Схиархимандрит Авраам (Рейдман)
Трезвомыслие

Слово к отцу Феодосию, архимандриту пустыни Софрониевой

Слово к преподобнейшему господину отцу Феодосию, архимандриту пустыни Софрониевой[1]

О любви своей к нему. И о том, чтобы не искать чести и богатства. И какую любовь отеческую подобает иметь настоятелю. О тихом и безмолвном пребывании в обители. О том, чтобы иметь время для чтения отеческих книг и молитвы в келии. О книгах отеческих, переведенных с греческого языка. И еще о некоем хулителе умной молитвы.

Писание святыни вашей, посланное ко мне, недостойному, через честны́х отцов, монахов Климента и Иоанникия, я с радостью получил и прославил Бога за здоровье ваше и богоугодное пребывание, и написанное ко мне после внимательного прочтения уразумел.

Прежде всего вы сообщаете мне о вашем невыразимом страдании и печали, случившихся по следующей причине: некоторые, не внимая своему спасению, сильным своим лжесловесием настолько будто бы смутили душу мою и настроили сердце мое против вас, искреннюю любовь ко мне имеющих, что совсем разорвали союз любви с моей стороны. И сообщаете мне подробно, какое попечение об освобождении братьев наших вы имели и какой подавали им об этом совет, который воистину помог бы им получить освобождение, если бы они ему последовали. Но поскольку они, поверив своему мнению, отринули ваше о них попечение, потому и подверглись заточению.

Отец святой, поверьте мне, не только это ваше известие, но и непрестанная ваша ко мне любовь удостоверяют меня в том, что вы в случившемся с  братьями нашими отнюдь неповинны. И они о святыне вашей никоим образом не упоминают, когда пишут письма свои, но плачут и рыдают и от всего сердца и от всей души пред Богом и предо мной исповедуют, что во всем случившемся они сами повинны за свое непослушание мне. Ибо они в какой-то мере насиловали волю мою.

Ибо Афанасию — мать престарелая, а Феофану — отец престарелый писали и слезно молили, чтобы они потрудились их посетить и к монашескому житию привести. Братья, показав мне их письма, со многими слезами долгое время просили у меня позволения пойти к своим родителям и исполнить на деле их прошение. Я со многими слезами увещевал их оставить такое намерение и на всемогущий Промысл Божий возложить это дело. Однако спустя некоторое время, снизойдя к прилежному их прошению, я позволил им пойти, послав с ними брата Амвросия ради духовного наставления. Преподавая же им благословение на путь, я со слезами сказал: «Более уже, возлюбленные мои братья, в настоящей жизни мы друг с другом не увидимся, разве только Бог всемогущий явит чудо, да сподоблюсь я, окаянный, еще узреть вас в этой маловременной жизни». И в самом деле Бог попустил мне это претерпеть за мое недостоинство и лишиться лицезрения превозлюбленных чад моих духовных. И они, вспоминая об этом и плача, — сами на себя, а не на кого-то иного вину возлагают и со многим смиренномудрием, великодушием и благодарением претерпевают это попущенное им по неисповедимым судьбам Божиим искушение.

Один некто на словах сообщил мне о братьях наших то же, что и вы в письме своем мне о них возвещаете: как будто бы они жаловались ему, что от вас претерпели то, что претерпели. Но поскольку в их письмах я этого не нашел, потому такому его сообщению отнюдь не поверил и счел это сообщение за некие праздные слова. Потому и святыню вашу молю: не имейте обо мне такого мнения, будто бы я союз любви с вами совсем разорвал, — да не попустит преблагой Бог мне, окаянному, такое претерпеть. Ведь хотя любви к Богу и ближнему по своему нерадению я отнюдь не стяжал, но знаю и твердо верую, что без любви к Богу и ближнему одной православной верой спастись совершенно невозможно, ибо «вера без дел», по Писанию, «мертва есть» (Иак. 2, 20 и 26). Я должен, если хотя бы малейшую надежду на спасение хочу иметь, с помощью Божией понуждать себя к ней по крайней мере отчасти и ни по какой причине не нарушать любви к ближнему, поэтому и к святыне вашей я должен по заповеди Божией (см. Мф. 22, 39; Мк. 12, 31; Лк. 10, 27) иметь постоянную и никогда не нарушаемую любовь.

            Ради большего уверения святыни вашей, по любви Божией представляю вам залог моей душевной любви, какую я прежде к вам имел и ныне имею, о чем знает один Бог. Когда святыня твоя еще в скиту Цыбуканском пребывала, я имел о вас в душе моей такое извещение, что в эти последние дни Бог по благодати Своей явил подобного мужа (то есть святыню твою), который хотящих спастись может и словом и делом наставить на истинный путь спасения. Когда же святыня твоя возымела намерение перейти в монастырь Должешти и об этом просила у меня совета, я отнюдь вам не советовал это делать, боясь всесовершенного вашего душевного и телесного разорения, и сказал вам, что если вы это сделаете, то пойдете в тот монастырь с неизреченной радостью, а оттуда выйдете с неизреченной скорбью, что на самом деле с вами и случилось. После этого вы возымели намерение взять монастырь Берзунец, пришли ко мне в монастырь Драгомирну и прилежно молили меня написать прошение ктиторам, чтобы они дали вам тот монастырь. И по доброму своему произволению, по совести христианской святыня твоя дала обет пред Богом и Спасителем нашим Иисусом Христом, взяв в свидетели Пресвятую Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, что во всем по Бозе будет советоваться со мной и без моего совета ничего не станет начинать и творить, но будет иметь со мной в управлении братьями духовное единомыслие и единодушие и во всем последует правому разуму Священного Писания и учения святых отцов наших.

Я, окаянный, услышав такой обет святыни твоей, данный добровольно пред Христом Богом, возрадовался радостью неизреченной, надеясь, что этот обет ваш пребудет навсегда ненарушимым. И по прилежному моему у тех лиц прошению и дан был вам для постоянного пребывания тот монастырь, в который святыня ваша с братией и переселились всерадостно, и там вы некоторое время по обету вашему советовались со мной. Но спустя немногое время вы совершенно прекратили иметь со мной духовный совет, преступив данное пред Христом Богом свое обещание. И с того времени как бы естественным стало в душе моей о святыне вашей такое убеждение, что святыня твоя уже и до смерти моей не примет от меня совета духовного и житие ваше не будет управляемо по воле Божией, поскольку начали вы во всем следовать своей воле и рассуждению, а не учению святых отцов и начали с тех пор управлять братией странным и необычным управлением.

