Ново-Тихвинский женский монастырь: Предисловия

Предисловие, или предпутие[2], желающим читать книгу святого отца нашего Григория Синаита и не погрешать против заключенного в ней смысла

Многие, читая эту святую книгу святого Григория Синаита и не зная опытно умного делания, погрешают против правого разума, думая, что оно[3] было деланием одних бесстрастных и святых мужей. И от этого, держась по мирскому обычаю единственно псалмопения, чтения тропарей и канонов, они успокаиваются в одном своем внешнем молении. И не разумеют того, что такое песенное моление отцы предали нам на время, из-за немощи и младенчества ума нашего, чтобы мы, понемногу обучаясь, восходили на степень умного делания, а не до кончины в том же[4] пребывали. Ибо что младенчественнее того, когда мы, внешнее наше моление прочитав устами, увлекаемся радостным мнением, думая, будто совершаем нечто великое; одним количеством молитв себя утешаем и тем питаем внутреннего фарисея? Отводя нас от такой младенческой немощи, словно младенцев от сосцов млекопитательных, святые отцы показывают нам грубость подобного делания, сравнивая гласное пение языком с пением язычников. Ибо подобает, сказал святой Григорий Синаит, и пению нашему, сообразно жительству, быть ангельским, а не плотским, да не скажу языческим. Ведь пение с восклицанием голоса дано нам из-за нашей лености и неведения, с тем чтобы мы возводили себя к молению истинному.

Каков же плод от такого внешнего моления, показал святой Симеон Новый Богослов во втором образе внимания, говоря: «Второй же образ внимания и молитвы таков: когда кто собирает ум свой в себе, отвлекая его от всего чувственного, и хранит свои чувства, собирает все свои помыслы, чтобы они не скитались в суетных вещах этого мира; и то исследует свои помыслы, то внимает словам произносимой им молитвы; и в иной час собирает в себе все свои помыслы, плененные диаволом и превращенные в лукавые и суетные, в иной же час вновь с трудом многим и понуждением приходит в самого себя, оказавшись охваченным и побежденным какой-либо страстью. И имея этот подвиг и брань внутри себя, никогда не может он ни мирным быть, ни времени найти, чтобы совершать добродетели и получить “венец правды” (2 Тим. 4, 8). Поскольку такой уподобился воину, ведущему битву с врагами своими ночью во тьме, который голоса врагов слышит и раны от них получает, но не может видеть ясно, кто они такие, откуда пришли, как и для чего нападают на него. Ибо тьма, которая в его уме, и буря, какую имеет в помыслах, приносят ему эту беспомощность, и не может он никак освободиться от мысленных своих врагов, с тем чтобы они его не сокрушали. Такой труд он подъемлет, мзды же лишается, поскольку окрадывается тщеславием; но он, не понимая того, думает о себе, будто он внимателен, и многократно от гордости презирает других и уничижает. По своему мечтанию считает себя достойным быть пастырем словесных овец и путеводительствовать им, уподобляясь слепцу, покушающемуся водить других слепцов (см. Мф. 15, 14)».

В самом деле, как можно внешними чувствами хранить ум или собирать его посредством того, что по естеству само по себе растекается и парит по предметам чувственным? Ведь зрение парит, рассматривая красивое или безобразное, слух — слыша приятное или противное, обоняние — обоняя благовонное или смрадное, вкус — вкушая сладкое или горькое, осязание — касаясь хорошего или плохого, и от этого чувства наши, подобно листьям от ветра, сотрясаются и утомляются. Уму же одному, со всем этим смешивающемуся и рассуждающему о действии чувств, можно ли когда освободиться от помыслов добрых и греховных? Никак и никогда.

Если же не могут внешние чувства оградить ум от помыслов, то впредь необходимо уму в час молитвы бежать от чувств внутрь к сердцу и стоять там глухим и немым от всех помыслов. Ведь если кто, хотя бы только внешне удаляясь от воззрения, слышания и разговоров, уже получает некую тишину от страстей и злых помыслов, то во много раз более насладится он покоем от злых помыслов и вкусит духовной радости, приходящей от умной молитвы и сердечного внимания, когда удалит свой ум от пяти внешних чувств, затворяя его во внутренней и естественной клети или пустыни.

Как обоюдоострый меч, куда бы ни был обращен, посекает остротой своей встретившееся, так и молитва Иисус Христова, иногда против злых помыслов и страстей, иногда же за грехи наши или от воспоминания о смерти, Суде и вечных муках обращаемая, действует. Если же кто, помимо умной молитвы, песенным молением и внешними чувствами с прекословием помыслу захочет отразить прилог вражеский и противостать какой-либо страсти и лукавому помыслу, тот скоро бывает одолеваем еще более. Ибо бесы вначале одолевают его, прекословящего, а потом опять добровольно ему покоряются, как будто бы побеждаемые его прекословием, и тем самым насмехаются над ним, к тщеславию и высокомерию склоняют его мысли, называя его учителем и пастырем словесных овец. Зная об этом, святой Исихий говорит: «Не может ум наш победить мечтание бесовское единственно сам собой, и да не надеется никогда на это. Ибо бесы, будучи коварными, лицемерно покоряются и притворяются побежденными, низлагая тебя с другой стороны тщеславием. При призывании же Иисуса Христа они и часа не стерпят постоять и злокознствовать против тебя». И еще: «Смотри, как бы не вознестись тебе по примеру древнего Израиля и самому не быть преданным мысленным врагам. Ибо тот, будучи избавлен Богом всяческих от египтян, измыслил себе помощником идола тленного (см. Исх. 32, 4). Под идолом же тленным разумей немощный наш ум, который, пока молит Иисуса Христа о помощи против лукавых духов, удобно их отгоняет и с искусным умением побеждает невидимые ратные силы врага. Когда же станет безрассудно надеяться всецело на себя, тогда, подобно так называемому быстрокрылатому[5], разбивается и падает падением ужаснейшим».

Сказанного достаточно, чтобы познать силу и меру делания умного, то есть молитвы и пения. Не думай же, благочестивый читатель, того, что святые отцы, отводя нас от многого внешнего пения и повелевая обучаться умному деланию, уничижают псалмы и каноны. Да не будет того, ибо от Духа Святого преподано это Святой Церкви, в которой все священнодействия возглавляются хиротонией и всё таинство домостроительства Бога Слова, даже до второго Его пришествия, вместе же и нашего воскресения, в себе заключают. И нет в чиноположении церковном ничего человеческого, но всё — дело благодати Божией, не имеющее в себе ради достоинств наших ни прибавления, ни, опять же, из-за наших грехов какого-либо умаления. Но у нас речь идет не об Уставе Святой Церкви, а о частном для каждого из монахов правиле и жительстве, то есть об умной молитве, которая тщанием и сердечной правостью обычно привлекает благодать Духа Святого, а не одними словами псалмов, без умного внимания лишь устами и языком поемыми. Как сказал апостол: «Хощу пять словес умом моим рещи, нежели тьму языком» (см. 1 Кор. 14, 19). Ибо вначале подобает этими пяточисленными словами очищать ум и сердце, говоря непрестанно в глубине сердечной: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», — и таким образом восходить к разумному пению. Ведь всякий новоначальный и страстный может разумно совершать эту молитву в хранении сердца, пение же никак не может, пока не предочистится ею[6]. Поэтому святой Григорий Синаит, живущим в нем Святым Духом более прочих до тонкости испытав и рассудив жития, писания и знания духовные всех святых, постановляет всё тщание иметь о молитве. И святой Симеон, архиепископ Солунский, имея тот же Дух и дар, заповедует и советует архиереям, священникам, монахам и всем мирянам во всякое время и час произносить и дышать этой священной молитвой, ибо нет, — сказал он вместе с апостолом, — крепчайшего оружия ни на небе, ни на земле больше имени Иисуса Христа[7].

Да будет же известно тебе, добрый ревнитель этого священного делания, что не только в пустыне или в уединенном отшельничестве, но наиболее в самых тех великих лаврах, даже и посреди городов находившихся, были учителя и многочисленные делатели умного этого священнодействия. И достойно удивления, как святейший Патриарх Фотий, будучи взят на патриаршество из сенаторского чина и не быв прежде монахом, обучился на таком высоком посту этому умному деланию и настолько в нем преуспел, что лицо его сияло, словно у второго Моисея, от пребывавшей в нем благодати Святого Духа, как сказал святой Симеон Солунский. И свидетельствует о нем, что он и книгу сочинил со всепремудрым философским искусством об этом делании умном. Также говорит, что и Иоанн Златоуст, Игнатий и Каллист, святейшие Патриархи того же Царьграда, написали свои книги о том же внутреннем делании. И чего еще недостает тебе, христолюбивый читатель, чтобы, отложив всякое сомнение, приступить к обучению умному вниманию? Ведь если ты скажешь: не имею я жительства уединенного, то пример тебе — святейший Патриарх Каллист, обучившийся умному деланию в Великой афонской Лавре при прохождении поваренной службы. Если сомневаешься из-за того, что ты не в глубочайшей пустыне, то второй для тебя пример — святейший Патриарх Фотий, уже в патриаршем сане обучившийся искусству сердечного внимания. И если под предлогом послушания[8] ты ленишься в умном трезвении, то и за это подлежишь осмеянию, ибо ни пустыня, ни уединенное жительство не приносят такого преуспеяния в этом делании, как послушание в разуме, по словам Григория Синаита. Если ты еще с правой стороны[9] окрадываешься помыслами, что не имеешь учителя такого делания, то Сам Господь повелевает тебе учиться от Писания, говоря: «Испытайте писания, и в них обрящете живот вечный» (см. Ин. 5, 39). А если с левой стороны увлекаешься помыслами и смущаешься, не находя места безмолвного, то в этом опровергает тебя Петр Дамаскин, говоря: «В том заключается начало спасения для человека, да оставит он свои хотения и рассуждения, сотворит же хотения и разумения Божии — и тогда не найдется во всем мире вещи, начинания или места, которое могло бы воспрепятствовать ему». Если же ты, еще изобретая благословнейшую причину, претыкаешься неоднократными словами святого Григория Синаита, много говорящего о прелести, случающейся в этом делании, то сам святой тебя исправляет, говоря: «Не должны мы бояться или сомневаться, призывая Бога. Если же некоторые и совратились, повредившись умом, то знай, что от самочиния и высокоумия они так пострадали». Кто в повиновении, с вопрошанием[10] и смиренномудрием ищет Бога, тот по благодати Христа никогда не потерпит вреда. Ведь тому, кто праведно живет и непорочно жительствует, удаляется от самоугодия и высокоумия, весь бесовский полк, хотя бы и бесчисленные против него воздвиг искушения, не может повредить, как говорят отцы. Которые же поступают дерзновенно и по своей воле, те впадают в прелесть. Если же некоторые, претыкаясь о камень Священного Писания, указания о пути к прелести принимают за повод к запрещению умного делания, то пусть знают, что они обращают «горнее долу и дольнее горé». Ведь не для запрещения этого делания, но ради предостережения нас от прелести святые отцы открывают нам причины, по которым приходит прелесть. Как и святой Григорий Синаит, повелевая обучающемуся в молитве не бояться и не сомневаться, приводит две причины прелести: самочиние и высокоумие. И святые отцы, желая, чтобы мы непорочными были от таковых страстей, повелевают исследовать Святое Писание и из него почерпать наставления, имея брат брата благим советником, как сказал Петр Дамаскин. Если же невозможно обрести старца, опытного словом и делом по примеру святых отцов и хорошо знающего отеческое писание, то должно наедине в безмолвии всеми силами стараться иметь духовный совет из учений и наставлений святых отцов, вопрошая о всякой вещи и добродетели[11].

И нам, читая писания отцов, подобает сохранять эту меру и чин, а не уклоняться от их учения и наставлений, как поступают некоторые, не имеющие опыта в умном делании и мнящие себя рассудительными. Они тремя причинами или извинениями себя оправдывают, а лучше сказать — отводят от обучения этому священному деланию.

Во-первых, приписывают умное трезвение лишь святым и бесстрастным мужам, полагая, что тем одним подобает такое делание, а не и страстным. Во-вторых, указывают на совершенное оскудение наставников и учителей такого жительства и пути. В-третьих, говорят о последующей такому деланию прелести.

Однако первая из них причина, или извинение, непотребна и несправедлива. Ибо первая степень для новоначальных монахов состоит в том, чтобы умалять страсти умным трезвением и сердечным хранением, то есть умной молитвой, подобающей мужам деятельным.

Вторая — безрассудна и не имеет извинения, поскольку за неимением наставника учителем вместо него является Писание, как было сказано выше.

Третья же — самопреткновенна, ибо эти лица, читая о прелести, сами же себя и запинают этим писанием, неверно о нем рассуждая. Вместо того, чтобы принять писание для предостережения и познания прелести, они изобретают и находят повод уклоняться от умного делания. Они подобны полководцу, который получил известие, что неприятели устроили засаду на пути и желают хитростью и тайным нападением одолеть его, не имея сил вести с ним открытую борьбу, — он, будучи нерассудительным, вместо того чтобы их перехитрить и, напав внезапно на тайную их засаду, одержать победу, страшится, «идеже не бе страх» (Пс. 52, 6), и обращается в бегство, покрывая себя позором на вечные роды, а в особенности пред царем и его вельможами.

Если же ты страшишься такого делания и обучения от одного благоговения и простоты сердца твоего, то и я намного более, подобно тебе, устрашаюсь, но не на основании пустых басен, по которым «волка бояться — в лес не ходить». Ведь и Бога подобает бояться, но не бежать и не отрекаться от Него по причине этого страха. Воистину, страха и трепета, сокрушения и смирения, многого испытания Святых Писаний и совета единодушных братьев требует это делание, а не бегства и отказа, не дерзости и самочиния. Ибо дерзкий, по словам святого Григория, и самоуверенный, ища то, что выше его достоинства и устроения, устремляется к тому, чтобы прежде времени достигнуть зрительной молитвы. И еще: если кто в самомнении мечтает достичь высокого, стяжав в себе желание сатанинское, а отнюдь не истинное, то диавол его удобно уловляет своими сетями как своего слугу. И что нам стремиться к высокому преуспеянию в умной и священной молитве, которой, по святому Исааку, один из десяти тысяч едва сподобляется? Довольно, довольно для нас, страстных и немощных, хотя бы след умного безмолвия познать, то есть деятельную умную молитву, с помощью которой прилоги вражеские и злые помыслы прогонимы бывают от сердца. Она есть существенное делание новоначальных и страстных монахов, посредством которого востекают некоторые из них (если захочет Бог) в зрительную и духовную молитву.

И не должно нам унывать из-за того, что не многие сподобляются зрительной молитвы, ибо нет неправды у Бога. Только да не ленимся шествовать путем, ведущим к этой священной молитве, — то есть деятельною умною молитвою сопротивляться прилогам, страстям же и злым помыслам. И таким образом мы, окончив жизнь на пути святых, удостоимся и жребия их, даже если здесь и не достигнем совершенства, как говорит святой Исаак и многие из святых.

