверное, это касается и певчих? Мне один священник сказал, что голос есть, когда в душе — порядок.

Ответ. Сомневаюсь в справедливости этого изречения. Мне кажется, что есть люди, у которых в душе порядок, но голоса нет. И наоборот, бывает, что у человека голос есть, но порядка в душе нет. Взаимной неразрывной связи я здесь не вижу. Конечно, музыкальное искусство, в частности вокальное, предполагает гармонию. Но эстетический порядок не всегда сочетается с этическим. Есть такая пословица: «У кого голосок, у того и бесок». Действительно, человек может начать тщеславиться. Иконописание и пение тесно связаны с молитвой, поскольку направлены на то, чтобы вызывать у человека молитвенное настроение. Певчий на богослужении сам непосредственно молится и, может быть, в еще бόльшей степени, чем иконописец, должен иметь молитвенное состояние. Икону можно исправить, а певчий, если спел неправильно, уже ничего не переменит. Это искусство, действующее во времени. Если у тебя нет молитвы, как ты сможешь петь молитвенно? Некоторые считают молитвенным заунывное, грустное, тоскливое пение. Но это не так. Чтобы петь молитвенно, нужно иметь опыт молитвы. Не всякий молитвенник может петь, но желательно, чтобы всякий певчий был молитвенником, потому что певчие молятся Богу от лица народа. Если священник является посредником между Богом и молящимися, то певчие олицетворяют народ. В древности в храме на богослужении пел весь народ, но позднее, когда богослужение стало усложняться, то ради бόльшего порядка, красоты петь стали профессионально подготовленные люди — певчие. Поэтому если вы будете петь холодно, бездушно, бесчувственно (то есть без духовных чувств), то и молиться людям будет труднее. Певчие — это непосредственные участники богослужения. Вы должны понимать, что на вас лежит большая ответственность. Известно, что священник на богослужении должен внимательно молиться, не рассеиваться, служить со страхом, благоговением, быть собранным. Так же и певчим необходимо выполнять свое послушание. Мастерство в пении должно быть, но надо и душу вкладывать.

Вопрос. Почему монашеский постриг — это обряд, а венчание — таинство?

Ответ.Это не принципиально, не обязательно, чтобы над нами были совершены все таинства. (Постриг, между прочим, называют восьмым таинством. Конечно, это образное выражение.) Симеон Солунский изъяснение пострига поместил в раздел «О покаянии» — там же, где говорится о таинстве исповеди. Монашество включает в себя понятие покаяния, потому что постриг — это возвращение к той чистоте, которая была нам дарована в таинстве крещения, но впоследствии потеряна. Это возобновление крещенских обетов, второе крещение. И ради того что мы имеем ревность и обещаем вернуться к потерянной чистоте, нам прощаются грехи и дается благодать для совершения монашеского подвига. По учению Симеона Солунского, существует семь таинств (конечно, это учение он заимствовал у предшествовавших ему святых отцов). Он считает, что все таинства освящены Господом Иисусом Христом во время Его земной жизни. Таинство венчания освящено тем, что Господь посетил брак в Кане Галилейской, то есть оно существовало с первых времен христианства. Может быть, не было такого термина, но важно то, что было само таинство, а не то, как оно называлось. Дело в том, что, состоя в браке, трудно удержаться в чистоте, в русле христианства, жить по-евангельски, тут необходимо особое содействие благодати Божией. Как видим, часто и это не помогает. Хочу подчеркнуть, что я сейчас высказываю свои собственные соображения, и если кто-то прочитает у святых отцов иные суждения, то святоотеческое мнение нужно предпочесть. А монашество — это второе крещение, ничего нового мы уже не получаем, просто отныне сознательно начинаем жить по-христиански, и для того, чтобы мы лучше это прочувствовали, оно имеет обрядовую сторону. Однако если монашеский постриг называется обрядом, то это не значит, что существует только внешняя сторона, а благодать здесь не подается. С прежней силой вновь начинает действовать та благодать, которая была дарована в таинстве крещения. Разве этого мало?



* Беседа в Свято-Игнатьевском скиту Ново-Тихвинского женского монастыря, 4 февраля 2002 года.