            Во время опасности вы стали защищать себя оружием, а не обращением к всесильной помощи Божией. Во время нападения неприятелей вы не пришли с братией и со всем движимым монастырским имуществом ко мне в Драгомирну (где пробыли бы непродолжительное время и снова возвратились бы с радостью в свою обитель), но, не сообщив мне ни на словах, ни в письме, вышли из этой земли и потерпели немалое и душевное и телесное разорение. Затем опять по ходатайству моему вам был дан в Молдавской земле монастырь Снагов для постоянного вашего в нем пребывания, — переселившись в него, вы таким образом братией управляли, что ужас нападает на меня и при одном воспоминании. Ибо, вместо того чтобы отеческим милосердием, любовью, кротостью, смирением, терпением и долготерпением и благостью исправлять согрешающих братьев, ваша святыня стремилась исправлять их суровостью, жестокостью, немилостивыми и бесчеловечными побоями, узами, темницами и прочими подобающими гражданской власти, а не монашескому чину наказаниями. В монашеский чин постригали вы несвоевременно и в диаконскую и священническую степени возводили не по возрасту, — и то и другое творили вопреки священным правилам Святой Церкви. И хотя блаженные и вечно достойные памяти старцы наши и по Богу духовные отцы и наставники спасения нашего, Василий и Михаил, и прочие ревнители и истинные последователи слова Божия и учения книг отеческих во все дни жизни своей бегали и удалялись от скверного прибытка, святыня ваша, напротив, всей душой и с ненасытным желанием устремляется к стяжанию серебра и имущества.

Во всем этом святыню вашу, когда вы из Снагова приезжали ко мне в Драгомирну, я нелицемерно со всяким дерзновением по должности моей обличал духовно, но ничего не достиг. Ибо хотя святыня твоя после обличения моего, Бога призывая в свидетели, и обещала во всем исправиться, но обещание то было дано из одного лишь притворства, а не по самой истине христианской. Обещанию этому я отнюдь не поверил, но счел его за ложь и не только в душе моей тайно держал неверие мое, но и в лицо святыне твоей сказал, что я такому твоему обещанию нисколько не верю. И в этом я не ошибся. Потому что, воистину, не только никакого исправления не последовало за моим любовным обличением твоей святыни, но ты еще и в худшем преуспел. Ибо по прошествии некоторого времени дошел до меня слух, что святыня твоя всякие способы употребляет и обращается к славным и могущественным лицам для того, чтобы взять первенствующий в Молдавской земле преславный и пребогатый монастырь Тисман. И настолько этот слух поразил мою душу язвой печали и сожаления о святыне твоей, что от нестерпимого страдания и печали сердца моего начал я о вас помышлять следующее.

Святыня твоя по неистовому желанию тщетной славы и по ненасытной и сребролюбивой страсти к собиранию денег, не исследуя уже более ни разума Божественного Писания, ни учения святых отцов, но, упомянутыми страстями помрачив и смежив душевное око, без всякого рассуждения слепо ввергает себя и следующих за тобой в пропасть крайнего и окончательного твоего и братии твоей душевного и телесного разорения. И бурю нестерпимых бед и искушений, ненависти и зависти и восстания со стороны всех ты сам на себя добровольно воздвигаешь, нисколько не рассуждая, какой конец за этим делом последует. И от великого о вас сожаления я и братьям некоторым, единодушным со мной, многократно говорил, что диавол проклятый, завидующий спасению рабов Божиих, изобрел во вред отцу Феодосию эту кознь, при помощи которой не только душу его, но и жительство всего его собора окончательно разорит и по Божию попущению воздвигнет на него такие страшные гонения, что и с земель этих совсем истребит их жительство. Что на самом деле и последовало. Потом возникли и некоторые другие причины полного разорения жительства вашего, как вы мне сообщили.

Первопричина же разорения жительства вашего в здешних странах заключается в том, что вы начали столь великое дело без совета. Потому что если бы у святыни вашей по благословной причине — из-за вреда, который претерпевали вы в Снагове от воздуха, — и возникла необходимая нужда просить для жительства своего другие обители и вы, зная свою меру, искали бы обители, подобные Снагову, то сердцеведец Господь, видя вашу нужду, вложил бы в сердце властям дать вам со всякой радостью такую обитель для пребывания вашего. А так как вы, меру свою превосходя, искали первенствующей обители, последовало то, что последовало.

По переселении же вашем отсюда в свое отечество, в той обители (которую вы уподобляете Святой Горе Афонской), которая дана вам богоуправляемой властью, вы воистину могли бы с братией проводить жизнь в крайнем безмолвии, бегая и удаляясь от всех попечений и молвы этого мира, если бы у святыни вашей была истинная ревность Божия к спасению. Но по крайней мере теперь управляет ли святыня ваша братией с кротостью, смирением и отеческим милосердием, чтобы окаянная моя душа, слыша это, могла бы получить хотя малейшую отраду и некое извещение о том, что святыня ваша управляет братией по воле Божией и по разуму святого Евангелия? Но увы мне, увы мне! Поистине даже и теперь не сподобляюсь я хотя бы отчасти услышать эту многожеланную мне весть, но слышу только всё противоположное. Потому что многие ваши братья, уйдя от вас, по совести мне сообщают, что из-за безмерной жестокости вашей не могут у вас жить, ибо не удостаиваются они вас любить, как отца своего премилосердного, но боятся и трепещут, как некоего страшного и прежестокого мирского властелина. Ужасаются они и наказаний ваших, не иноческому чину, но мирской власти подобающих: уз, цепей, мрачных затворов, грозных и меру терпения превосходящих наглых укоризн и прочих подобных жестоких наказаний. А потому, убежав от вас на свободу, они считают, что убежали от некоего страшного пленения и порабощения, и возвратиться к вам не смеют, хотя и много я их увещеваю. Ведь если бы вы всегда управляли ими с кротостью, смирением и отеческим милосердием, то они после ухода своего от вас вновь с неизреченной радостью возвращались бы к вам, как к своему прелюбимейшему и чадолюбивому отцу. А так как они не имеют ни малейшей надежды на милосердное ваше управление ими, то, как овцы без пастыря, в чужой стране пребывают не без печали душевной.