И еще удивления и ужаса достойно и то, как некоторые, знающие Писание, не применяют его на опыте, другие же, и не зная, и не расспрашивая, дерзают одним своим рассуждением на это умное внимание, и притом еще говорят, что внимание сосредоточивать и молитву совершать должно в желательной части, ибо там — говорят они — находится середина чрева и сердца. Но это есть первая и самопроизвольная прелесть. Ибо не только не подобает творить молитву и удерживать внимание в этой части, но и самую ту теплоту, что приходит от похотной части на сердце в час молитвы, ни в коем случае не должно принимать.

Серединой же чрева, по святому Феофилакту, называется самое то сердце, и оно не при пупе, не посередине груди, но под левым сосцом имеет свое место. Ибо так распределяются три силы души: словесная часть — в груди, яростная или ревностная — в сердце, желательная же — в чреслах при пупе, куда диавол, по Иову[12], имеет удобный вход. Он возмущает и разжигает чресла, подобно пиявке и жабам в болотном озере, имея пищей и наслаждением похотную сладость. Поэтому-то и сказал Григорий Синаит: «Немалый труд — явственно постичь истину и быть чистым от того, что противно благодати. Поскольку под видом истины, особенно в новоначальных, диавол имеет обычай показывать свою прелесть, преобразуя свое лукавое как бы в духовное. Одно вместо другого он мечтательным образом, как хочет, показывает нам внутри естественных чресл наших и вместо теплоты наводит свое разжжение, вместо же веселия приносит бессмысленную радость и мокротную сладость».

Полезно, думается, знать делателю и о том, что жжение или теплота исходит от чресл к сердцу иногда и естественно, сама по себе, без блудных помыслов. И это не от прелести, но от естества, — сказал святой Патриарх Каллист. Если же кто и таковое принимает за действие благодати, а не естества, то это уже воистину прелесть. Каково же это по существу своему, — сказал он, — о том подвизающемуся заботиться не следует, но всё то должно ему отвергать. Иногда же диавол, смешав свое жжение с нашей похотью, привлекает ум в блудные помыслы. И это — прелесть несомненная. Но когда тело всё растепливается, ум чист и бесстрастен и словно бы прилеплен к молитве, так что затворяется в глубине сердца, начиная и заканчивая в нем молитву, то это воистину от благодати, а не от прелести.

Для некоторых из подвижников немалым препятствием к этому священному деланию является и телесная их немощь. Не имея сил выдержать в весе и мере тех сверхъестественных трудов и постов, какие имели святые, они думают, что без того им невозможно начать умное делание. И такое их заблуждение исправляя, великий Василий учит так: «Воздержание устанавливается каждому соответственно его телесной силе. И потому, думаю, хорошо следить за тем, чтобы не сделать тело праздным и не способным к добрым делам, разрушив телесную силу безмерным воздержанием. Ибо должно иметь тело деятельным, ни в коей мере не расслабляемым безмерием. Ведь если бы хорошо было для человека быть расслабленным телом и лежать словно мертвому, едва дыша, то такими, несомненно, с самого начала и сотворил бы нас Бог. А раз не сотворил Он нас такими, следовательно, согрешают те, которые хорошо сотворенное не хранят таким, каково оно есть. Об одном пусть заботится подвижник благочестия: не скрылась ли где-либо в душе по причине разленения злоба, не расслабилось ли в чем-то трезвение и прилежное простирание мысли к Богу, не омрачилось ли как-нибудь освящение духовное и проистекающее из него просвещение души? Ибо если перечисленное доброе возрастает, то и телесные страсти не будут иметь времени восставать, поскольку душа упражняется в горнем и не попускает телу времени на восстание в нем страстей. При таком устроении души принимающий пищу ничем не отличается от не вкушающего. И не только пост, но и всегдашнее неядение таковой исполнил[13] и имеет похвалу за особенное о теле попечение, ибо умеренное житие не распаляет похоти». И святой Исаак согласно с Василием Великим сказал: «Если тело немощное понудишь сверх силы его, то смущение на смущение нанесешь душе». И святой Иоанн Лествичник: «Видел я неприятельницу эту (утробу) упокоеваемой — и бодрость уму подающей». И еще: «Видел я ее истаивающей от поста — и производящей истечение, чтобы мы уповали не на себя, но на Бога живого». С этим согласуется и история, вспоминаемая преподобным Никоном, о том, что уже в наши времена найден был в пустыне один старец, который тридцать лет ни человека не видел, ни хлеба не вкушал, кроме кореньев, и вместе с тем исповедал, что в продолжении всех этих лет был борим блудным бесом. И рассудили отцы, что не гордость, не пища были причиной брани, но то, что старец не был обучен трезвению умному и противоборству прилогам вражеским. По этой причине сказал святой Максим: «Дай телу по силе его и весь подвиг твой обрати на умное делание». И еще святой Диадох сказал: «Пост имеет похвалу сам по себе, а не по Богу; ибо он — лишь орудие, благонаправляющее желающих к целомудрию. Итак, не подобает высокоумствовать относительно него подвижникам благочестия, но должно ожидать в вере Божией конца нашей цели. Ведь и мастера каких-либо искусств не от орудия нахваливают окончание предлагаемого ими, но каждый из них ожидает появления изображения, чтобы благодаря ему было явлено совершенство их искусства».

Имея такое установление о принятии пищи, не возлагай всего своего тщания и надежды на один пост, но, в меру и по силе твоей постясь, простирайся к умному деланию. И если имеешь силу довольствоваться хлебом и водой, то это хорошо. Ибо не укрепляет, —сказал святой Григорий, — прочая снедь тела так, как хлеб и вода. Однако не думай, что совершаешь добродетель, постясь таким образом, но ожидай от поста стяжать целомудрие. И такой пост будет разумен, — сказал святой Дорофей. Если же ты немощен, но желаешь получить себе спасение, то повелевает тебе святой Григорий Синаит съедать в день литру[14] хлеба, и пить три или четыре чаши воды или вина, и от оказавшейся у тебя прочей снеди вкушать от всего понемногу, не допуская насыщения, чтобы вкушением от всего возмог ты избежать кичения и Божиих весьма добрых творений не возгнушался, благодаря Его за все. Это — рассуждение благоразумных. Если же ты, вкушая от всей имеющейся снеди и принимая немного вина, сомневаешься о своем спасении, то это есть неверие и немощь помысла.

Мера принятия пищи безгрешно и по Богу разделяется на три чина: воздержание, доволь и сытость. Воздержание состоит в том, чтобы после еды еще испытывать алчбу. Доволь — когда нет ни голода, ни отягощения. Сытость — когда чувствуется малое отягощение. А по насыщении еще вкушать — дверь для чревобесия, через которую входит блуд. Ты же, рассмотрев это, по силе твоей избери приличное, не преступая установленного. Ибо лишь совершенным мужам свойственно, по апостолу, и насыщаться, и алкать, и ко всему быть способным (см. Флп. 4, 11—13).

Вот тебе, о ревнитель умного внимания, от самих истинных слов великих и святых отцов показано, в чем состоит мера воздержания и поста рассудительного, и как должно прилежать вниманию.

Предисловие к главам блаженного Филофея Синайского

«Несть наша брань к плоти и крови, но к началом, и властем, и миродержителем тмы века сего, духовом злобы поднебесным» (см. Еф. 6, 12). Воины земного царя носят меч, будучи искусны и готовы воевать с врагом. Такой же меч носят и не воины — по одному только обычаю, а не для приготовления к брани; ведь они даже и не имеют опыта, как противоборствовать врагам. Это — совершенный во всем образ и нашей духовной брани, о которой ныне предстоит слово. Ибо всякий отрекающийся от мира и становящийся монахом принимает вместе с тем и меч духовный как воин Христов и исходит на брань против духов злобных. Ему-то и сказано в час пострига: «Приими, брат, меч духовный, который есть глагол Божий, его же нося во устах твоих, уме же и сердце, говори непрестанно: “Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя”» (ср.: Еф. 6, 11–17).

Но, о, время наше! Сколь многие, не говорю уже и все, носят этот меч по одному лишь обычаю, а не для какой-либо необходимости его в борьбе! Не научившись, как следует с ним обращаться пред лицом врагов и тех пожигать им, словно пламенем, они употребляют его просто и плотски, а не действенно. То есть, прочитывая за одну «Славу» Псалтири одну четку[15], а за кафизму — три, так совершают внешнее моление. А многие, окончательно отложив этот «глагол Божий», лучше же сказать пламенное оружие, охраняющее врата сердечные, довольствуются одним псалмопением, канонами и тропарями, которые по сути своей — Церковная традиция, полагая, что эта святая пятисловная молитва лишь для простых и некнижных монахов придумана в качестве правила.

Такое их неправое мнение исправляя и низлагая, святой Симеон, архиепископ Солунский, преподает и законополагает всем архиереям, архимандритам, игуменам, иеромонахам, иереям, диаконам, монахам и мирским людям, любые чин и занятие имеющим, вместо всякого правила, как свое дыхание и жизнь, эту святую Иисусову молитву в уме и в устах произносить на каждый час и в любое время, пусть даже они не могут художного[16] ее делания познать, ибо то, — сказал он, — есть дело одних монахов, отрекшихся от мира. Если же и повелевает Василий Великий некнижному монаху этой Иисусовой молитвой совершать правило, по счету и не художно, то должно понимать, что необученным, а тем более мирским он законополагает это для того, чтобы и они славословили Бога по мере своей, а не пребывали праздными.

Носящий же меч свой, или слово, с рассуждением, при внутреннем внимании, знает время, когда обращать его на врага и молиться против злых прилогов, страстей и помыслов или о своих грехах. Иногда, по какому-либо обстоятельству и невниманию погрешив словом или гневом, взглядом и похотью или тщеславием, самомнением и подобными им страстями и ударяем бывая из-за них своею совестью и не терпя ее обличения, он обращается к Богу, каясь и молясь сердцем и умом, ища помилования. Ибо всё правило такого человека состоит в одном покаянии и сердечном внимании, — по образу той вдовицы, не отступающей от судьи день и ночь и просящей защиты от соперника своего (см. Лк. 18, 3). И это есть чин умного делания, подобающего страстным, и пусть никто не осуждает это слово, которое учит, что и противостоящему Богу таковыми грехами возможно обучиться умному деланию.

Представь себе пять степеней, когда кто-то действует по страсти:

а) когда кто-то, впав в гнев и досаду, пребывает всегда злобным на оскорбившего;

б) будучи опечален, помнит зло в течение многих дней;

д) когда враждует, досаждает, смущает и смущается — и в тот же час изменяется.

Вот сколько различных устроений, однако под адом суть все такие люди, пока действуют по страсти, — сказал святой Дорофей. И таким не подобает, и даже нельзя касаться умного делания. Ведь они подобны человеку, врагом своим раненному стрелами и берущему стрелы собственными руками и вонзающему их в свое сердце. О них сказал Богослов: «Творяй грех от диавола есть» (1 Ин. 3, 8).

а) оскорбившегося и скорбящего не потому, что получил досаждение, но что не перетерпел его;

б) всегда поучающегося терпению, напоследок же побеждающегося увлечением страсти;

в) не хотящего отвечать злом, но от привычки увлекающегося;

г) подвизающегося отнюдь не произносить зла, но скорбящего о получении досаждения, однако и укоряющего себя, и в том раскаивающегося;

д) не скорбящего о получении досаждения, но и не радующегося.

Все они — сопротивляющиеся страсти, ибо произволением удерживают страсть и не хотят по ней действовать, но и скорбят, и подвизаются. И такие подобны находящемуся под обстрелом врага, но облеченному в броню и не получающему ран, — сказал тот же святой Дорофей. Им всячески подобает и для них возможно обучаться умному деланию, ибо они очищаются вседневной благодатью Христовою через умную молитву и ежечасное покаяние. О них сказал Тайновидец: «Аще речем, яко греха не имамы, прельщаем себе… Аще грехи наша исповедуем, верен есть и праведен, да оставит нам, и очистит нас от всякия неправды» (см. 1 Ин. 1, 8–9).

Известно и то, что эта священная Иисусова молитва для многих, и в древности, и ныне, являлась камнем преткновения и соблазна. Ведь хотя многие, если не все, молятся ею просто и внешне, и никто против этого не восстает, однако художное ее действие, то есть хранение сердца умом в молитве, очень мало кто знает. И самому Григорию Синаиту сопротивлялись сначала самые разумнейшие отцы Горы Афонской, когда он начал их тому учить. И если эти отцы, удалившиеся из городов, так преткнулись об это делание, то что же подобает сказать об имеющих общение с миром монахах? Однако хотящему душу свою спасти должно покоряться Писанию и учению святых отцов, а не плотским людям. Ведь не в каком-то одном углу, но посреди самого царствующего града[17] процвело это священное умное делание — и не у одних монахов, но даже сами Патриархи Константинопольские были делателями и учителями его. Я говорю об Иоанне Златоусте, Фотии, Каллисте, которые один за другим по времени были преемниками патриаршего престола и о которых святой Симеон Солунский пишет, что они целые книги об одном этом делании умной молитвы сочинили всепремудро и искусно. Впредь не должно нам удивляться тому, что ныне о таком учении и писании даже и одного слова не произносится среди монахов. Ведь всякий может, только если захочет, монах он или мирянин, петь псалмы и каноны, для общего моления преданные Святой Церкви святыми отцами, — умом же «назвать Иисуса Христа Господом, по апостолу, не может никто, как только Духом Святым» (см. 1 Кор. 12, 3). Поэтому святые отцы, бывшие делателями и учителями умного трезвения, уподобляют внешнее пение малому отроку, умную же молитву — совершенному мужу. И как для отрока нет укоризны в том, что он хочет со временем стать мужем и старцем, так и для внешнего пения и моления, данного от Бога по немощи нашего младенчества, нет укора и презрения, когда кто всё тщание обращает на умную молитву и очень мало поет псалмов, канонов и тропарей, уповая через умную молитву обрести разумное пение. От него же опять востекает к зрительной молитве, в сравнении с которой пение кажется ему отроком перед совершенным мужем. Немного времени он еще отдает пению, но гораздо больше — молитве. Да и не может уже такой человек много петь. Это поющие внешне и не постигающие чувством произносимого — те могут петь много, — сказал святой Григорий Синаит. По этой-то причине он уподобляет пение утренней звезде, а умную молитву — солнцу. Как утренняя звезда бывает видима краткий какой-нибудь час или два, солнце же сияет весь день, — так должно разуметь и относительно пения и молитвы.

И не говори мне, что многие из святых придерживались многого пения, но разумей и веруй, что те же отцы повелевают нам без сомнения от пения восходить к молитве. Таким был и святой Григорий Синаит, который вначале, по неведению лучшего, придерживался одного пения, а затем, наставленный неким критянином, переменил продолжительное пение на умную молитву. Из опыта познав, что не бывает от пения такого скорого и легкого преуспеяния, как от молитвы, всё тщание повелел иметь всем о молитве, петь же немного во время уныния.