Отец Феодосий, если бы вы по истинной ревности Божией стремились к безмолвию, то могли бы с братией в обители вашей при помощи благодати Божией упражняться в совершенном безмолвии, удалении от всех попечений этого мира, келейном пребывании в трезвении и внимании умном и в непрестанном призывании Господа Иисуса, то есть в священной и сотворяющей богом молитве, умом в сердце совершаемой, — словно во втором раю и пустыне Иорданской. Пищу свою и одежду имели бы от приходов монастырских, от мельниц, пасек и милостыни, по Божию Промыслу посылаемой христолюбцами, так что вы не знали бы никаких попечений этого мира.

Но где у вас такая ревность? Где такое внимание к своему спасению? Где истинное желание упражняться в непрестанной молитве? Где исходящее от всей души усердие к тому, чтобы бежать от молвы и попечений этого мира и пребывать в крайнем безмолвии? Ничего такого в святыне твоей я не вижу. Но вижу, что происходит, как полагаю, по наваждению вражескому, всё противоположное: молва и попечение, устроение скитов, а вернее сказать, хуторов, прилежное попечение о размножении различного скота, частые, без всякой необходимой причины и предолговременные ваши отъезды из обители и оставление братии, из-за чего в отсутствие настоятеля бывает такое разорение душам братьев, что выразить невозможно. Ведь если бы в душе вашей было истинное желание понуждать себя от всего сердца и души к упомянутым благим деланиям, то вы стремились бы в обители и в келии, как в гробе, пребывать безвыходно, день и ночь непрестанно заботясь о своем и братьев своих спасении. А поскольку для святыни твоей самое любимое — частые и долговременные выходы из обители, сопряженные с немалым разорением души твоей и душ братьев, то зачем и пишете мне всуе, как малому и несмысленному отроку, о ревности вашей к безмолвию, молитве и к книгам отеческим? Я, отец святой, не на слова, но на плоды ваши взираю и от плодов по заповеди Господней (см. Мф. 7, 20) познаю, что слова ваши с плодами отнюдь не согласны, но в них одно только притворство, а не самая сущая, истинная, от внутреннего расположения душевного бывающая Божия ревность к упомянутым благим деланиям и к книгам отеческим.

Все, что я до этого места написал святыне твоей, написал не с той целью, чтобы вас осудить, да не будет этого. Ибо верую и исповедую, что один есть истинный и праведный Судия живых и мертвых (см. Деян. 10, 42) — Христос Бог наш, Который и воздаст каждому по делам его (см. Мф. 16, 27; Рим. 2, 6), и что осуждающий ближнего своего власть Христову себе присваивает. Но я с тем намерением это написал и по любви Божией со всеми подробностями, как в зеркале, святыне вашей показал, чтобы было ясно, что не я по упомянутой причине союз любви со святыней вашей с моей стороны окончательно разорвал, но святыня ваша: вы союз искренней вашей, как пишете, ко мне любви с вашей стороны всесовершенно разорвали с того времени, когда добровольно данный вами пред Богом обет советоваться со мной совсем попрали и отринули от души вашей, — и даже до нынешнего дня.

Любовь мою духовную, которую я к вам имел по Богу, когда вы еще пребывали в Цыбуканах, ту же самую имею по благодати Божией и ныне, но только в действии своем она изменилась. Тогда я вас любил как истинного раба Божия и последователя душеспасительных Его заповедей, и радовался душой, и прославлял Бога за ваше духовное преуспеяние во всех благих делах. Ныне же, после отвержения вами данного пред Богом вашего обета, я из глубины души моей воздыхаю о вашем душевном состоянии, и плачу сердцем, и рыдаю, и всеусердно молю премилосердного Бога, дабы Он, хотящий, чтобы все спаслись и получили познание истины (см. 1 Тим. 2, 4), благодатью Своей коснулся души вашей, и подал ей во всем всесовершенное исправление, и возвратил всемогущей Своей силой в первое, и более того — в несравненно лучшее состояние и духовное во всех благих делах преуспеяние.

Вот, отец святой, по совести моей известил я твою святыню, что ту же самую по Бозе любовь всегда к вам имею, но только в действии своем, как сказал, измененную. Поэтому молю святыню твою: никогда не имейте ни малейшего сомнения в любви моей к вам, но твердо веруйте, что одну и ту же любовь к вам по Бозе всегда имею. Но поскольку святыня ваша явным знаком моего с вами примирения и любви считает пересылку книг отеческих вам для переписывания, то, следовательно, отказ присылать вам эти книги будет, по мнению вашему, знаком моей с вами вражды и нелюбви к вам. Поэтому посчитал я необходимым и об этом подробно возвестить святыне вашей, чтобы при содействии Божией благодати исчезло такое неподобающее мнение обо мне из души вашей. Ведь не из-за того, что я не примирился с вами и не имею любви к вам, как вам представляется, я до сих пор не прислал вам книг отеческих по прошению вашему для переписывания. Но потому не прислал, что труд мой как в исправлении, так и в переводе книг отеческих хотя воистину и многострадален, и велик, и многонемощную телесную и душевную силу мою несравненно превосходит, но еще хром и несовершенен, по благословной причине, о которой сказано будет ниже. Ради большей убедительности должен я святыне твоей подробно рассказать, по какой причине и с какими мыслями и намерением это дело мной было начато, — чтобы из двух сбылось одно: или святыня твоя, из моего рассказа всесовершенно уразумев это дело, перестанет меня этим более беспокоить, или хотя бы сейчас согласится с моим советом о книгах отеческих ради общей пользы монашествующих. Но начну с самого начала.