Впредь и ты без всякого сомнения так поступай, чтобы и к тебе не были обращены за твое непокорство слова апостола, говорящего: «Еже благоволение сердца моего и молитва к Богу по Исраили есть во спасение. Свидетельствую бо им, яко ревность Божию имут, но не по разуму. Не разумеюще бо Божия правды и свою правду ищуще поставити, правде Божией не повинушася» (см. Рим. 10, 1–3). Что же говорит Писание? «Близ ти есть глагол, во устех твоих и в сердце твоем» (см. Втор. 30, 14); «яко аще исповеси усты твоими Господа Иисуса, спасешися» (Рим. 10, 9), «всяк бо, иже аще призовет имя Господне, спасется» (см. Иоил. 2, 32).

Относительно всего этого — слова, исповедания и призывания — разумей так, что внутри тебя — Христос, вселившийся через Святое Крещение, Его и должен ты призывать, имя Его произносить, исповедовать непрестанно, иногда сердцем, иногда же устами говоря: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя».

Внимай впредь, человек, себе и следи за своим упорством, чтобы из-за него не послал на тебя Бог духа ожесточения: «очи не видети, и уши не слышати» (Рим. 11, 8), — как против тебя, словно второй Илия об Израиле к Богу, говорит Священное Писание, против которого ты, словно против острого рожна, прешь. Не надейся же впредь и не верь, что в чем-либо духовном преуспеешь, если не покоришься призывать Иисуса Христа на всякий злой помысл и на всякую рать вражескую, как сказал святой Исихий, ибо не найдешь ни на небе, ни на земле крепчайшего оружия против врагов, кроме имени Христова. И невозможно тебе избежать горького напоения злыми помыслами или перестать есть хлеб из отрубей до тех пор, пока не поревнуешь вкушать чистый Хлеб, сшедший с Небес, вкушая Который верные не будут алкать во веки (см. Ин. 6, 51), воспринимая веселие и радость, а не страх и безрассудное утешение, то есть радостное самомнение. Ведь как Закон, не способный сам сделать человека безгрешным, отсылал всех ко Христу и к Нему стремился, хотя казался от этого умаляемым, так и внешнее пение, предварительно обучив делателя, передает его Христу, то есть умной молитве Иисусовой, как не способное само по себе возвести его к духовному деланию, хотя при этом и само то пение ради молитвы сокращается и бывает на втором месте.

Если же и не все хотят обратиться от пения ко Христу, то нет в том вины самого пения, как нет вины Закона в противлении иудейском, но причина противления заключена в одном их плотском разуме и неведении силы, сокровенной в Святом Писании. Ведь некоторые мнят, будто если растягивать сладкие гласы и изливать с языка красивые слова, то в этом и состоит начало и конец моления Богу. Не уразумели они сказанного Господом: «Яко веруяй в Мя, реки потекут от чрева его воды живыя» (см. Ин. 7, 38.). Ибо всякий крещающийся принимает таинственно свыше во глубине своего сердца эту живую воду, о которой пишется в житии святейшего Игнатия Богоносца: «Разрезали неверные его сердце, говоря: “Как он носил Бога своего в сердце своем?” И нашли внутри такие из золота слова: “Иисус Христос”». Это было знамением на посрамление неверных, для уверения же всех верных в том, что всякий человек во Святом Крещении принимает внутрь себя Христа.

Поэтому совершеннейшие и глубочайшие в духовных дарованиях святые отцы прежде повелевают нам очищаться от страстей умным и сердечным призыванием имени Иисуса Христа против всякого злого помысла, нападения и прилога вражеского. Такое призывание является молением, совершаемым с сердечным чувством, а не просто по обычаю, каковое не грешно назвать и мертвым.

После же того, как положим мы твердое начало в таком разумном внимании и молении, блаженные отцы учат нас до смерти пребывать в борьбе с врагами и страстями нашими и, хотя бы мы тысячу ран на каждый день получали, никогда не отступать от этого живоносного делания, то есть призывания Иисуса Христа, сущего в сердцах наших, как уже и было сказано об этом выше.

И таким образом Бог, если усмотрит в том для нас пользу, возводит, кого хочет и знает, через подобное доброе начало к зрительной умной молитве. Некоторые же, которых и легкомысленными назвать следует, услышав, что скорейшее преуспеяние бывает через эту деятельную умную молитву, стремятся прежде времени достичь зрительной, полагая, что она находится в руках желающих. Другие же, узнав, что зрительной молитвы сподобляются не все, но немногие, ослабевают, а то и совершенно нерадят о деятельной умной молитве, без которой никому невозможно избежать действия страстей и сложения с лукавыми помыслами, за каковые они будут истязаемы в час смерти и ответ дадут на Страшном Суде. И такие люди должны понимать, что за зрительную молитву, не сподобившись ее по нашей немощи, мы отнюдь не будем осуждены, об умном же и сердечном хранении, с помощью которого можно противостать диаволу и злым помыслам, побеждая их не своей силой, а страшным именем Христовым, — придется нам воздать ответ Богу. Ибо мы, нося Христа внутри себя по дару Святого Крещения, не умеем, вернее же сказать, не хотим научиться тому, как призывать Его на помощь в час брани. И единственно за это укоряет нас апостол, когда говорит: «Не весте ли, яко Иисус Христос в вас есть?» (см. 2 Кор. 13, 5) — разве вы неопытны, не обучены призывать умом в сердце имя Христово?

И хотя многие из древних, а не только нынешних отцов скончались, еще не сподобившись при жизни зрительной молитвы, — не должно из-за этого сомневаться, ибо неправда у Бога места не имеет, но непременно за труды их, которыми они потрудились на истинном отеческом пути деятельной молитвы, Господь дает им при смерти или после смерти действие этой зрительной молитвы, с которой они, как пламень огненный, проходят воздушные мытарства, — сказал святой Исихий. И бывает жребий их с теми святыми, которые, по апостолу, не приняли здесь обетования и всю жизнь трудились в уповании (см. Евр. 11, 39).

Изложив таким образом это со свидетельством Святого Писания о единой деятельной и подобающей тем, кто еще страстен, умной молитве, скажем по необходимости и о возникающей при этой мере прелести. Вначале, — говорит святейший Патриарх Каллист, — приходит теплота от почек, как бы опоясывая их, и она кажется прелестью. Но она не прелесть, а естественное действие, порождаемое свойством этого подвига. Если же кто-то мнит, будто она от благодати, а не от естества, то это поистине прелесть. Однако какова бы она ни была, подвизающийся должен не увлекаться ею, но отражать ее.

Приходит и иная теплота от сердца, и если ум нисходит в блудные помыслы, то это воистину прелесть.

Когда же всё тело от сердца растепливается, ум же чист, бесстрастен и словно бы прилеплен во внутреннейшей глубине сердца, то это поистине от благодати, а не от прелести.

Видя таковое, нам следует в самом начале обучать ум в час молитвы стоять вверху сердца и взирать в глубину его, а не находиться в середине сбоку или на конце снизу. Причина же этого такова: когда ум стоит вверху сердца и внутри его совершает молитву, тогда он, словно царь, сидя на высоте, взирает совершенно свободно на все ползающие внизу злые помыслы и разбивает их о камень имени Христова, как вторых вавилонских младенцев (см. Пс. 136, 9). Притом из-за такой удаленности ума от чресл молящийся может во всяком случае избежать похотного разжжения, имеющегося в естестве нашем через преступление Адама.

Когда же кто в молитве начнет сосредоточивать внимание на середине сердца от груди, тогда, или от случающегося оскудения сердечной теплоты, или от изнеможения ума и притупления зрения его из-за частого действия молитвы, или от самой воздвигнутой врагом брани, ум сам собой ниспадает к чреслам и смешивается с теплотой похотной, хотя и невольно, по причине сближения с ней при совершении молитвы на середине сердца.

Некоторые же по крайней нерассудительности, лучше же сказать, не зная, что такое верх и середина[18] сердца, что такое средняя его часть и что такое конец его, начинают совершать молитву снизу на конце сердца, при чреслах. И таким образом они частью ума касаются сердца и частью — чресл, сами собой призывая прелесть, как факиры — змею, ибо невозможно таким способом, сосредоточивающим внимание, избежать приближения вражеского.

А другие, недугуя окончательным неразумием и грубостью, не знают даже и самого того сердечного места, находящегося под[19] левым сосцом и боком, но, полагая, что оно находится посреди пупа чревного[20], дерзают — увы их прелести! — там совершать умом молитву.

Впредь, научаясь из таких примеров, подобает, как было сказано, совершать умом внимание и молитву внутри сердца сверху от сосца, а не на середине от груди и тем более не снизу, около чресл.

Также необходимо распознавать умным чувством и теплоту в молитве: какая — Божественная, излиянная в сердце, словно миро благоуханное, через Святое Крещение, какая — пришедшая к нам от преступления прародительского и какая — возбуждаемая диаволом.

Ибо первая теплота в одном сердце с молитвой начинается и к сердцу привлекает молитву, подавая душе извещение и духовные плоды. Вторая же имеет начало в почках и к почкам привлекает молитву, принося душе жесткость, студеность и смущение.

Третья же, возникая от смешения с похотным жжением, распаляет члены тела и сердце сладострастием блудным, пленяя ум в скверные помыслы и привлекая к телесному совокуплению, что каждый тщательный делатель может вскоре познать и отметить. И хотя враг, — сказал Григорий Синаит, — и изменяет внутри естественных чресл всё как хочет, вместо духовной теплоты наводя свои жжения, вместо веселия принося бессмысленную радость и мокротную сладость, и понуждает обольщение свое принимать за действующую благодать, однако время, опыт и чувство научают распознавать его. А если временем, опытом же и чувством прелесть познается, то не подобает нам бояться или сомневаться, призывая Бога, — сказал тот же святой. Если же некоторые и совратились, повредившись умом, то знай, что от самочиния и высокоумия они так пострадали. Ведь не для устрашения или отгнания нас от священного этого делания много написали святые отцы о прелести, под различными видами и по разным причинам постигающей делателей, но для предостережения нашего и для познания прелести и лукавого действия сатанинского, из-за которого повелевают всем борющимся со страстями держаться непадательного царского пути, живя вдвоем или втроем в уединении, где, имея брат брата благим советником и изучая день и ночь Святое Писание, они могут, содействием благодати Христовой, обучаться этому умному деланию, не впадая в прелесть.

Некоторым же из многих неведомо откуда возомнилось, якобы нынешним монахам более не подаются действия Святого Духа, как прежним: уже минули, — говорят они, — те времена. Но эта мысль — преткновение так говорящих, потому что святые отцы сказали это о знамениях и чудотворениях, за неимением которых бывает некое умаление веры (по слову Христа: «Блаженны невидевшие и уверовавшие» [Ин. 20, 29]), а не о прекращении действий Святого Духа. Ведь эти действия, дары Святого Духа, несомненно подаются всякому верующему во время Святого Крещения и неистребимыми в нас пребывают, хотя мы и не чувствуем их, умертвив себя грехами. Потому должны мы исполнением заповедей и призыванием Иисуса Христа, сущего в сердцах наших, воспринять это дарование и увидеть умом то, что приняли прежде в Таинствах: как закон духовный носим мы написанным на скрижалях сердец наших, сподобляясь непосредственно, подобно херувимам, сердцем беседовать со Христом чистою молитвою.

Итак, несправедливо, придумывая извинения грехам, обвинять время или Бога в оскудении действия Святого Духа. Но, возложив всю вину на трех лютейших исполинов — имею в виду неверие, леность и небрежение, — прекратим лгать и, держась истины, приступим без сомнения к обучению умному деланию, отвергая от себя еще трех главнейших противников — самолюбие, сребролюбие и тщеславие, — вместе с которыми и прочих врагов можем истребить из душ наших.

Прежде же всего в теле подвизающегося и внимающего молитве начинаются некие движения, как бы взыграния под кожей, которые некоторыми принимаются за прелесть. Приходит теплота от почек, опоясывающая спину, — и она также кажется прелестью. Но это не прелесть, а действие естества, порождаемое от такого подвига. Когда же кто начинает прославлять эти действия как благодатные, а не естественные, то это поистине прелесть. Какими бы они ни были, подвижник должен не увлекаться ими, но отражать их и отметать.

Приходит и иная теплота от сердца, и если ум нисходит в блудные помыслы, то это воистину прелесть. Если же всё тело от сердца растепливается, ум чист и бесстрастен и словно бы прилеплен во внутреннейшей глубине сердца, то это несомненное действие благодати, а не прелести. Иногда у пребывающих в подобном состоянии и пот появляется от многой теплоты, бываемой в теле. И тогда возникает из сердца святое действие, словно некий лист снимающее с сердца и движущее от внутренних ум, как бы прильнувший к самому тому Божественному действию, — вопиять часто: «Иисусе мой… Иисусе мой…». Ибо как только отверзется сердце, ум вопиет лишь одно это: «Иисусе мой!» И не может ум произнести все, то есть: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», из-за частых отверзений сердца, но только: «Иисусе мой!» Говорящие же, что в таком устроении совершают всю молитву, прельщаются. Ибо когда ум прилепится, как мы сказали, к Божественному действованию, сойдя во внутреннейшие глубины сердца, то он уже не может взывать более, как только: «Иисусе мой!» От этой святой молитвы бывает в сердце и благоговейный ужас, когда от святого ее действования приходит великое утешение. И тогда сердце скачет, и истекает со сладостью слеза от сердца и сладчайше течет из очей — и это есть радостопечалие[21]. Вскипает же тогда сердце от многого оного священнодействия и всё тело бывает распалено, а ум вопиет в священном ужасе: «Господи, помилуй!» И как елей в наполненном сосуде, сильно разогреваемый на огне, от многого кипения изливается через край, так бывает и с сердцем: когда оно вскипает от Божественного действия, то и на тело изливает теплоту, соделывая его распаленным. Переживающий это чувствует, будто внутренности его готовы выскочить вон. Совершаются же и иные некие преславные Таинства на имеющем указанное устроение: бывает иногда и свет, благодаря которому такой человек созерцает внутри себя просвещение, озаряющее его более солнца и источающее из сердца свет. Происходят внутри сердца и другие таинства, которые не могу предать описанию, ибо тогда ум видит всё творение и, ужасаясь от движения святого действия и от созерцаемых им Божественных Таинств, воссылает из глубины сердца славословия, каковые опять же не могу изобразить писанием. Весь человек бывает тогда обóженным тем Божественным движением, пребывая вне всего вещественного и чувственного, и как бы неудержимым от радости, словно опьяневший от многого вина. Затем из этого ум восхищается в Божественное видение и видит таинства страшные, о которых не могу я писать подробно. Видит ум видения Божественные, видит и наслаждение праведных, райские красоты. Еще выше ум видит на небе ужасные и преславные таинства; и насколько возвышается человек над прилогами вражескими, настолько он еще более видит из того, что даровал ему Дух, Которому слава во веки. Аминь.

Жизнь и учение святых отцов в чем-то уподобляется мирскому попечению людей о всех нужных телесных потребностях. Ибо изучивший различные искусства и науки через них стяжевает необходимое для своей жизни; другой, прилежа земледелию в разных его промыслах, получает всё потребное дому своему; некоторые же, рассудительнейшие, вместо таких искусств и промыслов заводят один корабль или один виноградник и отсюда всё нужное себе приобретают без какой-либо суеты и скорби, бывающих в жизни от неудачного и непостоянного занятия различными промыслами.

Итак, по образу этого случается и в жительстве духовном. Ибо одни из святых отцов, взирая на немощь вновь приходящих к монашеству, преподают им вместе с деланием заповедей Христовых продолжительное псалмопение, каноны и тропари, Духом Святым установленные для славословия Божиего и для правила монахам.

Другие же, познав тончайший опыт духовного разума, не хотят, чтобы новоначальные в одном только обучении телесном[22] пребывали, но, преподавая им вместе с заповедями Христовыми умеренное пение, то есть полунощницу, утреню, часы, вечерню, повечерие, устанавливают вместо продолжительного псалмопения и канонов делание умной молитвы, прибавляя к этому и то, чтобы они, если посетит их Дух Святой действием сердечной молитвы, несомненно оставляли указанное внешнее правило, ибо его восполняет внутренняя молитва. И такие отцы отчасти, а не полностью преподают умное делание, как сказал святой Григорий Синаит.

Третьи же от многого опыта и изучения жизни и писаний всех святых, более же действием и премудростью Святого и Животворящего Духа, устанавливают для новоначальных общее, а не частное обучение деланию умной молитвы, ибо они называют ее обузданием страстей в делании заповедей Христовых и разделяют ее на два начала, — словно второй рай, источающий из себя океан и разделяющийся на две струи, то есть на деятельную и зрительную молитву. И таким образом всё тщание они повелевают иметь об умном делании, весьма мало позволяя себе пения в час уныния. Ибо часы, говорят они, и песнопения церковные преподаны всем вообще христианам, а не одним хотящим безмолвствовать.

Впрочем, благодаря тому наставлению святых отцов, о котором было сказано вначале, прийти кому-либо в преуспеяние возможно, однако очень косно и преболезненно; посредством второго — удобнее и легче; а с помощью третьего — по всему скорее, ибо оно соединено с отрадой и частым посещением Духа Святого, утверждающим и извещающим сердце, в особенности же при тщательнейшем усердии и добром произволении, а не при понуждении из страха перед законом. Ведь так молящийся из-за одной сладости сердечной и утешения духовного, а не ради чего-либо иного, деятельно усердствует о молитве, и бывает для него одна внутренняя молитва вместо всех внешних деланий — назовешь ли ты их правилом, или пением, или молением, или поучением, — поскольку все они в ней вмещаются. Память же смертная, а лучше сказать — чувство суда, мук вечных и приговора Божия, сплетается с ней, как отрасли одного и того же дерева. Поэтому ею одной[23], как от одного корабля или виноградника (о чем было сказано), может каждый бессуетно управлять всей своей жизнью.

Как же эта святая молитва срастворяется с заповедями Господними и прогоняет бесов и страсти? И еще: как небрегущий о заповедях и не заботящийся об умном делании, но прилежащий одному лишь пению бывает увлекаем страстями и подпадает вечному мучению?

Преступление заповедей Господних единообразно видимо во всех, однако многообразно совершается, о чем я и скажу следующее. Полагает кто-нибудь себе начало не преступать заповедей, не допускать движения страстей, но по некоторому обстоятельству, или смущению, или брани случается ему кого-то оскорбить, или самому оскорбиться, или осудить, или разгневаться и победиться тщеславием, поспорить же и оправдаться, или попразднословить, или солгать, объесться или опиться, помыслить скверное или возбудить в себе страсть и тому подобное, что является явным преступлением заповедей и падением души. И таковыми грехами воспротивившись Богу, он в тот же час начинает осуждать себя и с покаянием припадать к Богу умною молитвою от сердца, да простит его и подаст помощь, чтобы впредь не впадать ему в те же согрешения. И таким образом полагает начало хранению заповедей и блюдению сердца своего от злых прилогов в молитве, боясь и трепеща, да не лишится из-за них Царствия Небесного.

Другой же, напротив, не имеет намерения хранить заповеди и потому, падает ли он или стоит, всё пребывает в нерадении, полагая, что в нынешние времена никто не хранит заповедей и не заботится о том, чтобы их не преступать, и что всякий вольно и невольно противостоит Богу и бывает повинен в тонком действии грехов и страстей, а потому, как о вещи невозможной, не хочет ни о чем таковом заботиться. Если и станет говорить, то единственно о прелюбодеянии, блуде, мужеложстве, скотоложстве, убийстве, воровстве, отравлении и подобных смертных и главных грехах; соблюдая себя от них, он думает, будто стоит твердо. Такому отцы сказали: лучше падающий и восстающий, нежели стоящий и не кающийся.

Итак, здесь надлежит удивляться, как они оба, пребывая под теми же повсечасными грехами, не одинаковы пред Богом и, думаю, перед духовными людьми. Ибо один из них совершенно не знает такого падения и восстания, хотя и действует по страсти, как о том сказано ниже. Другой же падает и встает, побеждается и побеждает; другой подвизается и трудится, напоследок же побеждается от давления страсти; иной не хочет отвечать злом, но от привычки увлекается; другой подвизается отнюдь не говорить ничего злого, но скорбит, что получил досаждение, однако и осуждает себя за то, что скорбит, и кается в этом; иной же не скорбит, что получил досаждение, но и не радуется. Все они — сопротивляющиеся страсти, ибо произволением удерживают страсть и не хотят по ней действовать, но скорбят и подвизаются. Отцы же сказали, что всякая вещь, которой душа не желает, маловременна.

Хочу же я сказать и об искореняющих страсть. Есть такой, который радуется, когда получает досаждение, но потому, что надеется иметь мзду. Он из числа искореняющих страсть, но не с разумом. Другой радуется, получив досаждение, и считает, что он и должен был претерпеть досаждение, потому что сам подал к тому повод. Такой искореняет страсть с разумом. Есть и третий, который не только радуется, получая досаждение, и сам себя считает виновным, но и скорбит о смущении досадившего ему, — Бог да введет нас в таковое устроение!

Скажу же вам и притчу, кому подобен действующий по страсти и удовлетворяющий ее. Он подобен человеку, который, будучи ранен стрелами своего врага, собственными руками берет стрелы и влагает их в свое сердце. А сопротивляющийся страсти подобен обстреливаемому врагом своим, но облеченному в броню и не получающему ран. А искореняющий страсть подобен обстреливаемому, но берущему стрелы и ломающему их или возвращающему в сердце врагу. Бог да даст нам силу, чтобы мы, если и не искореняем страсть, то хотя бы не действовали по ней и сопротивлялись ей!

Итак, подобает разуметь, что святой Дорофей, описывая такое сопротивление и истребление страстей, показывает, что это достигается единственно исполнением заповедей. А поскольку преподобный здесь сказал, что сопротивляющийся страсти уподобился обстреливаемому врагом, но облеченному в броню и не получающему ран, то, раз остается он неуязвляемым, какая причина будет у него к тому, чтобы уклоняться от умного делания? Ведь когда священное это делание окажется соединенным с исполнением заповедей, то не большее ли будет от сего преуспеяние, нежели от одного исполнения заповедей?

Ради яснейшего познания обоих этих образов жительства пусть будет здесь сказано о каждом в отдельности. Итак, первый, подчиняя себя закону, исполняет только свое пение. Второй же, понуждая себя к умному деланию, имеет всегда с собой имя Иисуса Христа на истребление врага и страстей вместе со злыми помыслами. Тот радуется, если только исполнит пение; этот же благодарит Бога, если в тишине, свободно от злых помыслов, совершает молитву. Тот тщание имеет о количестве, этот же о качестве. У того, спешащего исполнить количество пения, вскоре складывается радостное мнение, полагаясь на которое, он, не умеющий призывать Господа Иисуса Христа, питает и растит в себе внутреннего фарисея, если не внимает себе. У этого же, прилежащего о качестве молитвы, происходит познание своей немощи и помощи Божией. Ибо он, молясь, а лучше скажу, призывая Господа Иисуса против прилогов вражеских, страстей и злых помыслов, видит их погибель от страшного имени Христова и разумеет Божию силу и помощь; и наоборот, подвергаясь насилию и смущению от злых помыслов, познает свою немощь, ибо не может противостать им сам собою. И в этом состоит всё его правило и жительство. И хотя враг может и ему влагать радостное мнение фарисея, однако обретает его готовым призывать Христа против такового прилога, как и против всех злых помыслов вообще, и ничего не добивается враг, нападая на него.

Но кто-нибудь скажет, что можно и тому[24] призывать Христа против такого прилога. Да, можно, однако, как по опыту каждый знает, ныне не существует такого обычая, чтобы кто из делателей вместе с исполнением своего правила обучался молиться на злые помыслы. Ибо таковые-то наиболее не принимают слова, произносимого или написанного, о внутреннем внимании, в котором заключено искусство моления на злые помыслы. Они не только не принимают, но и сопротивляются и, учителями себя выставляя, говорят, что для новоначальных, по преданию святых отцов, нет этого умного делания, а только одно псалмопение, тропари же и каноны, устами и языком совершаемые. И хотя они говорят и учат об этом неверно, однако все их слушают, потому что для такого моления не требуется обучения или отречения от мирских похотей, но всякий, если только захочет, может так молиться — монах он или мирянин. Священное же умное делание является славным и богоугодным искусством, бóльшим всех искусств, которого без отречения от мира с похотями его, еще же без многого наставления и обучения никто не приобретает, — и по таковой причине делание это в монахах весьма оскудело. И неутихающая брань бывает у не знающих силы Святого Писания, в особенности же опыта умного внимания по внутреннему человеку.

При всем этом подобает опасаться уклонений вправо и влево, то есть отчаяния и дерзости.

Видя здесь написанное, что у обучающихся умному деланию бывают случайные, а не по намерению, текущие и невольные падения, которые отцы называют повседневными грехами, да не усомнимся из-за этого, ибо по мере каждого бывает и преуспеяние его, и ниспадение от доброго к противоположному, будут ли то новоначальные, или средние, или приблизившиеся к совершенству, — сказали отцы.

И, с другой стороны, слыша о великом благоутробии Божием к нам грешным, не должны мы ни дерзать, ни бесстрашно устремляться без великого смирения и исполнения, сколько есть сил, заповедей на это умное священнодействие; но, разумея, что дерзость и отчаяние бывают от врага, решительно избегать обоих и таким образом, со многим изучением Святого Писания и советом опытных, в смирении обучаться этому деланию. К сведению же нужным является добавить и то, что великое оружие на врага и злые похоти — память о смерти, геенне и вечных муках, или о Страшном Суде, об истязателях воздушных мытарств, или о Царствии Небесном и радости святых, и прочем, подобном этому. Однако для нас, страстных и бесчувственных, всё это очень слабодейственно без умного внимания и призывания имени Иисуса Христа. Ибо хотя воспоминание о таковом в победивших нечувствие и способно угашать похоти плоти и погублять в душе злые помыслы, но страшное имя Иисуса Христа имеет бóльшую и несравненную силу истреблять всё это из сердца и ума. Поэтому умное делание, сопряженное с памятью о таковом, действуя с сугубой силой, и самой той молитве придает немалый успех. Тем паче и сами мы от молитвы начинаем сиять, как свет, поскольку прогоняются от ума тьма и мгла страстей именем Иисуса Христа.

В дополнение ко всему здесь написанному прилагается и следующее от слов святого Анастасия Синайского, который сказал: «О принимающих Святые Тайны Тела и Крови Господних разумеем и размышляем, что они, если и имеют некие малые человеческие и легко простительные грехи, как-то: языком, слухом или от окрадывания зрением, или тщеславием, или печалью, или яростью, или чем от такового, но осуждают себя, исповедуются Богу и так принимают Святые Тайны, — веруем, что во очищение грехов для таковых бывает принятие Святых Таин». В том же разуме и в той же мере сказано здесь и о падениях, приключающихся с теми, кто обучается деланию умной молитвы. А поскольку отцы говорят, что умная и священная молитва есть «ключ разумения» (Лк. 11, 52) Писаний, — не хотящие же ей обучаться, следовательно, не вполне могут познать силу Святого и отеческого Писаний, — то от этого некоторые, противоборствуя говорящим малое и великое об умном трезвении, приводят из писания отцов, будто бы подобает вначале исправлять телесные чувства, то есть зрение, обоняние, вкус, язык и осязание, чтобы человек не согрешал ими, и тогда только, хорошо исправив свои чувства, начинать умную молитву. Таковым ответ следующий: никто, друзья, не говорит против исправления телесных чувств, но речь идет о том, что отделение их исправления от умного делания обнаруживает многое противоречие.

Прежде всего святой Исихий говорит так: «Бога бойся и заповеди Его храни чувственно и умно. Ведь если понудишь себя хранить их умно, то мало-помалу и чувственно на делание их взойдешь». И еще: «Если посреди чрева, то есть посреди сердца, не сотворит человек воли Божией и не сохранит закона, то и вовне он не сможет этого сделать». И Симеон Новый Богослов сказал: «Святые отцы, зная, что вместе с внутренним деланием удобно и все внешние добродетели исполнить, оставили наружное делание и всё тщание приложили к внутреннему блюдению» и прочее.

Ты же, друг, устанавливаешь расстояние и время между хранением телесных чувств и обучением умной молитве и этим являешь себя не знающим чина и делания сердечного. Имеющие же опыт умной молитвы не разделяют времени на оба этих делания, но одновременное и совместное устанавливают им обучение. Погружая ум в час молитвы внутрь сердца, они укрощают волнение чувств, не попуская уму восходить к ним. От того же, что ум не восходит на телесные чувства, они пребывают вне праздными и тем самым подают великое безмолвие уму и сердцу, так что и сами хранением ума мало-помалу обучаются не устремляться к плотским похотям.

Известно же и то, что не оскудевают ни время, ни предметы обсуждения, ни час для любящих прекословить о таковом. И еще остается для них написанное Новым Богословом, что хотящему обучиться умному деланию прежде подобает сохранить свою совесть к Богу, к людям и к вещам. Я же поистине верую, что в один час или минуту может человек примирить свою совесть с Богом, людьми и вещами, согласно словам великого учителя. Ведь жала, то есть воплей совести, умное делание не уничтожает, да и неполезно никому уклоняться от доброго сего обличителя. Вижу я и того великого грешника, идущего в святой храм в окружении бесов, а выходящего из храма вместе со святыми ангелами, радующимися о его обращении. Ты же от крайнего зазрения совести устанавливаешь расстояние и время для примирения ее с Богом и этим показываешь, что достижение бесстрастия бывает прежде обучения умному деланию или выше его. И отсюда с тобой происходит то, что ты не только никогда не начинаешь умного трезвения, но и от самих тех Святейших Тайн уклоняешься. Ибо никто, не примирив совести с Богом, не причащается их.