Когда я еще пребывал на Святой Горе Афонской с малым числом братьев, то, зная достоверно из учения и заповедей богоносных отцов наших, что имеющему под своим руководством братьев не подобает наставлять и учить их по своему разуму и рассуждению, но следует наставлять по истинному и правому разуму Божественного Писания, как учат божественные отцы, учителя вселенские, а также учителя и наставники монашеского жития, просветившиеся благодатью Пресвятого Духа; зная также и свое малоумие, и боясь, и трепеща, как бы из-за своей неопытности я и сам не упал, как слепец, в яму погибели, по слову Господа (см. Лк. 6, 39), и следующих за мной в нее не ввергнул, я потому и положил непоколебимое основание истинного, непрелестного и не уводящего от истинного пути Божия наставления и для моей бедной души, и для святой братии — Божественное Писание Ветхого и Нового Заветов и истинное его по благодати Пресвятого Духа толкование, то есть учение богоносных отцов наших, вселенских учителей, и святых отцов, учителей и наставников монашеского жития, а также постановления святых Соборов и все апостольские, соборные и святоотеческие правила, которые содержит Святая Соборная и Апостольская Восточная Церковь, все ее заповеди и уставы. Всё это, как сказал, я предложил в наставление себе и братии святой, чтобы как я, так и живущая со мной братия, наставляясь от этого при содействии вразумляющей Божией благодати, не погрешили против истинного и соборного разума Святой Православной Церкви.

И прежде всего начал я прилежно, с Божией помощью, с немалым трудом и расходами приобретать книги отеческие, учащие о послушании и трезвении, внимании и молитве: то сам своей рукой их переписывал, а то и покупал на деньги, которые мы трудом наших рук на необходимые нужды наши зарабатывали. Много раз соглашаясь претерпевать скудость в пище и одежде, мы покупали на эти деньги упомянутые книги на славянском языке и почитали их за небесное сокровище, туне нам от Бога дарованное. Читая их несколько лет с прилежанием, в весьма многих местах я находил в них невразумительные неясности, а в премногих местах не обретал отнюдь и самого грамматического смысла; и хотя многократно читал с неизреченным трудом и пытливостью, но и таким образом не обретал названного смысла. Один Бог знает, какой печали душа моя исполнялась, и, недоумевая, что делать, подумал я, что славянские отеческие книги можно хотя бы немного исправить по другим славянским книгам.

И начал я с четырех книг своей рукой переписывать книгу святого Исихия, пресвитера Иерусалимского, святого Филофея Синаита и святого Феодора Едесского, чтобы, сравнив между собой по крайней мере четыре, сподобиться мне увидеть грамматический смысл. Но весь этот мой труд был напрасен, потому что и в тех четырех книгах при их сопоставлении я не сподобился увидеть оного совершенного смысла[2].

Когда же я так многократно пострадал, тогда познал, что всуе тружусь в мнимом исправлении славянских книг по славянским, и начал прилежно исследовать, откуда в книгах славянских такая невразумительная неясность и недостаток грамматического смысла. И постижением немощного ума своего нашел, что тому есть две причины: первая — неискусность древних переводчиков книг с эллиногреческого на славянский язык, вторая — неискусность и нерадение неискусных переписчиков. И тогда я уже совершенно отчаялся увидеть в славянских отеческих книгах правый и истинный смысл, какой содержится в тех же эллиногреческих книгах.

После многолетнего моего пребывания на Святой Горе, когда я отчасти научился говорить на греческом языке, появилось у меня всеприлежное намерение с болезнью сердца искать эллиногреческие отеческие книги в надежде исправить по ним славянские, и, поискав во многих местах и не один раз, я не мог найти. Затем пошел я в Великий лаврский скит святой Анны, и в Капсокаливу, и в Ватопедский скит святого Димитрия, и в прочие лавры и монастыри и, всюду спрашивая именитых лиц, опытных и престарелых духовников и честных иноков о книгах отеческих по именам их авторов, нигде не сподобился найти таковых, но от всех получал такой единогласный ответ: «Мы даже до сего дня не только таких книг не знаем, но и имен этих святых не слышали». Получив такой ответ, Бог знает, в какое недоумение я впал, рассуждая, что в этом святом и для тихого и безмолвного пребывания иноков Богом избранном месте, где жили многие великие и совершенные святые, не сподобился я не только обрести многожеланные мне святые книги, но даже и имен тех святых от кого-либо услышать. И потому впал я в немалую об этом печаль, однако всю мою надежду на обретение таких книг возложил на Бога и молил Его неизреченное милосердие, чтобы «имиже весть судьбами», как Всесильный и Всемогущий, сподобил меня обрести такие книги. Бог же Премилосердный, не презрев мое усердное желание приобрести книги отеческие на эллиногреческом языке, сподобил меня по Своему неизреченному Промыслу найти такие книги и некоторую часть из них приобрести следующим образом.

Однажды я шел с двумя братьями из святой Великой Лавры святого Афанасия Афонского в Великий лаврский скит святой Анны и мы пришли к превысокому холму святого пророка Илии, который по высоте равен третьей части великого превысочайшего святого Афона и под которым на превысоком месте со стороны моря находится скит святого Василия Великого, созданный в недавние времена иноками, пришедшими из Кесарии Каппадокийской, на пресуровейшем месте, не имеющем ни потока, ни источника текущей воды, отчего тот скит ни виноградников, ни оливковых деревьев, ни смокв, ни садов, ни иного какого-либо утешения этого мира не имеет, но одной дождевой водой удовлетворяет необходимую нужду братии. И появилось у нас желание в скит тот пойти, отчасти ради поклонения, отчасти же ради того, чтобы увидеть место, в котором до того времени мы еще не бывали.