Говорю же тебе это, человек, о примирении совести я не от себя, но приношу самое то исповедание святых отцов. Ибо они насколько более приближались к Богу, настолько больше видели себя грешными, — и не будут ли, по твоему мнению, и сами святые не примирившими совести с Богом? Но ты скажешь, что по смирению так говорили о себе святые. Прекрати многоплетения словес и покорись хотя бы гласу святых правил. Ведь согласно им, «если кто скажет, что святые по смирению и принимая вид грешных говорили: “Остави нам долги наша”, — анафема да будет». Впрочем, если кто хочет получить правильное о том понятие, пусть верует, что Адаму Бог сначала сотворил тело, а затем и душу и не было промежутка между творением того и другого, но вместе они разумно были созданы, хотя и иначе о том возомнилось Оригену. Так и хранение наших телесных чувств и примирение совести с Богом разумно вместе с умным вниманием совершается, хотя и иначе представляется не знающим силы и опыта внутреннего делания.

Не дивись же, благочестивый читатель, что со стольким возражением составилось это предисловие, ибо и парус протягивается против дуновения ветра. Ведь во времена святых отцов, когда имелось много ревнителей, хотевших проходить это умное делание от самочиния и дерзости, было время и труд усмирять дерзость и бесчиние таковых, чтобы они не бросались к нему бесстрашно. Ныне же, когда обучение этому пришло в крайнее забвение и небрежение и многие начинают ратовать справа и слева и развращать этот внутренний путь, и стараются сверху и снизу засыпать его землею, чтобы сделать его окончательно никому не известным, существует необходимая потребность так об этом писать и приложить написанное к святой книге Исихия Иерусалимского, в которой находится не другое что, как только разумение и наставление на путь священного умного делания. И хотящий ему обучаться прежде пусть уразумеет и творит сказанное святым Максимом, то есть: «Дай телу по силе и весь подвиг твой обрати на ум». И еще: «Телесные добродетели приятны, если кто проходит их со смирением; без этого же суетен труд». Также: «Не всё тщание имей о плоти, но пределом для нее поставь воздержание по силе и весь ум твой обрати ко внутреннему, ибо телесное обучение мало полезно, внутреннее же внимание полезно всегда». Святой же Исихий сказал об этом: «Кто не знает, как шествовать духовным путем, не заботится ни о страстных помыслах, ни об исправлении их, но всё упражнение и попечение имеет о плоти, тот или объедается и свирепствует, печалится же и гневается, вспоминает злое и так совершенно помрачает ум или, обложив себя безмерным воздержанием, смущает ум». И еще святой Диадох сказал: «Как тело, отягощаемое множеством снеди, соделывает ум каким-то боязливым и подвижным на зло, так ум, изнемогающий от многого воздержания, делает словозрительную часть унылой и нелюбовной. Итак, в соответствии с телесными движениями подобает и пищу благоучреждать, чтобы тело, когда здорово, томилось, сколько потребно, а когда болит — умеренно утучнялось. Ибо подвизающемуся подобает не ослабевать телом, но, сколько нужно, быть способным к подвигам». И еще Лествичник: «Видел я эту враждебницу[25] упокоеваемой и бодрость уму подающей» и прочее. Действительно, нам нужно тело иметь здоровым, а не свирепым[26], поскольку умное делание требует и телесной крепости. Поэтому необходимо всеми силами избегать и безмерного поста, и разрешения от него. Всякому хотящему иметь опыт и рассуждение предлагается хорошее указание святого Григория Синаита о посте и мере принятия пищи, то есть о качестве ее и количестве. Ибо он сказал об этом так: «Еще понуждающему себя и хотящему обрести Бога достаточно литры хлеба, а воды или вина три или четыре чаши в течение дня, и от имеющейся усладительной снеди позволительно ему вкушать от всего понемногу, но не насыщаться вдоволь, — чтобы и возношения избежать, и Божиими добрыми творениями не возгнушаться, благодаря Его за все». И это — рассуждение мудрых. Немощным же по вере, а наипаче по душе воздержание от снеди более полезно; таковым и апостол повелевает «зелие ясти» (см. Рим. 14, 2), так как они не веруют, что Бог сохранит их.

Три меры имеет вкушение пищи: воздержание, доволь и сытость. Воздержание есть испытывать голод и после еды, доволь — быть ни голодным, ни отягченным, сытость же — немного отяготиться. А по насыщении еще есть — дверь для чревобесия, через которую входит блуд. Ты же, рассмотрев это, по твоей силе избери приличное, не преступая меры, ибо одним совершенным свойственно, по апостолу, и алкать, и насыщаться, и ко всему быть способными (см. Флп. 4, 12–13).

Наконец, нужно вспомнить и следующее: имеющие опыт в умном делании знают, что псалмопение (оно прилично новоначальным и страстным) неудобно для непрестанного посредством его моления о своих грехах или против злых помыслов и страстей из-за многого разнообразия слов, возводящих то к славословию Божию, то к видению тварей или Божиему смотрению и Промыслу, или к наказаниям и обетованиям, или к предвечности и непостижимости Божией и прочему сему подобному, на которое страстный и немощный ум воззреть не может. И от этого помысл, впадая в мечтания, соблюдает одно лишь количество, за которым обычно следует радостное мнение и сердечная похвальба, о чем святой Иоанн Лествичник, познав таковое опытом, сказал: «Не начинай многословить, чтобы ум не разбегался к изысканию словес. Одно слово мытаря умилостивило Бога, и одно речение, исполненное веры, спасло разбойника. Ибо многословие часто приводит ум в мечтания и расточает его, а малословие хорошо собирает». Поистине справедливо и Новый Богослов написал, что по умалении страстей пение естественно дается языку. Да и как воспоет кто-либо «песнь Господню на земли чуждей» (Пс. 136, 4), то есть в страстном сердце?

Вообще же, кто не хочет обучаться умному деланию, тот прежде всего не может знать степени новоначального и того, что такое прилог, что сочетание, пленение и страсть. Не зная этого, он не знает своего падения и восстания; не имея опыта в этом, лишается повсечасного покаяния; не имея же всегдашнего покаяния, не знает своей немощи; а лишенный познания ее, чужд бывает сердечного сокрушения и исповедания пред Богом; без этого же не приходит он в страх Божий; а не имея страха, не знает, как непрестанно молиться о своих грехах, но, словно барщину, лишь количество в своем пении соблюдает.

И святой Кассиан, изобразив такой же чин умного делания, сказал: «О тех меньших грехах, которыми и праведный семь раз в день падает и восстает, никогда не пребудем без сетования и покаяния, потому что мы или по неведению, или по забвению, или невольно, или от нужды, или от немощи плотской на всякий день, желая и не желая, согрешаем, по апостолу: “Не бо еже хощу творю” (Рим. 7, 15), и еще: “Окаянен аз человек! Кто мя избавит от тела смерти сея!” (Рим. 7, 24)» Ведь каждый, кто обучился умному деланию, всякий раз, когда молится, лучше же сказать творит молитву Иисусову, — о своих грехах, как было сказано, молится или против злых помыслов, и да не воспоет много в псалмах. Потому что поющие много не разумеют, что поют, как сказал Новый Богослов, ибо петь много было повелено тем, кто не ведает, что поет. Подобно и святой Исаак сказал: «Хочешь ли напитаться в стихословии службы твоей? Совершенно оставь количество и не поставляй в нем меры разумности». И святой Григорий Синаит сказал: «Иные учат петь много, иные мало, ты же не пой много, но подражай поющим мало. Ибо петь много свойственно деятельным, а не безмолвствующим, ведь и пению нашему, сообразно жительству, подобает быть ангельским, а не плотским, да не скажу языческим. Петь голосом со восклицанием было предано нам ради лености нашей и невежества», и никто из святых не взялся за многий труд — слагать слова и писания об одном псалмопении. Ведь какая нужда много писать о том, что все, не только монахи, но и мирские люди, знают и могут исполнять[27], сколько захотят, как уже было сказано?

Об одной же этой краткой и пятью словами исчисляемой молитве, по апостольскому гласу: «1) Господи 2) Иисусе 3) Христе, 4) помилуй 5) мя», — первым написал святой Исихий двести глав, ничего иного не изложив в них, как только одно блюдение ума и эту священную молитву Иисусову.

Подобным образом и святые Иоанн Златоуст, Игнатий, Фотий и Каллист, бывшие преемственно Патриархами Константинопольского престола, каждый в отдельности написали целые книги, изложив в них всепремудро учение об одной этой краткой молитве и внимании, как сказал святой Симеон, архиепископ Солунский, который и сам приложил к своей святой книге до шести глав, повелевая духовным и мирским людям творить, как свое дыхание, умом и устами эту священную молитву. Так же учат святые: Нил Постник, Иоанн Лествичник, Филофей Синаит, Максим Исповедник, Симеон Новый Богослов, Никита Стифат, Диадох, Петр Дамаскин, Григорий Синаит, Варсонофий, Филимон, Исаак Сирин — и после них Нил Сорский. Все они и многие другие из отцов сочинили многочисленные главы о священном умном делании, поскольку, видя глубину эту неудобопостижимую, постарались один за другим яснейшим образом показать нам прохождение его. Ибо оно[28] не только мирянами, но и самими монахами не постигается удобно, как, например, внешнее пение, о котором уже было сказано. Как корабль, стоящий у берега, всякий человек может нагружать и разгружать, не имея при этом никакого препятствия и недоумения, кроме одного труда; когда же тот выйдет нагруженным в море, тогда лишь искусный кормчий способен править им, — таким вот образом разумей различие между внешним пением и умной молитвой. Подобает нам, святые отцы и братия, повиноваться учению стольких святых отцов, учащих о священном умном делании, а не топтать по примеру вращающего жернов осла один и тот же круг продолжительного пения, не желая шествовать поистине простым путем предобрейшего умного безмолвия и молитвы. Столь великое рачение об этом священном делании было у святых, что они и молиться повелевают за незнающих этого умного сердечного света, просвещающего именем Христа Бога нашего.

Впредь никто не сомневайся, оставляя длительное пение, что ты якобы лишаешься монашеского правила. Как верующие во Христа исполнили весь Закон, хотя и оставили тот, так и переменяющие многое пение на священное умное делание исполняют всё свое правило. И как Закон всех предпосылал ко Христу и этого желал[29], так и псалмопение, предобучая нас, отдает затем сердечному вниманию и молитве, хотя само и умаляется, ибо того и желает.

И если кто из не имеющих опыта в священном умном делании и не желающих ему обучаться захочет, изобретая многие причины, говорить или мудрствовать противное этому предисловию, пусть он прочтет упоминаемые здесь святые книги, которые написали или святейшие Патриархи, или преподобные отцы, в особенности же эту книгу святого Исихия. И верую Богу, что успокоит такой свою душу или же, как неисцельно недугующий, обратит свою хулу на святых отцов, так написавших, вернее сказать, на Святого Духа, говорившего через них, — и это «не отпустится ему ни в сей век, ни в будущий» (Мф. 12, 32), по слову Господню. Аминь.

Дав, сколько по силе, ответ недугующим сомнением и противоборствующим десными и шуими прекословиями, необходимо приступить к недоконченному, беря слово из Благовестия, которое говорит: «Господи, не доброе ли семя сеял еси? Откуду убо возрастоша плевелы?» (см. Мф. 13, 27) Невозможно, чтобы злое не подкрадывалось к благому, как и к этому священному деланию приплетается прелесть, словно так называемый смилакс[30] к дереву. Имеет же она начало от мнения и самочиния, которым врачевство — смирение, изучение Писания и духовный совет, а не уклонение от обучения умному деланию. Ибо сказал святой Григорий Синаит: «Не должны мы бояться или сомневаться, призывая Бога; если же некоторые и совратились, повредившись умом, то разумей, что от самочиния и высокоумия они так пострадали». Причина же высокоумия — пост безрассудный и безмерный, когда постящийся мнит, будто исполняет добродетель, а не ради целомудрия постится, как сказал святой Дорофей; к высокоумию же дает повод и уединенное жительство. И, первую причину низлагая, этот святой сказал: «Потому-то безмолвствующий всегда должен придерживаться царского пути, ибо излишествующему во всем легко последует мнение, которому преемницей бывает прелесть». Отсекая же вторую, говорит: «Дело сильных и совершенных — единоборствовать с бесами и меч, “иже есть глагол Божий” (Еф. 6, 17), против них извлекать». Самый же вид и дело прелести — вражеское участие в разжжении похоти внутренних чресл, а во-вторых — призрак в мечтании ума. И, предостерегая от первого, он сказал: «Хотя враг внутри естественных чресл и видоизменяет духовное, как хочет, вместо теплоты духовной наводя свое жжение, вместо же веселия принося радость бессловесную и сладость мокротную, и понуждает признавать свою прелесть за действующую благодать, но время, опыт и чувство обычно обнаруживают его». Показывая же опасность второго, он учит, говоря: «Ты же, когда безмолвствуешь, никогда не принимай, если что увидишь чувственно или умно, внутри или вовне, хотя бы то был образ Христа или ангелов, или лик святого, или свет, или огонь и прочее. Здесь опять оживет претыкатель[31] и, набросившись, сделает умное делание виной прелести».

Мнят же некоторые, якобы прелесть к внешнему пению не примешивается, однако верно то, что во всем (в пении или в молитве) прелесть одинаково имеет место по неискусству делателей, как сказал святой Иоанн Лествичник: «Испытаем, рассмотрим и измерим, какая сладость приходит к нам в пении от блудного беса, какая же от духовных словес и заключающихся в них благодати и силы». И еще: «Во время пения и молитвы наблюдай за приходящей сладостью — как бы не была она срастворена с горькими отравами». Итак, смотри: не в равной ли мере касается прелесть поющих, как и обучающихся молитве; но поскольку не знающие умного делания имеют одну только заботу — окончить песенное правило, о помыслах же злых и похотном кипении нет им беспокойства, то по этой причине они и не сознают, когда похотная часть кипит сама по себе, а когда сладостраствует из-за вражеского воздействия, и не знают, как этого избежать. Но, как сказало Писание, «они голоса врагов слышат и раны получают, а кто враги и чего ради ведут брань, не знают, хотя и на хребте их, вернее же на лице, делают грешницы беззаконие (см. Пс. 128, 3)». Познав отсюда, что не умное делание причина прелести, но одно самочиние и высокоумие наше, не подобает нам его избегать. Ведь оно не приносит нам прелесть, но, наоборот, даже отверзает умные очи к различению и познанию прелести, которую невозможно никому познать во веки, не обучаясь этому священному умному деланию, хотя бы кто был и превеликим постником и безмолвником. Полезно же делателям знать и то, что если когда-нибудь теплота, закипев от чресл, сама по себе, без блудных помыслов, достигнет сердца, не должно из-за этого ни ужасаться, ни малодушествовать, но только одним произволением и умом отвращаться от нее и, как непотребную, отсылать обратно. Однако если кто ее примет или помыслит, что она благодать, — прельстится.

Самое же непрелестное[32] для новоначальных действие в молитве заключается в том, чтобы в сердце начинать умную молитву и в сердце оканчивать, — чтобы ум скрывался в глубине сердечной, а не в похотной части, как сказал святейший Патриарх Каллист. Более всего с самого начала должно следить за тем, чтобы внимание в час молитвы было не на половине сердца, и тем более не снизу его, но сверху; глубину сердечную да блюдет ум. Причина же этого такова: опытом было познано, — если совершающий молитву ум от середины груди просто взирает на среднюю часть сердца, то, желая и не желая, временами касается похотной теплоты, поскольку приближается к чреслам. Пусть даже он, распознавая ее, и будет от нее отвращаться, однако многий труд и смущение понесет от неискусного своего внимания. Если же кто дерзнет творить внимание снизу сердца, то ум такового, весь возлегши на чреслах и оттуда взирая во глубину сердечную и совершая молитву, прелюбодействует в сердце своем, распаляя свои члены сладострастием блудным, и добровольно дает врагу вход внутрь себя, что есть явная прелесть. Многие в настоящее время, по неведению приобщившись этой прелести и пострадав так, как пострадали, отказались обучаться умному деланию, говоря: это дело одних бесстрастных. И таким образом стали преткновением и себе, и всем хотящим начать это умное внимание. Им было бы лучше, повесив камень на шею, утонуть, нежели соблазнить себя и многих делателей (см. Мк. 9, 42). Ведь они не исповедали своего неразумия и самочинной дерзости, но еще и учителями сделались, говоря, что все, хотящие обучаться умному вниманию, так же пострадают, — чего да не будет!

Поэтому должно каждому осенять умом сердце сверху и, присно взирая в глубину его, совершать молитву, ибо там, а не сбоку от персей есть, по писанию, середина сердца, сидя на которой, как царь на высоком престоле, ум может всегда удаляться от чресл и обратно отсылать теплоту похотную, в особенности же, видя с той высоты всех пресмыкающихся перед собой внизу, одних отвращаться, иных изгонять, других же, которые по сути — младенцы Вавилонские, убивать о камень, который есть Христос (см. Пс. 136, 9; Мф. 21, 42; Мк. 12, 10; Лк. 20, 17).

Святые отцы, уча едиными заповедями Христовыми обуздывать страсти и очищать сердце от злых помыслов, две следующие вещи устанавливают как крепчайшее оружие иметь делателям: страх Божий и память о присутствии Божием, по словам говорящего: «Страхом Господним всяк уклоняется от зла» (см. Притч. 16, 6) и: «Предзрех Господа предо мною выну, да не подвижуся» (Пс. 15, 8). Предлагают же кроме того иметь память о смерти и геенне, а еще чтение Святых Писаний[33].

Поистине всё это хорошо для добрых и благоговейных мужей; нечувственным же и окамененным хотя бы и сама та геенна или Сам Бог чувственным образом открылись, — никакого не наведут на них страха. К тому же и самый ум в новоначальных монахах скоро притупляется к памяти таковых вещей и бежит от них, как пчела от облака дыма.

Хотя память о таковых вещах хороша и полезна в час брани, однако сверх этого добра духовнейшие и искуснейшие отцы явили и еще большее и несравненное добро, могущее даже и очень немощным помочь.

И подобие и образ первого –– мелющие на жерновах своими руками и своею силою, второго –– мелющие на мельнице с помощью воды и приспособлений. Ведь как вода сама собой двигает колеса и камень, так и пресладкое имя Иисусово с памятью о присутствии Бога, во всей полноте живущего в Иисусе, подвигает ум в молитву. Указывая на него[34], великий в богословии Исихий говорит: «Душа, благодетельствуемая и услаждаемая Иисусом, с радостью некоей, любовью и исповеданием хвалу Благодателю воссылает, благодаря и призывая Того с веселием». И еще: «Как невозможно эту жизнь прожить без пищи и пития, так невозможно душе без хранения ума чего-либо духовного и угодного Богу достигнуть или освободить свой ум от греха[35], хотя бы кто и понуждал себя по страху мук не согрешать». И еще: «Если помыслы вошли в сердце против нашего желания и укрепляются, и стоят, то прогнать их может Иисусова молитва из глубины сердца».

Такому чину и таинству обучившись на опыте, великий старец, преподобный отец наш Нил, пустынник Сорский, составил настоящую книжицу, показывая в ней начало умного делания, победу и поражение как невидимых врагов, так и наши.

Итак, первым способом– без умного внимания – если и было бы преуспеяние, однако весьма косно и преболезненно. Вторым же этим способом скоро и легко приближается делатель к Богу, как сказал Григорий Синаит. Ведь там бывает одно внешнее моление, поучение и делание заповедей, здесь же оба: внешнее и внутреннее хранение.

Ибо когда монах новоначальный, по отречении от мира и от совершения великих и смертных грехов, положит пред Богом обет уклоняться не только от грехов малых, повседневных и простительных, о которых Сам Господь заповедал молиться непрестанно (см. Мф. 6, 9–13; Мф. 7, 7–11; Лк. 11, 1–13), но и от действия самих тех страстей и злых помыслов и, войдя внутрь к сердцу умом своим, начнет призывать против всякой брани и всякого злого помысла Господа Иисуса; или если по немощи своей согласится с прилогом вражиим и, соделав противное заповедям Христовым, припадет ко Господу сердечною молитвою, каясь, осуждая себя, и в этом даже до кончины своей пребудет, падая и вставая, побеждаясь и побеждая и прося защиты день и ночь от соперника своего (см. Лк. 18, 1–8), – то не будет ли у него благой надежды получить спасение? Ведь бывают, как опыт учит, у подвизающихся падения (что не к смерти) мысленные или чувственные, как-то: словесною частью[36], яростью и похотью – от тричастного состава души, или через чувства телесные, то есть зрением, слухом, словом, вкусом, осязанием и обонянием. И невозможно даже самим тем великим мужам избежать до конца порока в этих повседневных грехах, что не к смерти, которых начало: слова, мысль, неведение, забвение, неволя, воля, случай, – каковые и прощаемы бывают вседневной благодатью Христовою, как сказал святой Кассиан.

Если же кто, возмалодушествовав из-за них, скажет, что святой Кассиан думает так об одних святых, очищающихся благодатью Христовою от таковых ежедневных грехов, а не о новоначальных и страстных, пусть будет и такому мнению место. Но ты лучше прими рассуждение и решение о таковых вещах из Святых Писаний: как всякий новоначальный и страстный осуждается за эти повседневные грехи и страсти, делаясь повинным вечной муке, и как, с другой стороны, может и он так же получить благодатью Христовою прощение, как и все святые, ежечасным покаянием и исповеданием пред Богом.«Ведь есть, — сказал святой Дорофей, — действующий по страсти и есть сопротивляющийся страсти. Действующий по страсти, когда услышит одно слово, смущается или говорит пять слов или десять на одно слово, и враждует, и огорчается. И когда прекратится ссора, продолжает помышлять злое на сказавшего ему слово то, и злопамятствует на него, и печалится, что не сказал больше того, что сказал, и готовит в себе слова еще злейшие, чтобы сказать тому человеку. И постоянно повторяет: “Почему не сказал я ему так?” и: “Я скажу ему так-то…”, — и всё время гневается. Вот одно устроение – иметь зло в обыкновении. Бог да избавит нас от такого устроения! Ибо оно непременно подлежит муке.

Есть другой, который, услышав слово, смущается, и также говорит пять или и десять слов на одно, и скорбит, что не сказал и других трех худших, печалится и помнит зло. Но проводит так немного дней и изменяется. Другой проводит неделю в этом и изменяется, а иной проводит один день и переменяется. Иной досаждает, враждует, смущается и смущает и тотчас переменяется. Вот сколько различия в устроениях, и, однако, все такие люди под адом суть, пока действуют подобным образом». Из таковых примеров и относительно всего другого становится понятно, почему страстный не может очиститься вседневной благодатью Христовою от грехов, кажущихся малыми и не смертными.

Приступим же к решению того, каким образом бывают простительны такие грехи новоначальным и страстным. Ибо тот же святой Дорофей сказал: «Бывает, услышит кто-нибудь слово и скорбит в себе – не о том, что досаждение получил, но что не претерпел. Такой имеет устроение подвизающихся, сопротивляющихся страсти. Другой подвизается и трудится, напоследок же побеждается от стужения страсти. Иной не хочет отвечать злом, по привычке же увлекается. Другой подвизается отнюдь не говорить ничего злого, скорбит же, что досаждение принял, однако осуждает себя, что скорбит, и кается в этом. Иной не скорбит, что досаждение получил, но и не радуется. Вот, все они – сопротивляющиеся страсти, ибо волею удерживают страсть и не хотят по ней действовать, но и скорбят, и подвизаются. Сказали же отцы, что всякая вещь, которой не хочет душа, маловременна.

Скажу же вам и притчу, кому подобен действующий по страсти и удовлетворяющий ее: он подобен человеку, раненному стрелами от своего врага, который собственными руками берет стрелы и вонзает их в свое сердце. А сопротивляющийся страсти подобен обстреливаемому врагом своим, но облеченному в броню и не получающему ран». Такой, хотя и страстен, однако может благодатью Христовою получить прощение за подобные вседневные грехи, не по намерению, но невольно бывающие, о которых Господь заповедал святому Петру до “седмьдесят крат седмерицею” (Мф. 18, 22) прощать их на всякий день». Подтверждает это и святой Анастасий Синаит, говоря: «Разумеем и размышляем о принимающих Святые Тайны Тела и Крови Господней, что если имеют они некие малые и удобопростительные грехи, – языком, слухом или зрением окрадываемые, или тщеславием, или печалью, или яростью, или чем-либо из такового, – но укоряют себя, исповедуются Богу и так принимают Святые Тайны, веруем, что в очищение от таковых грехов бывает им принятие Святых Тайн». Подобное сказал и святой Пимен: «Предпочитаю более человека согрешившего и кающегося не согрешающему и не кающемуся», –– и прочее.

А поскольку было сказано в начале о благоискусном обуздании страстей умною молитвою и заповедями, то должно уже явить откровеннейшим образом и сам ход сражения ума со страстями.

Итак, находит ли прилог вражий через какую-либо страсть или помысл злой – призывает делатель Христа на это и погибает диавол с прилогом его. Пал ли человек по немощи мыслью, или словом, или яростью, или пожеланием плотским – молит Христа, исповедуясь Ему и каясь. Объят ли бывает унынием и печалью, стесняющими ум его и сердце, – берется за память о смерти, геенне и Боге вездесущем и, немного в этом потрудившись, призывает Христа. Затем, обретая мир от брани, опять он молит Христа быть милостивым к нему о грехах вольных и невольных. И просто в час брани или мира душевного прибегает он ко Христу, и бывает ему Христос всем во всех благих и злых случаях. И не увлекается такой мнением, якобы исполняет он что-то великое, молясь или угождая Богу, ибо всё его моление в страхе мук и покаянии во грехах имеет начало и конец, так как иной есть смысл внешнего моления, а иной – этого внутреннего. Тот[37], совершая пение количеством, уповает на Бога, оставляя же оное, осуждает себя; этот же, ударяем бывая своею совестью в повсечасных грехах, о которых сказано выше, и терпя нашествия прилогов вражиих, непрестанно вопиет ко Христу, нося в уме следующее изречение: «Если и на всю лестницу совершенства взойдешь, об оставлении грехов молись»[38]. И еще: «Хощу пять словес умом моим рещи, нежели тьму языком» (см. 1 Кор. 14, 19). И так, без всякого сомнения, исполняет он описанное святым Дорофеем сопротивление страстям, – может быть, и нечто большее, поскольку этот святой до скорби только устанавливает сопротивление и определяет притчей, что таковые подобны обстреливаемым от врага, но облеченным в броню и не получающим ран. Это принял святой от пророка: «Се бо, – говорит пророк, – поскорбе, и отыде дряхл, и исцелю пути его» (см. Ис. 57, 17–18). Как и Златоуст сказал: «Если только посетуешь о грехах, и то тебе будет превеликим врачевством». Здесь же не одна только скорбь, но и молитва, и сокрушение, и покаяние, и намерение благое на хранение заповедей, воздыхание же и исповедание. Как и самая молитва на сон грядущим поучает, говоря: «Аще именем Твоим кляхся, или похулих е в помышлении моем, или кого укорих, или оклеветах кого гневом моим, или опечалих, или о чем прогневахся…». И следует прочее воспоминание грехов простительных и невольных, случающихся с теми, кто обучается умному деланию, к которому многие не хотят и очей своих возвести, взирая на такие повсечасные грехопадения и полагая, будто всякому обучающемуся в этом священном делании надлежит быть чистым от них; – что не так, как уже и было показано. Исключение – когда кто волею действует по страсти. Таким образом, одни и те же страсти и грехи бывают «овому воня в живот, овому же в смерть»[39] (см. 2 Кор. 2, 16). Ибо первый приходит от них в смирение, познание своей немощи и в покаяние, второй же – в ожесточение и вечную погибель от дерзновения своего.

Если же скажет кто, якобы можно и без умного делания очиститься от таких грехов через благодать Христову покаянием, тому повторением написанного здесь дается следующий ответ. Поставь передо мной, о таковой человек, с одной стороны заповеди Христовы, с другой же – непрестанную молитву об оставлении нам долгов наших. Покажи мне и намерение истинное не преступать ни единой заповеди, то есть не похотствовать, не гневаться, не осуждать, не клеветать, не лгать, праздного не говорить, любить врагов, добро творить ненавидящим, молиться за причиняющих искушения, также уклоняться от сластолюбия, сребролюбия, блудных помыслов, печали, тщеславия и презорства – и просто от всех грехов и помыслов злых. И с таким намерением приступи к обучению умному деланию и внимай прилежно: сколько еще раз на всякий день, вопреки своему намерению, преступишь ты заповеди и сколькими грехами, страстями и злыми помыслами будешь уязвлен. Подражай же и той вдовице, припадающей к судии день и ночь (см. Лк. 18, 3-7), и начни вопиять ко Христу на всякий час за всякую заповедь, какую ни преступишь, и за всякую страсть и злой помысл, каким ни будешь побежден. Приими к этому советника доброго – Святое Писание и, проведя достаточное время в таких деланиях, приди и открой мне, что увидишь в душе твоей. Неужели ты и сам не признаешь вещью невозможной то, чтобы вместилось такое внимание во внешнем молении, помимо единого умного делания? Ибо оно одно обучает своего рачителя таковым таинствам и извещает душу его, что не погубляет он своего правила, оставляя многое псалмопение, каноны и тропари и всё свое тщание обращая на умную молитву, но еще более увеличивает его. И как Закон имел силу и намерение всех приводить ко Христу, хотя и казалось, что этим он умаляется, так и многое пение лишь отсылает делателя к умной молитве, а не на всю монашескую жизнь простирается. Да и самый опыт учит тому человека, когда он, молясь, чувствует некую преграду между нами и Богом, как стену медную, по слову пророка (см. Иер. 1, 18; 15, 20), не попускающую уму нашему ни воззреть ясно в молитве к Богу, ни внимать сердцу, в котором все силы душевные вместились и источник помыслов благих и злых.

Поскольку эта святая книжица великой осторожности желающих безмолвствовать научает и причины находящей прелести обнажает, потому, отсылая к ней читателя, скажем одно следующее.