Когда же мы пришли в тот скит и сели близ святой церкви, увидел нас один благоговейный инок, который и открыл нам, а после того как мы поклонились святым иконам в той церкви и вышли из нее, позвал нас с любовью в свою келию и вышел приготовить для нас пищу, чтобы доставить нам покой от труда пути. Взглянув на столик у окна, я увидел лежащую на нем открытую книгу, с которой он списывал другую, ибо ремеслом он был краснописец. И когда я заглянул в нее, увидел, что это была книга святого Петра Дамаскина; увидев ее, какой пренеизреченной радости духовной я преисполнился, высказать не могу, ибо показалось мне, что сподобился я увидеть на земле небесное сокровище. Когда же он возвратился в келию, я начал его расспрашивать с великой радостью и невыразимым удивлением, откуда такая книга сверх ожидания моего у святыни его оказалась? Он сказал мне, что есть у него еще и другая книга этого же святого, имеющая двадцать четыре слова по буквам алфавита. Когда же я спрашивал его, есть ли у них и прочие такие книги, он отвечал, что есть следующие: святого Антония Великого, святого Григория Синаита (но не вся), святого Филофея, святого Исихия, святого Диадоха, святого Фалассия, святого Симеона Нового Богослова «Слово о молитве», святого Никифора-монаха «Слово о молитве», книга святого Исаии и прочие такие книги, святого же Никиты Стифата только двадцать две главы, а целой книги, сказал он, у них нет, разве только в библиотеках больших монастырей она имеется. Когда же я спросил его о том, почему я, столь многое время с болезнью сердца искавший такие книги, не нашел их и, прилежно спрашивая многих честны́х лиц, даже слышать о них не сподобился, он отвечал мне: «Причина этого, по мнению моему, состоит в том, что книги эти написаны самым чистым эллиногреческим языком, который ныне, кроме ученых лиц, едва ли кто из греков хотя бы немного понимает, многие же и совсем не знают, а потому и книги эти пришли во всесовершенное почти забвение, из-за чего не сподобился ты, спрашивая о таких книгах, даже и слышать о них. Живущие же в этом скиту иноки, еще когда пребывали в стране своей, Кесарии Каппадокийской, немало о таких книгах слышали, а после того как пришли на Святую Гору, благодаря многому труду, по долгом времени и с немалыми издержками, зарабатывая своим рукоделием, за плату научились у знающих лиц не только простому, но и самому эллиногреческому языку и, найдя с Божией помощью в некоторых обителях такие книги, их переписывают, читают, получают пользу и на делание, которому учат эти книги, по силе своей себя понуждают».

Услышав это и чрезвычайно возрадовавшись радостью неизреченной об обретении такого на земле небесного сокровища, я начал прилежно молить этого краснописца, чтобы он переписал и мне любви ради Божией такие книги, обещая ему дать какую ни захочет цену за труд его. Он же, поскольку имел много работы по переписыванию, отказался и повел меня к другому краснописцу, который пребывал в том же скиту и которого я также с великим усердием о переписывании книг отеческих молил, обещая ему за труд дать тройную цену. Но он, видя немалое мое желание приобрести такие книги, любви ради Божией тройной цены не захотел и, несмотря на то что и сам имел много работы по переписыванию, обещал мне за обычную цену, сколько сможет и сколько сил Бог подаст его руке, переписать некоторую часть этих книг. Итак, за два с небольшим года до выхода нашего со Святой Горы краснописец тот начал переписывать, сколько сил Бог подал его руке, и часть некую многожеланных мне книг переписал. Получив их со всей радостью, как дар Божий, с небес посланный нам, мы вышли со Святой Горы Афонской, чтобы в здешних странах иметь большее удобство в попечении о необходимых нуждах собора нашего.

Когда же мы вселились в святую обитель Драгомирнскую, начал я всеприлежно размышлять и заботиться о том, каким бы образом я смог или исправить отеческие славянские книги, или даже начать новый перевод их с эллиногреческих[3], и начал это дело следующим образом[4]. Взял я себе за руководство переводные книги отеческие на молдавском языке, которые перевели с эллиногреческих, переписанных для меня на Святой Горе, на свой природный молдовлахийский язык возлюбленные братья наши, иеромонахи Макарий и Иларион-даскал[5], искусные в переводе книг и ученые мужи. Часть из них брат Макарий перевел еще на Святой Горе Афонской, а часть — в Драгомирне, также и честной даскал отец Иларион часть некоторую из них перевел в соборе нашем. Посчитав, что их перевод, без всякого сомнения, во всем верен, начал я имеющиеся у меня книги, в древности переведенные на славянский язык с эллиногреческого, исправлять, а иные и вновь переводить, прилежно взирая и на те эллиногреческие книги, которые были переписаны для меня на Святой Горе. И перевел вновь книги следующих святых: святого Антония Великого, святого Иоанна Лествичника, святого Исихия, святого Филофея, святого Нила Синайского «О молитве», святого Исаии Отшельника главы о молитве и святого Фалассия. В древности же переведенные книги исправлял следующие: святого Диадоха, святого Макария вторую книгу, святого Исаака, святого Григория Синаита, святого Симеона Нового Богослова «Слово о молитве и внимании», святого Кассиана Римлянина «О восьми помыслах» и «Слово о рассуждении» и прочие[6].

В 1774 году пришел со Святой Горы к нам в Драгомирну, когда мы еще там пребывали, один монах-грек по имени Констанций. Он принес с собой эллиногреческую книгу, переписанную его собственной рукой и имеющую в себе множество сочинений отеческих. Обнаружились же в ней некоторые сочинения, которых на славянском языке я вплоть до того времени еще не видел и которые он по прилежному моему молению переписал нам своей рукой. Но поскольку он совсем не знал грамматического учения, потому из-за совершенной своей неискусности в орфографии он как в свою книгу, так и из своей в переписанное для нас привнес премногие и бесчисленные погрешности. И, воистину, нашли мы золото словес святых валяющимся в грязи неправописания, от которой даже из хорошо образованных лиц кто сможет без достоверных эллиногреческих подлинников его очистить? Из этих переписанных упомянутым Констанцием книг я вновь перевел следующие: святого Марка Постника, святого Феодора Едесского и святого Никиты Стифата «Триста глав»[7]. Эти книги более всех упомянутых не только для печати, но и для переписывания ныне в иной обители совершенно непригодны, пока не будут исправлены по достоверным печатным или даже рукописным подлинникам[8].

Вот, как в зеркале я показал святыне твоей, каким был мой труд в исправлении отеческих славянских книг по эллиногреческим или в новом переводе последних на славянский язык. Ибо превыше силы моей был этот труд, но и еще он несовершенен по упомянутой благословной причине, по которой ныне не только для напечатания, но и для переписывания в иной обители эти книги совсем непригодны до совершенного исправления их по наидостоверным эллиногреческим подлинникам. Потому и святыне вашей прислать такие книги для переписывания или напечатания я не мог никоим образом, боясь насиловать мою христианскую и монашескую совесть и боясь вечного осуждения души моей в день Страшного Суда Божия за это дело, хромающее и несовершенное.

Святыня же ваша, если даже и доныне еще имеет хотя бы одну неугасшую искру истинной по заповеди Христовой любви ко мне, не должна мой отказ присылать вам эти книги считать знаком того, что я с вами не примирился, или враждую с вами, или будто бы позавидовал общей пользе хотящих спастись и получить пользу от таких книг, — да не попустит мне Христос Спаситель такого безумия! Иной причины отказа присылать вам такие книги, кроме упомянутой, по благодати Божией в душе моей не усматриваю. Потому молю святыню вашу: после того как вы уразумеете мое столь ясное уверение относительно причин отказа присылать вам такие книги, всякое неподобающее мнение обо мне из-за этого дела в душе вашей истребите и более меня этим не беспокойте, ибо сколько не приложите к этому труда — он будет напрасным. Ведь пока книги эти не будут совершенно исправлены по истинным эллиногреческим подлинникам, по моему душевному обету из собора нашего они не выйдут.

Святыня же ваша если воистину Божию, а не притворную ревность о приобретении душеспасительных этих книг в душе своей имеет, то ничем иным не может уверить в этом душу мою, как только тем, что примет здравый мой совет о многожеланном для вас приобретении таких книг. Если хотя бы ныне от всей души вашей послушаете его, я верю Господу и не сомневаюсь, что отнюдь не обманетесь в этом столь долговременном вашем желании, но с Божией помощью, без всякого сомнения, сподобитесь увидеть, как оно и на самом деле сбудется.

Преосвященнейший кир Макарий, бывший митрополит Коринфский, еще с юного возраста стяжал столь неизреченную, по Божию действию, любовь к книгам отеческим, учащим трезвению, вниманию ума, безмолвию и молитве умной, то есть умом в сердце совершаемой, что всю жизнь свою посвятил всеприлежному их поиску и переписыванию, как трудолюбивому собственноручному (ибо он был преискусен в светских науках), так и дорогостоящему — руками краснописцев. Придя на Святую Афонскую Гору, он с неизреченным усердием и превеликим старанием во всех библиотеках великих святых обителей нашел много таких отеческих книг, каких у себя до того времени еще не имел. Сверх всего этого в библиотеке преславной и великой обители Ватопедской он нашел бесценное сокровище — книгу о соединении ума с Богом, собранную великими ревнителями в древние времена из поучений всех святых, и прочие книги о молитве, о которых мы до тех пор еще не слышали. При помощи многих преискусных краснописцев, с немалыми расходами переписав эти книги через несколько лет, он сам всеприлежно сравнил их с подлинниками, предостоверно исправил, а жития всех святых авторов этих книг поместил в начале их сочинений, после чего вышел со Святой Горы Афонской с неизреченной радостью, словно нашел на земле небесное сокровище. Придя в преславный Асийский город Смирну, он послал в Венецию с немалой суммой, собранной от милостыни христолюбцев, тридцать шесть отеческих книг, в числе каковых была и книга святого Каллиста Второго, о которой свидетельствует святой Симеон Солунский, а сверх этого числа и великий «Патерик» Скита Египетского, для издания их печатным тиснением. Он имеет намерение через непродолжительное время передать в печать и большую книгу святого Симеона Нового Богослова, для этого совсем готовую. И по некотором времени, как меня обо всем этом недавно письменно известило одно лицо, с Божией помощью упомянутые книги из печати выйдут в свет.

Этот воистину блаженный митрополит кир Макарий^[9] с давних лет имел желание напечатать такие книги с тем намерением, чтобы не пришли эти святые книги во всеконечное забвение и не были истреблены с лица земли, что чуть было уже и не произошло. Ибо сам он на деле познал, какой труд подъял, и едва ли не всю жизнь свою потратил на поиск тех книг, и, после того как с неизреченным старанием повсюду, а особенно на Святой Горе Афонской всеприлежно и всеми способами искал, едва-едва обрел такое духовное сокровище, погребенное, как в земле, в долговременном забвении и крайнем неведении, — сокровище, более всего, и даже более самого дыхания, дерзаю сказать, необходимое подвижникам монашеского чина для наставления их на мысленную брань с невидимыми духами, необходимое и для того, чтобы ревнители смогли приобретать эти печатные книги с бóльшим удобством и меньшими расходами, чем рукописные.

Это всё я заранее возвестил святыне твоей, понемногу приступая к тому, чтобы преподать вам мой совет, каким образом смогли бы и святыня ваша с братией, и мы с собором нашим сподобиться приобрести истинные, без всяких погрешностей славянские отеческие книги. Знает святыня ваша, что по Божию неизреченному милосердию в последние времена Православная наша Всероссийская Церковь сподобилась принять от Православной Греческой Церкви веру святую православную и Святое Крещение. С верой же святой приняла она и Божественное Писание, и все святые церковные книги, и книги святых учителей, и отеческие в переводе с эллиногреческих, которые суть источники славянских книг, ибо от них славянские получили начало. Со временем Божественное Писание и все церковные книги по Божией благодати были исправлены по эллиногреческим текстам, как по своим источникам, отеческие же остались в древнем своем переводе и до сих пор не исправлены по своим эллиногреческим источникам, к тому же по вине неискусных переписчиков приобрели и тьмочисленные погрешности. Поэтому нужда есть необходимая, чтобы и эти книги по своим же источникам исправлены были.