Святые отцы на три только чина разделяют всё монашеское жительство. Первый – общее житие. Второй, который они называют путем царским или средним, заключается в том, чтобы, живя вдвоем или втроем, иметь общее необходимое имущество, общие пищу и одежду, общие труд, рукоделие и всякое попечение о жизни, а сверх всего этого отсекать свою волю, повиноваться друг другу в страхе Божием и любви. Третий же – уединенное отшельничество, каковое есть делание совершенных и святых мужей. Ныне же некоторые, не внимая смыслу Святого Писания, изобрели себе не по воле, не по преданию святых отцов четвертый чин или житие. Строя келии каждый где хочет: или вдалеке, или поблизости, живут они уединенно, всякий свою волю предпочитая, за стяжанием с попечением гоняясь, и прочее. И по такому своему чину и жительству уподобляются они отшельникам, по определению же святых отцов и грозному запрещению всем недугующим душевными страстями и дерзающим единоборствовать отшельнически с бесами подобны самочинникам и самопретыкателям, ибо, сами себе изобретя жительство, сами в нем и претыкаются, не в силах будучи мирно и с постоянством пожить в нем, как не их меры и степени. Изучающий трудолюбиво книгу святого Григория Синаита найдет в ней, что не иное что-либо называется самочинием и единоборством, как только уединенное и несообщительное житие. И составитель жития этого святого в особенности указывает на то, что он ни единому из учеников своих не позволил поблизости или поодаль жить в келии самому по себе, но, в трех лаврах и в двух башнях собрав множество иноков, старых и молодых, преподал им чин отсечения своей воли и послушания. Всех их поучал он умному деланию, говоря: «Научить же и иных не всех возможно, но лишь простых и некнижных, если они притом истинные послушники, поскольку послушание всем добродетелям причастно ради смирения; непокорным же это делание не преподается, да не прельстятся, будут ли они простыми или умными. Ибо самочинник не может избежать мнения...» и прочее. И сам этот блаженный старец Нил, многие и страшные слова против хотящих жить уединенно, но еще страстных произнеся и путь царский изрядно похвалив, говорит, что чин и устав такого жительства есть на святой Горе Афонской, где и доныне само древнее и новое построение келий, как живой образец, всем показывает царский путь. Ибо келии там, с церковью ли или без церкви, всё на двоих или троих, а не на одного имеют вместимость. Ведь если бы царский путь заключался в том, чтобы всякому обособленно поблизости или поодаль жить, то какая нужда или потребность о двоих или троих вспоминать? Согласно такому мнению[40], двое, либо трое, или премножество братии будет – всё одно и то же есть, ибо всякий свою волю и разум при себе имеет. Такого жительства образ и пример – тот юный брат, который, поселившись один в келии, спрашивающим его отвечал: «Вот, я уже отшельничаю». И которому отцы, выведя его из келии, повелели, обходя всех, просить: «Простите меня, отцы, я не отшельник». После этого сказали старцы: «Если видишь юного на небо восходящим, схватив за ноги, низвергни его на землю».

Но что значит слово таковых[41]: «Да не прогневаю и не прогневаюсь на брата, уклонюсь же от празднословия и осуждения, наедине живя»? Не знаешь ли, друг, что те грехи, которые ты упомянул, и подобные им более смиряют и посрамляют человека, а не возвышают, – как сказали отцы, что юности полезно падать. Тщеславие же, самомнение, лукавство и подобное тому надмевают и напыщают. Поэтому лучше, живя с братом, познавать свою немощь и меру и, за то себя укоряя, молиться с покаянием пред Господом и очищаться вседневною благодатью Христовою, – как уже об этом было сказано, – нежели, тщеславие и самомнение внутри с лукавством нося, прикрывать их и питать уединенным житием, а из-за них и следа уединенного безмолвия не видеть, как говорит Лествичник со всеми великими отцами. Да и само это уединенное житие обычно немалый вред приносит страстному, ведь безмолвие, как сказал Великий Варсонофий, дает повод к высокоумию. Если же безмолвие направляет немощного к высокоумию, еще же и сами страсти душевные насильно влекут его к тому, то какая есть надежда дерзать на такое единоборство и не повиноваться учению святых отцов о том, чтобы вдвоем или втроем безмолвствовать путем царским? Ведь если кто крепкой верой привяжет свой помысл и волю к совету брата, такой воистину сразу без труда постигает заповедь Господню: «Не пецытеся душею вашею, что ясте или что пиете, ни телом, во что облечетеся» (Мф. 6, 25). И делание такового, и пребывание, и исхождение, с совета и по воле брата ради одной необходимой для жития их нужды бывающее, избегут разжжения нападения и наглости противника, крутящего и трясущего всякого самочинника, словно пшеницу в решете. Ведь само это общежительное житие едиными только заповедями Христовыми подает усердие монаху ко всякому делу. Этому-то житию и сопротивляется сатана, так как не могут здесь вместиться самолюбие и пристрастие, которые насилуют подвижника и, разжжение вражеское принимая, от дела к делу и от попечения к попечению переходить понуждают всякого страстного, живущего наедине самого по себе. Чудо воистину преужасное на таковых в нынешние времена видено было. Ибо некоторые, оставив свое уединение, стали жить сообща с братией, не имеющей «твое» или «мое», что называется отцами попечением лукавого. И там[42], зная, что они прежде по своей воле и для своего приобретения каждый день изготовляли рукоделия в большом количестве и без меры, установили им во всякую седмицу делать лишь столько, сколько прежде они себе делали ежедневно. Они же, впав в уныние, сказали, что тягостно им это. Когда же и еще только до половины позволено было им делать, сказали, что и это невозможно. Будучи же изобличаемы, отвечали, что самим для себя делать им помогает некое усердие и ревность, здесь же вместо них растут роптание и леность. Итак, истинно сказано, что всякий, общежительно среди двоих или троих живущий, самим сожительством освобождается от самолюбия и пристрастия и должен едиными заповедями Христовыми побуждать себя на всякое дело. А без такого поучения и веры вменит он себя в раба или наемника, лишаемого платы и невыносимое житие проходящего. Ведь как для немощного и страстного уединенника разжжением и побуждением ко всякому внешнему делу бывают самолюбие и пристрастие, так в живущем в общежитии единые заповеди или Сам Христос возбуждают усердие к деланию, бывающему в житии его. Потому нужно и должно нам, страстным, царского пути держась, вдвоем или втроем безмолвствовать, чтобы и прелести избежать, самолюбию и пристрастию не поработиться, и от порока самочиния себя сохранить, а вместо всех таковых пороков обрести удобную стезю и отверстую дверь к деланию заповедей Христовых и обучению умному священнодейству.

В уединение же и пустыню удалиться, как сказал святой Кассиан, никто да не пожелает, но пусть идет только совершенный и от всякой страсти очищенный, кто до конца в собрании общежительно живущих среди других все свои неправды выварил и, как некую пену, снял. Только этот в пустыню идти может, да и то если стремится он туда не по малодушию или от неразумного усердия, но чтобы стяжать Божественное созерцание, желая совершенного и светлого видения Господа Бога, ибо это только в уединении бывает достижимо для совершенных. Если же страсти не уврачеванные инок с собою принесет в пустыню, то они лишь сокрытыми в нем останутся, а не истребленными. Ведь пустыня может только исправленный нрав имеющим отворить вход к радостному созерцанию и исполнить их видением светлых таинств духовных. всё же те, кто в нравах не исправлены, в пустыне будут злобу хранить; и не только это, но и худшее начнут приобретать или еще больше умножать, и до тех пор будет инок мнить, что имеет терпение, пока в общество к нему не придет кто-либо. Когда же он от пришедшего досаждение получит, тотчас на первый свой нрав возвращается, ибо в тот момент выходят наружу потаенные страсти и, как кони необузданные, от долгого стояния утучневшие, быстро всадника своего к беде несут. Ведь если научение и наставление брата нами отвергается, тогда произрастают в нас дикие отрасли злобы, коли не будут истреблены, и то подобие терпения, каковое, с братией вместе живя, ради ли уважения от них или боясь стыда и соблазна, мы хранили, когда становимся беспечными, по нерадению губится нами. Как всякий аспид ядовитый или лютый зверь, когда в пещере или в пустынной норе утаится и скроется, не остается ли лютым и вредоносным? Однако в то время не вредит и не сознает устроения своего: незлобив ли он или зол, так как не имеет перед собой кого бы укусить. И это не от благого нрава аспида, но место пустынное и безлюдное не допускает ему соделать зла. Когда же найдет он время для вреда, тогда сокровенный яд и горькую лютость из себя изливает. Потому для ищущих совершенства в пустыне недостаточно только на людей не гневаться. Вспомним то, как, живя в пустыне, мы и на ветви, каковые для работы толсты или тонки были, также и на нож, тупой и не скоро срезающий тростник, еще же и на кремень, который не сразу искры огненные высекал, когда торопились мы к соборному пению, так горько прогневлялись, что, смутившись от того мыслью, не только немое творение, но и самого демона проклинали. Потому для достижения совершенства недостаточно того, чтоб не жить с людьми, на которых мы гнев исполняем. Ибо если мы прежде в себе терпения не стяжем, то и на вещи бездушные и немые по малому поводу гневаться будем. Говорит святой Лествичник: «Душевной страстью недугующий и безмолвие начинающий подобен тому, кто в пучину морскую с корабля спрыгнул и на доске безопасно земли достигнуть думает. А кто еще с калом[43] борется – к тем безмолвие придет в свое время, если имеют они наставника, ибо уединение требует ангельской крепости». И еще: «Безмолвие неискусных удавливает».

В трех благочестивых[44] устроениях всё иноческое житие заключается: в страдальческом отшельничестве и уединении; или в безмолвствовании с одним или двумя; или в терпеливом пребывании в общежитии. «Не уклоняйся, – сказал Екклесиаст, – ни направо, ни налево» (Притч. 4, 27), но путем царским гряди. Ибо средний путь из вышеназванных многим был полезен; уединенному же горе, так как если впадет он в сон, разленение или отчаяние — нет никого из людей, кто бы его восставил (см. Еккл. 4, 10), а «идеже еста два или трие собрани о имени Моем, ту есмь посреди их» (Мф. 18, 20), – сказал Господь. «Не так инок, как инок с иноком», то есть не так спасается от преткновения уединенный, как имеющий другого инока с собою. Слышал я, как мужи, пребывающие в безмолвии, от горечи и ярости, будто ястребы в клетке, сами с собой бранились и наскакивали на опечаливших, словно на присутствующих там. И им я благочестно советовал не жить особняком, чтобы из людей не стали бесами.

Эти писания святых отцов здесь немного воспомянуты единственно ради верного изображения царского непáдательного пути, о котором древние и нынешние отцы пишут, ублажая житие вдвоем или втроем. Ибо возомнилось некоторым, что жить не общежительно, но поблизости или поодаль в своих келиях особняком, по временам сходясь на совет, — это и есть путь средний и царский. Но не так это, не так! Всякое необщежительное пребывание, поблизости ли или поодаль будут келии, не является мерилом этого среднего пути, но то отшельническое житие и единоборство с бесами, каковое было, например, при обители святого Герасима на Иордане. И в таковом житии в древности и ныне многое множество страстных и немощных повредилось. Потому повелевают святые вдвоем или втроем жить общежительно, чтобы, друг другу в страхе Божием повинуясь, мы познавали свою немощь.

Ведь когда сойдутся двое общежительно жить и положат себе завет о том, чтобы всякое делание, духовное или телесное, начинать только по силе своей и по необходимой потребности, а не излишне, не безвременно, и в особенности – согласно рассуждению писаний святых отцов; а потом один из них помыслит о каком-либо деле или выходе и скажет брату своему о том; тот же, рассмотрев, что дело или не ко времени, или не по необходимости, не соизволит на оное; и первый брат, в свою очередь, видя доброе его рассуждение и не составляя собственного помысла и разумения, повинуется совету второго как имеющему свидетельство из Писания, – то не это ли будет отречением от своей воли и духовным советом? И наоборот: когда же усмотрит второй, что по необходимости и благовременно таковое сказал ему брат, и согласится с его рассуждением и волею, – вот, не отрекся ли второй от своей воли и не повиновался ли совету брата? И так во всяком деле и начинании иногда один, иногда же другой отречением от своей воли подает доброе подтверждение начинанию брата или сам от брата его получает, благодаря чему навыкают они доброму и непадательному житию, имея намерение и твердую веру, что великое будет приобретение их душе – насколько кто отсечет волю свою пред братом во всех вещах, в каковых не видится душевной беды и преступления заповедей Христовых. Если же когда кто-либо из них в прекословное оправдание от невнимания своего поползнется, но, веруя, что оно – падение для его души, обратится к Богу и к брату с покаянием, то получит прощение вседневною благодатью Христовою, ибо как человек он пал и восстал, нисколько не сомневаясь. И это – путь царский, непадательный, а не тот, чтобы жить особняком.

Еще же этот блаженный старец наш Нил, определяя среднюю меру пищи и пития, принимает от слова святого Григория Синаита, что всякому, хотящему обрести Бога, подобает вкушать от всего усладительного с воздержанием. Что же такое «усладительное», многим непонятно: семена ли и овощи или елей и рыба? Однако думается, что это слово не о семенах и травах или овощах и меде, ибо таковое есть пища постная и сухая[45], от которой никто никогда не воздерживался, но, несомненно, подразумеваются рыба, елей и вино. Это недоумение разрешиться может словом святого епископа Ираклида, говорящего так: «С рассуждением вкушающий снеди и с рассуждением воздерживающийся от них никак не погрешит, ибо праведный закону не подлежит». Потому что лучше с рассуждением пить вино, нежели с презорством воду. И посмотри на мужей святых, с рассуждением благочестивым пьющих вино, и на безрассудно с гордостью пьющих воду, людей скверных и растленных. И впредь да ни укоришь, ни да похвалишь состав пищи и пития, но да ублажишь или укоришь рассуждение подобающе или худо вкушающих то. Поносили некогда иудеи Господа из-за апостолов, говоря: «Почто ученицы Твои не постятся якоже Иоанновы»? (см. Мф. 9, 14; Мк. 2, 18; Лк. 5, 33). С другой стороны, и на учеников нападали и, укоряя, говорили: «Учитель Ваш с мытари и грешники яст и пиет» (см. Мф. 9, 11; Мк. 2, 16). Отвечал же им Спаситель: «Прииде Иоанн путем правды, ни ядый, ни пияй (имею же в виду – мяса и вина, ибо без иного жить невозможно), и глаголют: “Беса имать”. Прииде же Сын Человеческий, ядый и пияй, и глаголют: “Се, человек ядца и винопийца, мытарем друг и грешником”» (см. Мф. 11, 18–19; Лк. 7, 34). Итак, что нам делать? Ни укоряющим, ни похваляющим да не последуем. Со Иоанном ли разумно да постимся, хотя и скажут: «Беса имате», или с Иисусом вино пьем в меру, хотя и скажут: «Сии человецы ядцы и винопийцы?» Да знаем, что и пища, поистине, ничто и питие, но велика вера, любовью и делами являемая. Ведь когда всякому деланию сопутствует вера, тогда не осужден вкушающий и пьющий веры ради; всё же, что не от веры, – грех. Однако да не скажет кто из сластолюбивых или как-либо согрешающих: «По вере я вкушаю пищу»; или иное что делая по бессловесному желанию или с растленной совестью, да не думает верою прикрываться. Ибо Спаситель заповедал таковых познавать по плодам, плод же живущих Божественным словом, духом и разумом есть любовь, мир, долготерпение, кротость и воздержание (см. Гал. 5, 22). Вообще же здравствующей плоти должно удаляться от снедей утучняющих; когда же она немоществует, или болезнует, или печалям и напастям подвергается, тогда нужно подавать ей пищу и питие как напиток целебный для врачевания печальных. Да отступит же всякий от того, что вредит душе: от гнева, говорю, зависти, тщеславия, клеветы и самомнения. Итак, по равноангельскому житию Иоанна явно, что и травы, и овощи, и сухой хлеб, и вода есть пища сухая, а по Христову Богочеловеческому жительству, – что зерно, масло, рыба и вино есть пища усладительная, ибо ее Христос незазорно прежде страдания, как и по восстании Своем, вкушал. Об этих питательных снедях ясно показано и из жития преподобных отцов Симеона-юродивого и Иоанна, брата его. Оба они принесенную ангелом пищу: светлый хлеб, рыбу и вино – ели и пили с неким христолюбцем, посетившим их в пустыне. От этого и святой Григорий Синаит такую пищу назвал усладительной, – ее же в свое время и с рассуждением вкушают во славу Божию; другие же, погрешая против правого рассуждения, ради разрешения поста и по сластолюбию ее вкушают, а иные, наоборот, неверием и малодушием недугуя, уклоняются от нее, думая, что такие пища и питие препятствием бывают к достижению совершенства. Хотя между жизнью Иоанна и Христа и нет несогласия, однако рассудительные отцы не столько из-за телесной немощи нашей, сколько из-за душевной научают более подражать Христову Богочеловеческому житию, а не Иоаннову равноангельскому. Как страсти, по Лествичнику, одни смиряют нас, другие же возвышают, так и добродетели могут немощных смирять и надмевать. Ибо один недугует страстью самомнения и лукавства, другой же – блуда и сластолюбия; и первому безмерный пост – масло, на огонь возливаемое, а второму разрешение от поста – греяние змея в недрах. Врачевание же им – умеренное и рассудительное употребление пищи, как сказал Василий Великий: «Ничем не отличается от постящегося вкушающий пищу в меру; не только же пост, но и всегдашнее неядение исполнил такой благорассмотрительным попечением о теле». «И да не похулишь этого, всякого порицания исполненный ревнитель, – сказал святой Кассиан, – ведь хотя и безмерный пост и разрешение от поста оба от диавола, однако безмерное и безрассудное воздержание больший вред приносит, нежели до сытости вкушение». И не в яму нас толкая, но более от ямы удаляя, святые отцы наши повелевают нам средний путь проходить, а не устремляться безвременно на высокий. Ведь и сами они, пройдя вышеестественное житие, разные и нам совершенно непостижимые разумения стяжали, каковыми и побуждаемы были к высокому пощению и трудам. Некоторые из них удручали свою плоть злостраданием[46] ради единой любви Христовой, подражая вольному Его нас ради страданию, – каковым был старец Великого Пахомия, который никогда не вкусил ни вареного, ни мяса, ни вина, говоря: «Христос ради меня распялся и вкусил желчи, так я ли приму масло и вино в уста мои?» Иные же за грехи свои пост и труды безмерные понесли: как Мария Египетская, Пафнутий и подобные им. Многие же ради целомудрия и бесстрастия постились. Некоторые же, по обетованию родившиеся и от чрева матери посвященные Богу, вышеестественные труды и пост понесли: как великий чудотворец Николай, Феодор Сикеот и иные подобные. У других небесный огонь, коснувшись, распалил души на неизреченные труды и пощение, так что они словно не ощущали их, каков был Симеон Дивногорец и все святые мученики. В иных же единое чувство, коснувшееся сердца памятью геенны или Страшного судища Христова, столь действовало, что они не только болезней и трудов не ощущали, но и самих себя забывали, каков был тот старец, который от чувства памяти смертной оцепеневал, падая, словно мертвый, и иные многие. Все они с разумом и добрым намерением благодатью Христовою высокие добродетели и пощения совершили, не думая о себе, что какую-то добродетель проходят, но, в едином рассуждении каждое свое духовное чувство содержа, позади себя всякое делание доброе оставили, ибо ни поста, ни иных трудов в добродетель не вменяли, но одно то предпочли, чтобы по естеству представить себя Христу такими, каковыми мы и были созданы. Некоторые же, подвластные страстям и нерассудительные, и не только не имеющие в себе хотя бы единого чувства, вернее сказать, дарования из вышеописанных, но даже и не познавающие никогда такового, поревновали посту и трудам святых с недобрым рассуждением и намерением, думая, якобы проходят добродетель. Сидящий же поблизости, как пес при добыче, диавол повергает внутрь них семя радостного самомнения, от которого, зачавшись, воспитывается внутренний фарисей и, день ото дня возрастая, предает таковых совершенной гордыне, из-за которой оставляются они Богом области сатанинской. Ибо хотя святые и удивительные мужи Павел и Петр и прочие, им подобные, однако же люди, потому и самим святым требуется великая предосторожность, чтобы не иметь поползновения к высокомерию. Ведь ничто столь удобно не побуждает к гордости, как сведущая о многих своих заслугах совесть и душа, живущая в уповании на оные. Нерассудительные же предпочли состав пищи и пития и отвергли рассуждение воздерживающихся или вкушающих их подобающе или неподобающе.

Воистину хорошо и благорассудительно святые, преподавая нам путь царский, назвали его непадательным: ибо кто когда-либо, сожительствуя с братом в безмолвии, был таким, что молился Богу открыть ему, какой он еще добродетели не исполнил? Не все ли таковые, взирая на высоту и совершенство заповедей Христовых, недостаточными себя видели, хотя и святы и совершенны были? «Аще бо, – сказал Богослов, – речем, яко не согрешаем, прельщаем себе» (см. 1 Ин. 1, 8), и еще великий Павел: «Благоволю, – сказал, – в немощех моих, да вселится в мя сила Христова» (см. 2 Кор. 12, 9–10). Уединенные же пустынники многие успешно совершили это, одни с простотой и нелукавым разумом и нравом, другие же с явным самомнением, отчего Господь, возводя последних к смирению, посылал их к мужам добродетельным, пребывавшим в городах. Как того, который пасся с дикими буйволами, Он послал к игумену, повелев тому приставить его свиней пасти; а другого послал предать себя общежительному послушанию, какового не имея сил стерпеть, брат познал свою немощь и помолился, чтобы отпустили его обратно в пустыню; иных же, как неисцельно недужных, попускал Он области сатанинской. Вообще, хорошо сказал Лествичник, что уединенное безмолвие неискусных удавливает. И Великий Варсонофий сказал: «Безмолвие дает повод к высокоумию...» и прочее. И никто да не удивится тому, что всякий, кто совершает пост, поклоны же и бдение, псалмопение, долулежание и подобное этому, если думает, что исполняет добродетели, то согрешает в своем намерении к Богу. Ведь если кто и из имеющих слезы и плачущих думает, будто хорошо делает, тем паче еще и превозносится над не имеющими слез, тот всуе трудится, как сказал Лествичник.

Вопрос: И как, – скажет кто-нибудь, – совершающему таковое возможно не подумать, что он творит доброе?

Ответ: Потому и сказано было выше, что не только правого разума и духовного чувства нет в нас, но мы даже со слов не познаем такого, а рвемся на уединение и высокое делание святых отцов. Ибо есть, воистину есть такой строгий и твердый помысл, что не позволяет не только воззреть, но даже и помыслить, будто добродетелью является какое-либо делание наше, как уже об этом было немного сказано. Ведь если бы это было не так, как могли бы святые иметь себя ниже всей твари, или, насколько кто приближался к Богу, настолько видеть себя грешным, и подобное? И это трудный алфавит – познавать кому-либо свою степень и меру, – с каким рассуждением и намерением подобает ему проходить добродетели.

Вообще же, хотя и от благодати Божией бывает у некоторых какое-либо чувство или помысл, смиренномудрия ходатай, однако во всяком человеке и естественное есть движение или помысл, склоняющий к смирению или тщеславию, к страху Божию или дерзости, то есть к десному или шуему расположение подающий. Если же скажет кто, что всё это мало кем постигаемо, тому отвечают святые отцы: пусть держится он царского пути, среднего и непадательного, то есть среди двоих или троих общежительного безмолвия. Ибо часто враг подает усердие к великому пощению и трудам святых, – сказал святой Исаак, – к уединенному безмолвию и молчанию, чтобы отсюда уловить слушающих его совета. Подобное же и святой Кассиан об этом говорил: «Умерщвление плоти и помыслов воздержание не должно быть выше силы естественной и дарования, от Бога данного, каковое многим знаменитым святым даровал Господь, к подвигам и великой суровости через особое призвание их привлекая». Итак, если тех божественных сил ты не имеешь, не возжелай наследовать труды святых суровыми и необычными умерщвлениями плоти, но только рассматривай их, и удивляйся, и смиряй себя, по изречению святого Лествичника о нищих: ибо они, говорит, сокровища царские видя, тем более свое убожество познают; так и душа, о великих отеческих добродетелях читая, всячески смиреннейшим соделывает свое мудрование. Говорит святой Иустин: «Небесная благодать всех достигает, но в неравной мере: хочет Господь всех спасти, но не всех освятить». Однако отсюда не подумай, что ты неблагополучен, раз не можешь во плоти своей, как святые, сурово и подвижнически пожить, ибо сможешь и ты восполнить то теплым желанием и усердием со смирением к внутреннему деланию и этим угодить Богу. Ведь порфироносный пророк не сказал: «Я алкал», или «Я бдел», или «Я долулежал», но: «Смирихся и спасе мя Господь» (Пс. 114, 5) вскоре. И еще святой Кассиан сказал: «Со всяким усердием дара рассуждения поищем, ибо оно крепость добродетелей сохранит. Поистине, матерь источника – глубина земная, рассуждения же – смирение; когда нет света, всё мрачно, и когда нет смирения, всё наше суетно». Как же можем его стяжать? Услышь Господом сказанное: «Без Мене не можете творити ничесоже» (Ин. 15, 5). Итак, помолимся Господу усердно, да подаст нам во всех наших деланиях иметь смирение, которое обыкновенно бывает от веры и страха Божия, от кротости и совершенного нестяжания, – ими же и совершенная любовь достигается, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Ему же и слава во веки. Аминь.

[1] Перевод с церковнослав. языка выполнен по изданию: Житие и писания молдавского старца Паисия Величковского. Репр. воспр. изд. 1847 г. Свято-Введенская Оптина Пустынь, 2001. С. 72–115.

[2] Лежащее в начале пути, своего рода напутствие.

[3] Умное делание.

[4] На степени песенного моления.

[5] Свтятитель Феофан Затворник к переводу этих слов святого Исихия дает следующее пояснение: «Голуби-турманы, поднявшись высоко, свертываются и падают вниз. Если не успеют развернуться, то ударяются оземь и разбиваются до смерти» (Добротолюбие, том 2).

[6] То есть умной молитвой.

[7] Здесь, по-видимому, подразумеваются слова апостола: «Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись» (по Синодальному переводу, Деян. 4, 12), которые святой Симеон дважды приводит в своем сочинении «Разговор о святых священнодействиях и Таинствах Церковных» в главе «Какова священная молитва?». Старец Василий соединяет здесь (возможно, что и невольно) эти апостольские слова с известным изречением святого Иоанна Лествичника: «Бей супостатов именем Иисусовым, ибо нет сильнейшего оружия ни на небе, ни на земле» («Лествица», степень 21, 7), относя их к святому Симеону.

[8] Здесь «послушание» имеет значение «дело, работа».

[9] То есть когда помыслы представляются по видимости справедливыми и правильными.

[10] То есть советуясь во всем с опытным духовником, старцем или просто искусным в духовной брани подвижником.

[11] Не имея никого из людей, с кем можно было бы посоветоваться, необходимо иметь духовный совет со Священным Писанием и творениями святых отцов, искать в них ответы на свои вопросы.

[12] «Се убо, крепость его на чреслех, сила же его на пупе чрева» (Иов. 40, 11).

[13] В намерении своем.

[14] Литра приблизительно равна 340,2 – 358,32 грамма.

[15] Сто молитв Иисусовых по четкам.

[16] Под «художным» деланием молитвы подразумевается совершение ее с употреблением так называемых механических приемов.

[17] То есть Константинополя.

[18] Здесь «середина» указывает на то, что внимание должно сосредотачивать именно посередине, по центру верхушки сердца, а не где-то сбоку, хотя и в той же верхней части.

[19] «Под» здесь означает не «ниже», а «внутри».

[20] Отвергая положение сердечного места при пупе, в то же время нельзя предавать полному забвению и то обстоятельство, что в практике подвижников действительно имело место сведение ума при молитве к пупу.

[21] То есть печаль, растворенная радостью.

[22] Имеется в виду прохождение телесных подвигов поста, бдения, поклонов и прочее.

[23] То есть внутренней молитвой.

[24] Исполняющему лишь внешнее правило.

[25] То есть утробу.

[26] Свирепым — то есть разжигающимся и разъяряющимся от действия страстей. Как известно, чрезмерное угождение телу в его требованиях приводит тело в расслабление.

[27] То есть петь псалмы.

[28] Умное делание.

[29] Поскольку в этом заключалось назначение Закона.

[30] Смилакс — род травянистых и кустарниковых лиан, вьющихся растений, использующих в качестве опоры деревья, скалы и другие устойчивые предметы.

[31] Враг — диавол.

[32] Не влекущее за собой прелесть.

[33] Под Святым Писанием имеются в виду не только книги Священного Писания, но и творения святых отцов.

[34] На имя Иисуса.

[35] То есть освободиться от мысленных согрешений.

[36] То есть падения мысленные.

[37] То есть исполняющий внешнее моление, поющий псалмы, читающий каноны, тропари.

[38] Слова святого Иоанна Лествичника («Лествица», степень 28, 13).

[39] По Синодальному переводу: «Для одних запах смертоносный на смерть, а для других запах живительный на жизнь».

[40] То есть если бы царский путь заключался в обособленном, уединенном жительстве.

[41] Новоначальных, безрассудно стремящихся к отшельнической жизни.

[42] В братстве.

[43] То есть с телесной похотью, страстями плотскими.

[44] В оригинале –– «доблественных».

[45] То есть нежирная.

[46] Добровольное перенесение скорбей и телесных подвигов.

Схиархимандрит Авраам (Рейдман)Трезвомыслие

Предисловия

Предисловие к главам блаженного Филофея Синайского

Схиархимандрит Авраам (Рейдман)
Трезвомыслие