Потому, отец, как я часто повторяю, если вы имеете в душе своей воистину истинную, а не притворную ревность Божию о приобретении таких книг, то послушайтесь в этом моего здравого совета, и такое послушание ваше будет истинным знаком искренней вашей ко мне любви и истинного, а не притворного желания приобрести отеческие книги. Молю вас, отец святой, Господа ради и советую вам: от всего сердца вашего и от всей души постарайтесь приобрести упомянутые источники, то есть эллиногреческие отеческие книги, ибо есть несомненная на Бога надежда, что и славянские отеческие книги, в древности с них переведенные, будут вседостоверно по ним исправлены, а иные и вновь переведены. И не щадите для приобретения этих книг не только тленного и ничтожного, маловременного и преходящего имущества, но и самой души своей. И если Бог пожелает, и мы живы будем, и время мирное будет, то в следующем году весной, избрав из собора вашего заслуживающего наибольшего доверия брата и дав ему, откуда Промысел Божий подаст вам, не менее тысячи левов, присылайте его ко мне. А я, также избрав из собора нашего подобного ему брата, немного знающего греческий язык, пошлю его на полном вашем иждивении с братом вашим на Святую Гору, куда книги те после выхода из печати скорее привезены будут для продажи. Без всякого труда, легко купив там таких книг не меньше двух собраний или, если пожелаете, и больше, братья с Божией помощью к нам возвратятся. Оставив у нас одно собрание в знак истинной вашей по Бозе ко мне любви и ради вечной о вас памяти и вашего спасения, с другим собранием к вам всерадостно возвратятся.

Вы же, получив такие святые книги, отвезете их сами к тем богоизбранным и богодухновенным лицам, о которых мне возвещаете, что они горят Божией неизреченной любовью к таким книгам и невыразимую и превеликую имеют ревность издать их в свет печатным тиснением. Всерадостно приняв из рук ваших эти многожеланные книги, они, действием Духа Святого побуждаемые, повелят учителям, всё светское обучение эллиногреческому языку в совершенстве прошедшим и самого богословия не перстом коснувшимся, перевести их на самый чистый славянский язык, на который Божественное Писание и все церковные книги были переведены, а переведенные в древности — истинно и предостоверно по ним исправить. После нового перевода тех книг или после истинного и предостоверного исправления переведенных в древности, они исполнят душеспасительное свое желание, если позаботятся благословением своим и иждивением напечатать их ради общей пользы монашествующих (ибо монахам наиболее прилично изучение отеческих книг), чтобы все монахи, а в особенности те из них, которые суть истинные по внутреннему человеку подвижники, не только из православного отечества нашего, но и из всех православных славянского языка народов: сербов, болгар и прочих, — от чтения их сподобились получать пользу. Тогда не только исполнилось бы столь долговременное и превожделенное желание святыни вашей приобрести такие книги, поскольку вы сподобились бы уже иметь их у себя, но и мы сами, если бы сподобились их получить, то имеющиеся у нас положили бы на доброе сохранение, а от чтения тех книг, как предостоверных, получали бы пользу, прославляя Бога.

Этот мой совет приобрести такие книги в том случае будет действителен, если окажется всеистинной та весть (которая и представляется мне достоверной), что упомянутые книги уже точно посланы в Венецию для напечатания. Тогда-то на означенную сумму, при всех расходах в оба конца пути, можно будет купить два собрания таких книг. Если же, чего Бог да не попустит, новость эта не окажется истинной, возникнет нужда книги эти переписывать на Святой Горе, что на упомянутую сумму сделать совершенно невозможно, но потребуется денег несравненно больше. Потому что необходимо будет подать святогорскому собору Карейскому, то есть всем святым святогорским монастырям, не меньше тысячи левов милостыни, чтобы все к этому делу отнеслись доброжелательно и руку помощи подали. Ведь всему миру известно, что все святые места, а вместе с ними и Святая Гора, содержатся более всего на милостыню христолюбцев, особенно же в эти бедственные времена, и без милостыни столь превеликое дело начинать стыдно и неприлично, да и невозможно. Также особо и обителям святым, трем или четырем, в которых такие книги находятся, нужно хотя бы по пятьсот левов дать милостыни, чтобы начальствующие в них со всякой радостью согласились, открыв свои библиотеки, выдать из них такие книги для переписывания. Также подобает постараться дать и переписчикам не только обычную, но и несравненно большую плату за переписывание, чтобы они со всякой радостью и всеприлежным усердием стремились переписывать те книги правильно, без каких-либо погрешностей, а после переписывания сверяли их с подлинниками и исправляли верно. Переписать же непременно подобает два собрания таких книг, чтобы одно у нас осталось, другое же было отнесено к вам. Только на само это переписывание должно потратить денег не меньше двух тысяч левов. На пропитание же на Святой Горе братьев, посланных для переписывания книг, в течение одного года или даже двух лет, а также и на расходы в оба конца пути потребуется около пятисот левов.

Итак, отец святой, если возникнет необходимая нужда переписывать упомянутые книги, благодаря которым души хотящих спастись надеются обрести вечную пользу, то святыне вашей, как имеющей ревность Божию об этом, не подобает ли и столь большое количество денег со всем усердием потратить на приобретение такого бесценного духовного сокровища? И не только это, но, если возникнет нужда, не подобает ли и душу свою положить за приобретение тех книг ради пользы ближнего? Воистину подобает. И если вы понесли столько расходов на создание каменной странноприимницы с железной кровлей, то не подобает ли понести несравненно большие расходы на приобретение упомянутых книг ради вечной пользы своей и ближнего? Но поскольку ту весть о печатании упомянутых книг не считаю неистинной, но всеистинной, постольку и святыня ваша избавится от столь великих расходов на их переписывание, но следует употребить только меньшую названную сумму на их покупку, как я подробно об этом написал.

Если же и это никоим образом, хотя бы и от всей души вы захотели, святыне вашей невозможно будет сделать (или по крайней и последней, совершенной монашеской, христоподражательной вашей нищете, или и по иным некоторым благословным причинам, или по бедственности времени), то не осудит вас Господь, ибо вы имели произволение со всем усердием это сотворить, но не смогли. И если это случится, то со всем усердием молю вас не презреть Господа ради хотя бы этот, уже последний мой совет: весть о том, что посланы в Венецию для напечатания отеческие книги на эллиногреческом языке, передайте тем лицам, о которых мне сообщаете. Они же, как мужи богодухновенные и имеющие неизреченную ревность Божию к таким книгам, после выхода их из печати могут преудобно их получить, как лица, обладающие большой властью, а после всеистиннейшего на славянский язык перевода переведенные книги издать. И тогда уже и святыня ваша, от упомянутых расходов избавившись, сможет с Божией помощью приобрести те книги с бóльшим удобством, и так на самом деле исполнится ваше превожделенное желание приобрести их.

Молю же святыню вашу: ответное мое письмо к Его Преосвященству, если Бог подаст вам силы, отвезите сами. В нем написано о причине отказа присылать святыне вашей книги, об упомянутой вести относительно отправки тех книг для напечатания и прошение к его преосвященству, да соблаговолит он увещевать святыню твою послушать моего совета, написанного вам, — и ничего другого. Потому не сомневайтесь, сами отвезите это письмо и передайте его преосвященству, к чьим святым стопам мысленно припав, всесмиреннейше со всем моим собором кланяюсь и лобызаю святую и благословляющую его десницу.

Извещаю духовно святыню вашу, что из-за печатного издания книг отеческих как на эллиногреческом, так и на славянском языках меня охватывает и радость, и страх. Радость, так как уже не будут преданы всеконечному забвению эти книги и ревнители смогут с бóльшим удобством приобретать их; страх же, поскольку боюсь и трепещу, чтобы, когда они не только инокам, но и всем вообще православным христианам будут предложены как продаваемая вещь, подобно прочим книгам, последствием этого не стала прелесть тех, которые самочинно, без наставления опытных, научатся по ним деланию умной молитвы, а по причине прелести — хула суетоумных на это святое и пренепорочное, премногими и великими святыми отцами засвидетельствованное дело. Что и на самом деле в дни наши случилось.

Один монах, философ суетоумный, пребывающий в Мошенских горах, увидев, что некоторые ревнители, впрочем не по разуму, этой молитвы впали в прелесть из-за их самочиния и от невежественных наставлений неискусных наставников этой молитвы, и не возложив вины на самочиние и неискусное наставление, по действию диавольскому столь сильно вооружился хулой на эту святую молитву, что и древних треклятых еретиков, Варлаама и Акиндина, хуливших эту молитву, несравненно превзошел. Ибо он, ни Бога не боясь, ни людей не стыдясь, столь страшные, срамные и скверные хулы устремил на эту святую молитву, на ревнителей и делателей ее, что и для слуха человека целомудренного они нестерпимы. Кроме того, на ревнителей этой молитвы он воздвиг столь великое гонение, что иные, оставив все, в страну эту прибежали и живут в ней в пустынных местах богоугодно. Иные же, будучи скудоумными, от его развращенных словес в такое безумие пришли, что и некоторые свои отеческие книги, как мы слышали, в реке Тясмин потопили, привязав к ним кирпичи. И столь великую силу обрели его хулы, что некоторые под угрозой лишить благословения запретили читать отеческие книги. Когда же, не довольствуясь устной хулой, он умыслил ее записать, тогда по Божию наказанию ослеп на оба глаза, и такое его богоборное намерение было пресечено.

Как выше сказал, я того боюсь и трепещу, как бы не впали самочинники в прелесть, а за прелестью не последовала бы хула, за хулой же — сомнение в учении богоносных отцов наших, в котором отцы, после того как сами молитве этой по благодати Пресвятого Духа деланием и опытом научились, богомудро учат ей и подвижников, усердствующих со всяким смиренномудрием понуждать себя к ее деланию.

Книги отеческие, в особенности те, которые учат истинному послушанию, трезвению ума и безмолвию, вниманию и молитве умной, то есть умом в сердце совершаемой, приличны одному лишь монашескому чину, а не вообще всем православным христианам. Поэтому богоносные отцы, молитве этой учащие, началом ее и основанием непоколебимым называют истинное послушание, от которого рождается истинное смирение, смирение же хранит подвизающегося в молитве от всякой прелести, возникающей у самочинников. И как возможно будет мирским людям по самочинию, за которым последует прелесть, к столь страшному и ужасному делу, то есть к такой молитве, без всякого наставления понуждать себя и избежать при этом многообразных и многоразличных обольщений вражеских, на молитву эту и подвижников ее прехитростно наводимых? Ибо столь страшно это дело, то есть молитва умная, что и истинные послушники, которые волю свою и рассуждение перед отцами своими, истинными и преискусными наставниками делания этой молитвы, не только отсекли, но и совершенно умертвили, всегда пребывают в страхе и трепете, боясь и трепеща, как бы не подвергнутся в молитве этой некой прелести, хотя они всегда хранимы Богом от нее за истинное свое смирение, которое по благодати Божией стяжали истинным своим послушанием.

Молитва эта святыми называется художеством из художеств, и кто может без художника, то есть без искусного наставника, ей научиться? Молитва эта есть меч духовный, на заклание врага Богом нам дарованный, но для неискусно действующего им есть опасность — да  не обратит его на заклание самого себя. Под молитвой же этой имею в виду не просто умную, то есть не просто умом и устами совершаемую, — ибо такая молитва приличествует всякому христианину, желающему спастись, — но художно умом в сердце совершаемую и невидимо язвящую врага Божественным именем. Молитва эта, а вернее — делание сердечное, как солнце сияла только среди монахов, особенно в странах Египетских, также и в странах Иерусалимских, на горах Синайской и Нитрийской, в Палестине и в иных многих местах. И если она где-либо и совершалась и сияла среди монахов, то и там делание молитвы этой хранилось как тайна великая и неизреченная, одному только Богу и делателям ее ведомая; мирскому же народу делание этой молитвы было совсем неведомо. Ныне же, благодаря напечатанию отеческих книг, не только монахам, но и всему христианскому народу о ней станет известно.

И потому, как я сказал, боюсь и трепещу, чтобы по упомянутой причине, то есть из-за самочинного, без наставника, начинания этой молитвы, не впали такие самочинники в некую прелесть, от которой Христос Спаситель да избавит Своей благодатью всех хотящих спастись.

Обо всем этом святыню вашу как бы ради предостережения духовно известив, остаюсь во всех заповедях Божиих совершенного вам преуспеяния желатель. Бог же любви и мира да будет с вами (см. 2 Кор. 13, 11). Аминь.